пианист

Он плавно опустился на пуфик рядом с роялем. На его лице блуждала ностальгическая улыбка. Он провёл тонкими пальцами по крышке инструмента с необычайной нежностью и любовью, словно встретился с давно потерянной возлюбленной. Осторожно откинув крышку вверх, он легко коснулся одной из клавиш. В воздухе родился звук. На краткое мгновение он повис в пространстве, а потом, разлетевшись осколками о стены и потолок, исчез. Рука пианиста, замерев на это мгновение, вновь коснулась клавиш, создавая на этот раз короткий перелив умирающих звуков. Они взлетали к сводчатому потолку, словно птицы, желая вырваться за пределы пустой залы, но разбивались хрупкими осколками и осыпались вниз, становясь тише и, в конечном итоге, пропадая совсем. Вновь наступила полнейшая тишина. Пианист глубоко вздохнул, и улыбка на его лице засияла вновь. Он поднёс вторую руку к роялю, но, словно не осмеливался вновь коснуться его, замер на секунду в немом ожидании. На эти, казалось невероятно длинные мгновения, вокруг нас царила давящая тишина. И вот он снова нерешительно тронул инструмент, и не успела тонкая и лёгкая нота достигнуть высоты, как вслед за ней родилась новая, столь же тонкая, но более крепкая. Следующая была ещё более ровной и твёрдой. Они стали появляться с невероятной скоростью, всё набирая и набирая обороты. Они как бушующая волна обрушались на пустой зал. Вдруг пианист вновь замер, и остатки волн продолжали рушить стены, пока каменные своды не похоронили их в своей тишине. Он вновь прикоснулся к клавишам, но в этот раз намного увереннее. Из-под его рук начал вырываться оглушительный и грозный поток тяжелых и приземистых звуков. Под сводами большого зала загремел гром. И даже столь обширное пространство было тесно для столь мощных и ужасных звуков. Они вырывались наружу сокрушая тишину и я на секунду подумал было, что не будь над нами каменных потолков, эти звуки развезли бы облака, обрушая на землю небосвод. Ноты переливались между собой, создавая впечатление настоящего неистового шторма. Они сталкивались друг с другом то набирая силу, то спадая, что бы за тем вновь воспрять с новым громом. Вновь и вновь они крушили друг друга, как на поле боя, грохотали, как самый неистовый гром, рычали, словно дикие звери. Пианист, тем временем, продолжая улыбаться, то наклонялся вперёд, когда новая устрашающая симфония набирала силу, то резко отшатывался назад, когда очередные невероятные волны сталкивались друг с другом. Его глаза были закрыты, и в окружении столь ужасной музыки его улыбка выглядела совершенно безумно. Он с силой ударял по клавишам своими тонкими пальцами и в этом чудовищном, поистине ужасающем величии, он продолжал придавать силы огромным волнам, пока они не стали невыносимо гигантскими. Я невольно отшатнулся от него, когда прозвучало очередное столкновение, которое я был не в состоянии вынести. На какое-то мгновение мне показалось, что за окном прогремел настоящий гром. Мне показалось, что снаружи сверкают молнии, и они вот-вот разорвут каменные потолки и прорвутся внутрь. Пианист вдруг снова замер. Я обернулся на него, продолжая вслушиваться в угасающую бурю. Его руки зависли в нескольких сантиметрах от клавиш. На лице его продолжала блуждать полубезумная улыбка, а глаза оставались закрытыми. Сейчас, под звуки стихающего в стенах зала шторма, он был похож на каменное изваяние, застывшее во времени. Мне так тяжело было принять его неподвижную позу, после того как он пару секунд назад был буквально частью этого грохочущего потока звуков. Неожиданно его руки с тонкими пальцами резко обрушились на рояль, и инструмент издал душераздирающий рёв, который вновь сотряс каменные своды. И только он стал угасать где-то над головой, как тонкие пальцы заскользили по клавишам, заставляя рёв сорваться с потолка и обрушиться новой волной о землю. Пальцы быстро перебирали клавиши, переходя из одной части рояля в другую. Повинуясь воле пианиста рёв перешел сначала в плачь, а за тем в настоящую мольбу. Звуки цеплялись друг за друга, рыдая, крича. Словно гибнущие, но прекрасные цветы, они распускались и тут же обращались в тлен. Их голоса начали набирать скорость и силу, так что вскоре их тонкий и невесомый плачь превращался в обжигающий гнев. Он пламенем разлетался вокруг сжигая остатки тоненьких цветов. Их прекрасные и почти неуловимые лепестки продолжали витать вокруг, проступая сквозь бушующее пламя. Они продолжали свой смертельно опасны танец, пока вокруг снова не начал греметь гром. Он взорвался своими раскатами, метая молнии и вновь насылая на меня сокрушительные волны. Огонь взревел и бросился в бушующую бурю неистовым и быстрым потоком. Тяжелый и неповоротливый грохот сошелся с искромётным пламенем. Пальцы пианиста уже всерьёз били по клавишам, изгибая звуки и выстраивая невероятно прекрасную, но и неописуемо ужасную сцену. Сам он уже не просто улыбался – он сиял в своей ужасающей власти. Он отпрянул от инструмента, когда пламя пролилось безупречными потоками на свинцовый грохот шторма, и вновь прильнул к клавишам, когда на фоне огня и бури начали распускаться и тлеть прекрасные цветы. Его, с непостижимым для меня изяществом, бросало из стороны в сторону, будто бы он был на тонущем судне в самом центре грозы. Он изгибался всем телом, стараясь слиться с музыкой. Руки его нечеловечески быстро перебирали клавиши то ударяясь о них с такой силой, что мне было больно смотреть, то лаская их с изумительной нежностью, будто он касался их первый и последний раз в своей жизни. Тем временем буря слилась в моём сознании с пламенем и предстала предо мной в облике цветущего сада. Переливы пламени и раскаты грома вырисовывали для меня нежные и тонкие черты стеблей и лепестков распускающихся цветов. Они переплетались между собой, извиваясь, становясь похожими то на пламя, то на чёрные тучи. Одни из них распускались, набирая силу, звуча, словно монолитная гора, иные угасали у меня на руках, хороня в себе целые моря. Композиция достигла апогея. Я уже не в силах был устоять пред столь неописуемым величием, как все эти необычайные образы слились в один и рухнули, издав необычайно печальный вой. Пианист низко склонился над роялем и, пока в воздухе ещё висел этот предсмертный стон, его пальцы пропорхали над клавишами. Прозвучали несколько скорбных и звонких капель, а затем, почти мгновенно и совсем неуловимо растаяли в немом камне потолочных сводов. Он отнял руки от рояля, и ещё пару секунд сидел с пустым взглядом и тонкой улыбкой на лице. Он глубоко вдохнул и опустил крышку рояля, вновь проведя по ней рукой, но теперь уже прощаясь.