Часть 1
14 ноября 2020 г. в 16:17
Наверное, у каждого бывают такие сны, в которых кажется, что мир вокруг замирает, и ты остаёшься в нём один на один со своим ужасом. С осознанием, что не можешь сделать что-то обычное и привычное — сделать вперёд шаг, услышать заветные слова любимого человека, сделать вдох или вымолвить хоть слово.
Или спеть.
Момо никогда не думал об этом. За прошедшие пять лет возможность петь стала такой же естественной, как и дышать, поэтому в тот самый момент, когда голос подвёл посередине записи, лёгкие тоже кольнуло болью. Словно он в воде — тёмной, тяжёлой, мутной, и у него нет сил рвануть вперёд, к проблеску любимой солнечной улыбки.
Сейчас улыбка у Юки грустная и встревоженная, и Момо болезненно вспоминает — как же улыбнуться самому? Он умеет это же, да? Он не мог это забыть в единый миг, как и петь. Наверное, у него получается плохо, раз в глазах Юки тревога становится только сильнее.
— Всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо, — повторяет он, поднимаясь к себе в квартиру после того, как их развозит по домам Окарин. Тогда, пару минут назад, хотелось ещё в салоне машины крепко вцепиться в руку Юки и попросить остаться сегодня на ночь с ним. А он сказал простое:
— Всё хорошо, — и улыбнулся в ответ на беспокойный взгляд.
Это заклинание, которое вдруг поможет, Момо себя знает — он умеет убеждать себя и мотивировать, но сейчас ему хочется сесть в своей полутёмной прихожей и царапать ногтями дверь, которую он сам сейчас за собой захлопнул.
Ему жарко, кажется, грудную клетку стискивает жгутом, и он устало так и снимает с себя куртку, а после и водолазку, сидя на полу. Кожу под рёбрами и правда словно жжёт раскалённой полосой — поранился? Момо нехотя поднимается, подходит к небольшому зеркалу.
От ужаса его теперь пробирает морозом. Словно нежные подснежники, вязь которых наподобие тонкой татуировки опоясывает его под рёбрами, сделаны из осколков льда. Момо смаргивает слезинки испуга и закашливается, сплёвывает на ладонь белые лепестки.
Он болен, да? Этой острой, отчаянной, как сорванные ноты, любовью.
— Юки… — выдыхает он и снова садится на пол, прижимаясь спиной к прохладной стене.
Он слышал о таком. От безответной любви в твоей грудной клетке расцветают цветы. Ты всё равно излечишься от этого. И либо твоя любовь найдёт отклик, либо цветы осыпятся в тебе пеплом сожжённой привязанности — и ты не сможешь ощутить что-то светлое и тёплое в душе никогда в жизни. Момо думает, что если его настигнет второй вариант, то это хуже смерти, ведь… Как он сможет тогда петь?
Хотя… Если не с Юки, он всё равно этого не сможет. У него уже пропадает голос, стоило только подумать об этом. Словно тело само себя готовит к такому исходу.
А в сердце растут белоснежные цветы. И когда рисунок бутонов протянется до шеи, то будет уже поздно.
В эту ночь Момо не может заснуть. Ему жарко, и эта горячая боль ползёт по коже кусающей его змеёй.
Если он скажет с утра опять надоевшее и самому себе «всё хорошо», Юки ему точно не поверит. Он уже ему не верит, а Момо не верит самому себе, и застёгивает пуговицу воротника на рубашке крепко-крепко, он почти что душит. Сегодня он будет пропадать в этом жаре недоверия. Наверное, цветы подснежников и должны быть горячими, чтобы растопить снег, прорваться к солнцу.
Душой и телом Момо рвётся к хмурящемуся Юки. Кажется, даже одного его прикосновения хватит, чтобы снять это наваждение, но Момо не может об этом попросить. Юки спасёт его и потонет в чувстве вины, он знает. Снова.
А Момо даже не знает, как спасти себя, как он сможет теперь спасти его?
Так всё глупо и странно теперь, отмалчиваться, невпопад отшучиваться и стараться переодеваться в гримёрке так, чтобы Юки не заметил вязь цветов на коже. Момо готов признать — он понимает Бана, он сам теперь хочет сбежать, так ведь будет лучше… Но у него просто есть одно желание.
— Юки, можно мне обнять тебя? — тихо говорит он однажды, когда они сидят в гримерке после очередной передачи, где оба улыбаются лишь благодаря привычке.
— Раньше тебе не нужно было разрешение, — устало отвечает Юки, и Момо молчит о том, что раньше он просто не боялся собственной яркой любви.
Ему нужна лишь минута, ему надо просто постоять, хотя хочется расстегнуть рубашку, обрывая пуговицы, и прижаться к Юки голой кожей. И тогда ему будет хорошо, тогда он растает, как снег, в тепле этого доверия.
Юки аккуратно обнимает его за плечи, и Момо льнёт к нему неловко и не сразу, растворяется в чужом сбившемся дыхании, ласкающем его скулу.
— Момо?
— Да?
— Почему ты перестал верить в нас?
— Потому что я перестал верить в себя.
Всё-таки нет смысла отмалчиваться или придумывать ложь. Юки ведь видит её за улыбчивой маской, и Момо со вздохом вглядывается ему в глаза, зная, что по его собственным Юки может прочитать даже самый важный секрет.
— Значит, мне придётся верить за нас обоих? — тихо спрашивает Юки, и Момо так хочется зажмуриться в ответ. Ему больно, он не готов отвечать на эти вопросы, он просто разучился по-настоящему улыбаться, у него не получается. Всё ведь совсем не хорошо, и Юки доказывает это следующими словами:
— Момо, я не могу, я не… Не когда ты перестал верить в меня. И верить мне.
Он неловко отталкивает его, и Момо виновато опускает взгляд, но замечает мелькнувшую перед глазами полоску голой кожи живота, а потом Юки стягивает с себя водолазку, и Момо во все глаза смотрит на изящный рисунок тонкой ветки с нежно-розовыми распустившимися цветами персика на его груди. Юки закашливается, и с его губ слетает яркий лепесток. Момо аккуратно ловит его ладонью, а другой всё-таки расстёгивает на себе рубашку. Получается не сразу, и он почти готов оторвать вторую пуговицу, но Юки аккуратно помогает ему, долго смотрит на виднеющиеся, дотянувшиеся бутонами уже до ключиц подснежники.
— Ты дурак. А теперь снова обними меня, — говорит вдруг Юки, и Момо, вздрогнув, не сразу делает к нему шаг. А потом вжимается кожей в кожу и сдавленно охает, вспоминая, что может вздохнуть свободно, хоть Юки и стискивает его в объятии изо всех сил.
— Всё будет хорошо.
И Момо готов поверить в эти слова.