В голове стоит плотный туман. Цветные вспышки калейдоскопом прокручиваются перед глазами, будто это не болезненно-желтые лампы, вкрученные в потолок, так падают на лицо, а пленка рефновского фильма летит, забытая в суматохе.
Он жмурит глаза, и на темной стороне век вспыхивают яркие звезды.
Кажется, он сползает вниз по стене: ноги не держат, мокрые волосы лезут в лицо и щекочут горячую кожу.
Пальцы до белых костяшек цепляют обод раковины, скользкий и неприятный, но он даже не замечает.
Где-то рядом шумит вода.
— Чувак, эй?
Голову ощутимо ведет, и он зажмуривается еще сильнее. Чужой отдаленный голос впивается в него длинными холодными иглами и пронизывает черепушку насквозь.
— Эй-эй, чел, — голос звучит уже ближе. Кажется, мужской.
Он кривится и резко пытается откашляться, потому что все выпитое резко подступает к самому горлу, и незнакомец осторожно хлопает его по спине.
Скобы под лопатками впиваются в кожу сильнее, и он едва слышно шипит, откидывая голову назад. Волосы липнут к грязной туалетной плитке.
— Живой? — спрашивают сверху.
Даби открывает глаза.
Приглушенный свет уже не слепит в лицо — незнакомец вскидывает руку, и лампа гаснет почти до конца. Даби поднимает на него взгляд, и тот чуть отшатывается назад.
Даби почти вспоминает кто он, где он и в каком состоянии и переводит взгляд на раковину, которую еще зачем-то придерживает.
Или, возможно, это именно раковина придерживает его.
— Мобилу, — просит он, облизывая пересохшие губы. Во рту будто чертова пустыня. — Там. Лежит. Дай.
Незнакомец послушно протягивает телефон, мягко возвращает свет к прежнему уровню и незаметно исчезает из туалета. Возможно, незнакомца и не было.
Даби не имеет ни малейшего представления о том, сколько вообще выпил.
Таблетки кончились вчера, доза прекратит действовать с минуты на минуту, а Хашиму повязали еще утром.
Даби медленно поднимается на ноги, опираясь на холодную плитку стены, и тяжело переваливается на раковину. Кончики волос мажут по мокрому сливу и оставляют черные полосы. Обод раковины впивается в локти через тонкую черную кофту.
Зеркало мутное, грязное и все в царапинах и разводах. Проскакивает совсем сумасшедшая мысль его разбить, когда в отражении чудится чужой силуэт за спиной. Даби открывает кран и долго смотрит на льющуюся воду.
Есть ощущение, что она заливается в уши. Заливает все мозги.
Внутри что-то булькает и шумит — или это все еще вода бьет из-под крана.
Он вдыхает глубоко и медленно, а выдыхает резко и сбито. Прислоняется лбом к ледяному стеклу. Сердце заходится на всех скоростях и грохочет об клетку ребер.
Темная обожженная кожа, рубцованная и сшитая со здоровой, отражается в зеркале тоже. Даби долго и завороженно следит за тем, как свет бликует на тонкой полоске металлической скобы.
Во что ты превратился, думает он.
Отвратительно.
Хочется смеяться.
Телефон впивается в ладонь тупым углом, и Даби сначала не может понять, когда успел его достать, а потом снимает блокировку и совсем — совершенно — случайно (так вышло; само собой) заходит в контакты.
В контактах у него всего три номера.
Он тычет вслепую, тянет трубку к уху и слушает длинные гудки, вновь опускаясь на пол.
Пальцы на ногах коченеют как у трупа.
Он отстукивает короткими обкусанными ногтями мелодию вызова на мокром от воды дешевом ламинате и наблюдает, как рябит отражающийся на ней желто-зеленый свет.
Из-за стенки долбит музыка. Пульсация на пару с головной болью дробит ему голову.
К моменту, когда трубку наконец снимают, он успевает забиться в самый угол туалета, где его не заметить, особенно если ты в слюни и не видишь дальше собственной руки, и притягивает колени ближе к груди.
Из-под сожженных век медленно сочится кровь.
— Кто вы?
Голос почти незнакомый.
Но Даби узнал бы его даже в лихорадочном бреду.
— Откуда у вас мой личный номер?
Кокаин наконец перестает действовать окончательно.
И боль возвращается.
Телефон падает на плитку, Даби падает за ним следом и дрожащими руками придвигает ближе.
— Ответьте, — жестко долетает из динамика.
Даби зажмуривается так сильно, что глаза начинают болеть еще острее. Губу он случайно прокусывает до крови.
— Вы здесь? Кто вы? Вы слышите меня? Вам нужна помощь?
Мне пиздец как нужна помощь.
Это напоминает бэдтрип.
Даби не уверен, что это просто совпадение.
Пусть это все закончится.
— Забери меня, — тихо просит он.
Телефон замолкает, и Даби чувствует, как сердце пропускает удар.
— Забери меня отсюда, — еще тише шепчет он, — пожалуйста.
Я ненавижу тебя, я ненавижу тебя, я ненавижу тебя.
— Забери меня.
Боль накатывает волной, и он пропускает несколько секунд, до хруста сжимая зубы.
— Мне плохо.
Возможно, на том конце не тишина. Он не слышит.
Боль всегда громче.
Вдох.
Выдох.
— Мне нужен точный адрес, — доносится из динамика. Кажется, глухо и будто бы взволнованно.
Даби, кажется, даже что-то отвечает.
— Вы можете оставаться на линии?
«Вы» режет слух, но Даби не обращает внимания. Шепчет тихое: «Да».
Вторая волна бьет сильнее.
Крик рвет глотку, и он зажимает рот руками.
Скулящая гребаная псина.
— Что с вами? Вы в порядке?
С ног до головы охватывает дрожью, ошпаривает и остужает — он вжимается в угол сильнее, вжимает телефон куда-то в шею. Загнанно дышит и краем уплывающего сознания улавливает, как матерятся на другом конце провода.
— Пожалуйста, — он кашляет, ударяясь затылком о плитку, — я не могу, пожалуйста, не надо, — голос пропадает и срывается на свистящий шепот. По подбородку стекает кровь, и он размазывает ее рукой.
Из динамика слышно сначала только отрывистое дыхание, позже шум шагов. Низкий рычащий звук заводящегося автомобильного двигателя.
Доносятся веселые и смеющиеся голоса с танцпола. Играет какой-то до жути ритмичный отвратительный дабстеп, и гулкие биты взбивают мысли словно миксером.
Он не знает, сколько проходит времени, когда боль снова повторяется.
В голове, как на повторе, проигрывается собственный крик.
Пятнадцатилетней давности.
Как бы сквозь толщу воды он слышит слетающую с петель дверь и медленно переводит плывущий взгляд в ее сторону — в сторону огромной темной фигуры.
Телефон выпадает из рук.
Не у Даби — он все еще держит его возле сердца.
У Энджи.
Даби выламывает снова — голову и тело плавит, режет спазмом, как нож — масло, и он захлебывается собственной слюной, выгибаясь назад. Затылок бьется о твердую стену, глаза смотрят куда-то мимо. Телефон выпадает из рук и у него тоже.
— Даби, — громко говорит Энджи, и его голос перекрывает любые другие звуки. Он звучит… незнакомо.
Даби ловит его взгляд. По коже мимолетно пробегает голубое пламя, почти прожигая одежду. Наверняка вспыхивает блеском в глубине синих радужек.
Узнай, узнай, узнай.
Пожалуйста, хочет сказать он, но не может произнести ни слова.
Энджи выглядит напуганным.
Но подходит ближе.
Даби закусывает внутреннюю сторону щеки, чтобы не заорать, и закрывает лицо руками. Трясется крупной дрожью.
Энджи осторожно падает рядом — будто совершенно не боится.
Даби бы побоялся.
В туалете, наверное, гребаный ад. Воняет мочой, наркотой и потом. Почти притон. Только клуб. Даби вписывается в картинку идеально — в хлам и под ломкой, в крови, с разбитой губой, с обгоревшей рожей и сотней стальных скоб, вшитых в мясо. Энджи из нее выбивается. В чистой парке, темной и наверняка дорогой водолазке, с блестящими геройскими наручами на руках — то ли забыл снять, то ли и не собирался.
Даби фиксирует эти образы будто случайно, выцепляет из общего видения, додумывает: с работы, что ли, сорвался.
Хотя какая работа может быть в час ночи.
Может, он сидел в офисе и ждал, что что-то случится.
Может, его задержали.
Интересно.
Даби утыкается лицом в провонявший всем дерьмом мира пол, и скобы сильнее стягивают кожу. Он бы хотел зарыдать. Очередная слабость.
Энджи отодвигает телефон чуть в сторону и, будто боится обжечься, возвращает Даби в сидячее положение — приваливает к стене и придерживает свободно болтающуюся голову.
— Тихо, — нервно говорит он, — тише. Спокойно. Держи голову, — возможно, Даби уже конкретно глючит, но голос у Энджи будто дрожит, — захлебнешься же.
Второй рукой он нашаривает его телефон — все еще разблокированный, с открытым списком контактов. Он долго смотрит в экран, и Даби устало закрывает глаза, когда Энджи видит там свой номер и заходит на страницу контакта. Чтобы понять, что это не ошибка.
Единственный экстренный.
Подписанный всего одним словом.
«Отец».
Было бы смешно, если бы не так страшно.
Энджи роняет телефон — во второй раз.
Даби не видит — только чувствует, как что-то бьется об плитку.
— Тойя, — тихо говорит Энджи, и что-то в Даби ломается.
Ночной воздух холодит распаленную кожу, луна лижет часть лица и белит волосы. Но ему тепло. И тихо — впервые за столько лет. Он слышит биение чужого сердца — тяжелый мерный грохот, и это успокаивает. Отбрасывает далеко в детство, далеко назад, когда все было хорошо.
Когда все было тихо.
Сколько ему лет? Он больше не может сказать.
Все смешивается в один вихрящийся поток смазанных лиц, криков, событий. Он больше не может назвать ничего из этого.
Воспаленный разум цепляется только за этот стук. Даби почти бессознательно подстраивается под него, глубже тянет свежий воздух.
Теп-
ло.
— Не смей засыпать, слышишь, — мягко просят над ухом, и он чуть ведет головой на этот звук, но не воспринимает слов. Хлопает дверца машины. Хлопает вторая. Даби все еще слышит чужое сердце. Все кажется затуманенным.
Мягкий диван ему не кажется. Он вполне себе реален и существует в пространстве, а не где-то в бреду Даби.
Тепла так много, что почти больно, но Даби позволяет себе раствориться в этом странном, незнакомом чувстве безопасности, в ощущении дома.
Все эти годы.
Почему?
Тебя ждали.
Ждали же?
***
Энджи молчит. Он нависает над столом с темным, пустым лицом, гипнотизирует глазами стакан с виски и прерывается лишь на то, чтобы проверить, дышит ли Тойя вообще.
И он дышит.
Энджи же не хватает воздуха.
