На перекур?

«Мы — люди. Мы знаем это, потому что можем посмотреть сверху вниз почти на что угодно. Мы можем закрыть своей тенью аквариум с золотой рыбкой, а потом заглянуть внутрь,сквозь стекло и сказать: — Глупая рыбка. Ты не спишь, а потому не видишь снов. Но мы их видим. Мы — люди. Под нашими веками каждую ночь распускаются цветные истории. Мы можем стремиться к чему-то, мы можем расти, мы можем помнить. У глупой рыбки нет памяти. Только грифельная доска, начисто стирающаяся каждые шесть секунд. Бедняжка. Это пластиковое растение ново для тебя, снова и снова, а этот крохотный замок удивляет каждый раз. Твои глаза не выражают никаких эмоций, будь я тобой, я возненавидел бы себя, застряв в этом, круглом, круглом стеклянном аквариуме без выхода. Если бы ты только знала, что мы делаем, маленькая рыбка. Мы — люди. Мы строим мосты, пишем книги, мы даже можем затаить обиду на кого-то. Я помню, как обжег свою руку о горячую плиту, когда мне было одиннадцать. Мы изобрели протезы, чтобы позволить инвалидам вновь встать на ноги, мы научились помогать ослепшим людям и возвращать им зрение. Мы удивительные. Мы водим машины, нет, даже больше, мы придумали их и научились управлять своим изобретением. Мы зарылись в землю, а потом вышли с другой стороны и оттуда покорили небо, покинув планету. Мы достигли луны. Ты вообще знаешь, что это такое, маленькая рыбка? Мы путешествуем так быстро и так далеко, мы знаем почти все. И скоро мы можем зайти даже дальше. Мы сможем покинуть этот мир, стремясь, вверх, всё выше. Выше звёзд, огибая чёрные дыры, выше самого космоса. Выше, выше, выше… Прямо в рай. И возможно совсем скоро мы достигнем Бога. И может быть, он даже что-то нам скажет. Что-то о нас, людях. Например…Что-то вроде…» Противный писк будильника в один миг заставил размышления в голове Паннакотты лопнуть, как воздушный шарик. Он накрыл голову подушкой, подтягивая к себе ноги и зажмуривая глаза. Глубокий вдох, пауза, глубокий выдох. Он начинает считать. Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Фуго не утруждается даже дойти до десяти, так как понимает, что уже успокоился. Он все ещё крайне недоволен тем, что его полусонные, но все-же размышления, так халатно прервали, однако желание со всей силы ударить тумбочку ногой и тем самым столкнуть и так многострадальный будильник на пол, прошло, так что можно было считать приступ гнева успешно побежденным. На самом деле не такой он уж был и сильный, скорее всего первичной эмоцией было раздражение, теперь выпавшее в осадок, но тем не менее Фуго никогда не считал лишним проконтролировать и такие вспышки, на случай, если он все-таки выйдет из себя. Сев на кровати, он зевнул, одновременно дотягиваясь до по-прежнему пищащего будильника, заставляя его притихнуть. За окном ещё не рассвело, так что комната погружена во мрак. В нем Фуго может разглядеть лишь едва различимую ракету на синих обоях, усыпанными крупными разноцветными звездами. Хоть жила их семья имея возможность позволить себе все необходимое и даже больше, комната его не обновлялась вот уже как лет восемь, так что Паннакотта мог лишь поблагодарить маленького себя за более-менее лаконичный выбор. В темноте все внимание привлекал яркий белый свет, исходящий от лампы, направленной на тихо гудящий аквариум. Да, у Фуго были золотые рыбки. Он уже и не помнил, зачем их завёл, но те не сильно его отягощали своим присутствием и иногда наблюдение за перемещением маленьких пучеглазых ребяток приносило умиротворение, так что парень был не против такого сожительства. Они хотя бы не дохли и на том спасибо. Мальчик присел на корточки рядом с прямоугольным аквариумом и поставил палец на стекло. Из-за водорослей показались маленькие рыбки, тут же окружившие непонятный для них объект, находящийся по ту сторону. Фуго заулыбался, невольно начиная вспоминать свои недавние мысли, однако ещё пара секунд и утреннюю идиллию вновь нарушил будильник, заставляя юношу недовольно скривиться и живо направиться снова выключать тот. Всё-таки заводить по несколько будильников с промежутком по пять минут было одной из его лучших и худших идей. Худших в первую очередь потому, что парень давно уже приучил себя вставать по первому же призыву, так что каждое утро возникала неприятная возня, иногда знатно портившая настроение. А лучшая, потому что во-первых, жизнь научила Паннакотту тому, что никто не застрахован ни от просчетов, ни от просыпаний по утрам, а во-вторых, пронзительный писк вовремя одергивал Фуго от мыслей, привлекая все его внимание. И хоть ненадолго, но это помогало. Сколько себя помнил, Фуго всегда жил с тяжёлыми раздумьями. Он просыпался и засыпал с ними, а в их компании так же проводил и весь промежуток между подъёмом и отбоем. Они никогда не покидали его. Фуго был умнее многих своих сверстников, да и в целом был развит не по годам. Это всегда отмечали в нем окружающие и Паннакотта уже с детства привык получать свою порцию похвалы и восторженных комментариев взрослых. Раньше это служило для него и мотивацией. Похвалу всегда приятно получать, она была для него слаще любых конфет и серьёзнее любых обещаний. И особенно ценилось родительское внимание. Когда-то они казались Фуго умными и важными людьми, но, теперь он уже давно не испытывает к ним ничего, кроме отвращения. Хотя, возможно, хуже этого могло быть только полное безразличие, которое парень не мог позволить себе проявлять из-за собственной гордости и нежелания остаться бездомным. И все-же раньше, стоило лишь матери потрепать мальчика по голове, как он сразу надувался как индюк. Хотя скорее всего он был больше похож на слишком важничавшего воробья, потому что скрывать внутренний восторг у него тогда получалось плохо. Но не будем вдаваться в подробности. Однако чем старше становился Паннакотта, тем больше он ощущал на себе всю тяжесть собственных размышлений и тем сильнее, впоследствии, начинал и ненавидеть себя за свои способности. Потому что с каждым годом вопросы его все больше уходили с поверхности, углубляясь одновременно с тем, как углублялся Фуго в разные сферы изучаемых им материалов. Со временем приходило и страшное осознание многих вещей, а собственный мозг быстро превратился из смекалистого друга в заклятого врага. Милость сменилась проклятьем. А тем временем восприятие его другими людьми все и не менялось. И чем выше становились ожидания окружающих, тем больше они обязывали Фуго их выполнять. И тем больше оно заставлял вырасти запросы Фуго к самому себе, что душили его болезненным желанием опять занять первое место. Он должен быть лучше всех. Он должен достигать этого любыми способами. Не важно, сколько времени он проведёт над книгами в ущерб своему свободному времени, что и так еле-еле любезно выделялось ему в промежутке между нескончаемым потоком занятий, или в конце концов сну — он должен быть лучше всех. Нет, он просто обязан. Он не имел права облажаться. Что же это тогда выйдет? Получится, что он всех подведёт. Опозорит свою семью, опозорится сам, опозорит всех учителей и репетиторов, что так много времени и сил тратили на его образование. Нет, не подумайте, Паннакотте нравилось учиться. Словами не описать то удовольствие, которое он получал, ежедневно утоляя свою жажду знаний. И не просто абы чем, а правильной, нужной информацией. Когда-то ему хотелось быть лучше всех. Хотелось, чтобы родители им гордились. Когда он ещё думал, что его правда любят, а не рассматривают исключительно в роли послушной марионетки и предмета хвастовства между другими, такими же эгоистичными скотами, как и они сами. Но никому не нравится, когда его что-то заставляют делать. Даже если поначалу само по себе занятие не вызывало протестов. Это все равно, что есть клубнику. Фуго любил клубнику. Он помнил, как мог объедаться ею в бабушкином саду и ему никогда ничего не было за это. Поначалу ты наслаждаешься этим. О, было просто чудесно лежать в тени раскидистых яблонь и груш, прячась от летнего зноя. Или ранним утром просыпаться раньше всех и валяться в мокрой от росы траве. У бабушки всегда была самая вкусная клубника. На памяти Фуго не было ягод, лучше тех, что он пробовал в их загородном домике. Сладкая и крупная, она всегда таяла на языке, стоило потянуть её в рот. Иногда Паннакотта даже не удосуживался помыть красные ягоды, жуя их свежими, только сорванными. Однако если питаться одной клубникой, со временем она перестанет тебе так сильно нравиться. Сначала она наскучит, поблекнут все её достоинства и уже будет трудно вспомнить, за что она тебе так полюбилась. Потом скука сменится раздражением, что успешно разрастается в недовольство. Ягоды уже не будут казаться такими же вкусными, какими ты сам когда-то их считал. Фуго наверняка бы попытался взбунтоваться, основываясь тем, что есть целыми днями одну клубнику — просто глупость, но его наверняка попытались бы убедить в обратном. Этот цикл будет набирать темп, пока в один момент ты не возненавидишь эти ягоды. Некогда сладкая и душистая, теперь она будет казаться на вкус гнилой и перезрелой. Сладкий сок превратится в липкую жижу, а от кислоты начнёт сводить челюсть. В конечном итоге Фуго бы вряд ли притронулся к клубнике до конца своей жизни, заодно вычеркнув из своего списка приемлемых продуктов ещё и все ягоды, которые точно стали бы противным напоминанием о некогда любимом угощении. А возможно уже следующим летом Паннакотта снова с нетерпением ждал бы нового сезона, однако горький привкус непременно преследовал бы его, позволяя лишь давиться ягодами. Так произошло с его тягой к знаниям. Сначала это было весело. Узнавать что-то новое, иметь возможность применять знания на практике, самосовершенствоваться, самостоятельно отвечать на собственные вопросы. Но временами гранит науки оказывался слишком твёрдым даже для такого, казалось бы, способного ребёнка, как Паннакотта. А тот упорно вгрызался в него, мечась в слепом желании одобрения, хотя не то чтобы его кто-то останавливал. И только со временем Фуго понял, что сломал все зубы. На самом деле он не мог точно сказать, когда осознал это. Ему было трудно вычленить момент, когда именно он начал чувствовать железный привкус крови у себя во рту. А когда впервые услышал оглушительный хруст собственных зубов. Когда ранки на деснах начали нестерпимо щипать, а когда он начал выплевывать осколки поломанных зубов вперемешку с густой кровавой слюной. Он всегда стремился прыгнуть выше головы, всегда прыгал и в один момент просто неудачно приземлился, разбив колени и так и не сумев больше подняться. Разбил о горькую правду про родителей, учителей, весь мир, и, в конце концов, себя. На пуховое одеяло, теперь расправленное после сна, плюхнулась одна-единственная подушка. Покончив с кроватью, Фуго поспешил на первый этаж, перескакивая через ступеньку и параллельно все ещё витая в облаках. Прогоняя все, что только что прошло через его голову, он неожиданно застопорился на клубнике. Клубника. Бабушка. Очень клубники хочется… И к бабушке. Воспоминания о даче всегда грели его. Он очень хорошо помнил место, в котором ежегодно проводил почти все лето. Помнил сад, помнил фруктовые деревья, помнил белый дом, помнил облезлый синий забор из брёвен и калитку, которую надо было каждый раз непременно за собой закрывать, накинув на соседние перекладины толстую резинку, хотя по факту такая защита не уберегла бы ни от какого вора. Помнил зелёную крышу и пыльный чердак, на котором он проводил все дождливые дни, лёжа затаив дыхание и наслаждаясь барабанием капель. Помнил тот запах сырости. А ещё запах влажной почвы и только что посеянных семян, чистых наволочек, запах благородной старости, полностью окутавшей весь дом. Запах пшена, полей, сухой земли. Запах солнца. Запах лета. Запах счастья. Бабушка неоспоримо являлась самым интересным человеком, которого Фуго встречал в своей жизни. Она научила его почти всему, чем сейчас живёт Паннакотта. Хоть и все уроки с частными учителями и репетиторами были правда очень увлекательными, самым неисчерпаемым источником знаний для Паннакотты всегда была его бабушка. Только вот она вкладывала в него совсем другие знания. То были знания об окружающем тебя мире и людях. Деревня была единственным местом, где от него не ждали чего-то. В голове промелькнула казалось бы навсегда забытое воспоминание о том, как он стоит с сачком в руках посреди жёлтой протоптанной тропинки совсем близко к маленькой речушке, а за спиной деревья. Ему лет десять. А может меньше. Рядом, чуть выше головы, возвышается ржавый мост, на котором Паннакотта обыкновенно и оставался. Но сегодня потребовалось спуститься к воде, потому что Фуго пришёл ловить лягушек. Снова пахнет сыростью, но не такой, как на чердаке. Этот запах свежий, перемешанный с чистой водой и зеленью прибрежных растений. Пахнет сыростью и лесом. Пахнет лягушками. Поток мыслей окончательно путается, но Паннакотта и не против. Этот клубок не такой, как обычно. Он приятный. Ему нравится грязнуть в непонятно откуда вытекших воспоминаниях, так что Фуго даже не сопротивлялся, даже не пытался остановить ход мыслей, лениво продолжая идти на кухню. Там никого не оказалось. Родители привычно уехали на работу. Или в командировку, а он опять забыл. В любом случае в холодильнике его терпеливо дожидалась манная каша. Самая вкусная каша тоже была в деревне. Наверно потому что там она делалась совсем по-другому. Другими людьми, другими способами. И с другими запахами. Там и утренняя пелена перед глазами, старый, тихонько тикающий будильник, который слышно из соседней комнаты, мелкие пылинки, плавающие в воздухе и проявляющиеся лишь на солнечном свету. Весь дом в тишине, и только за раскрытым окном со старой деревянной рамой и ситцевыми занавесками, висящими по бокам пожелтевшим кружевом, разливаются птичьи трели. А до этого ты ещё несколько раз непременно просыпаешься с самого утра — от криков соседского петуха. Воздух тёплый, душистый от ещё не вступившей в полную силу жары. Лежишь себе, смотришь в потолок и думаешь о том, как сегодня день проведёшь. До полудня можно валяться в высоченной траве с книжкой, стащенной из плотно сбитого дубового шкафа со стеклянными дверками, которые не до конца закрываются, а как ударит духота — перебраться обратно в дом. А если уже насиделся, можно набрать студёной воды из колодца и прямо из ведра обливаться ею. Так, говорят, закалиться до зимы можно, чтоб не болеть. А можно пойти помочь бабушке. Собственного хозяйства у них не было, да и Фуго сам хоть и чувствовал огромное единение и глубокое родство с этим домом, был всё же мальчиком городским и к умственному труду привыкшим больше, чем к физическому. Но все равно помогать ему нравилось, да и полезной была эта помощь на самом деле. Фуго был единственным помощником, которому в свою очередь все сходило с рук и никакие слухи о его выдумках до родителей, благополучно оставлявших внука на попечительство старушке, не доходили. На самом деле и доходить то было почти нечему — Паннакотта был хоть ребёнком в большей мере спокойным, но все-же ребёнком. Да и не на что ему там было злиться, в той деревне. Лежишь, думаешь, а потом, как надоест, бредешь на кухню, а там уже бабушка хлопочет. В печке огонь уже горит. Горит на дровах или на торфе, который он и сам частенько таскал на кухню в глубоких ведрах. Здороваешься, уже было хочешь сесть за стол, а тебя отправляют обратно — умываться. Вода в тазике, холодная, но чистая, колодезная. Как умылся, всё через окно на траву, только так, чтобы клумбы не затопило. И потом уже можно попробовать стащить ягод или ещё чего, но потом непременно отправляют в столовую — ждать смирно, чтоб под ногами не крутился. А потом с бабушкой они вдвоём завтракали. Фуго как сейчас помнит тот самый вкус деревенских каш. Самой любимой, наверно у него была пшённая. Цыплячья каша, как они её называли. Бабушка частенько его называла цыпленком, или, на деревенский лад, «кураняткам» за жёлтые волосы и вечно взбалмошный вид. А вообще Фуго нравились цыплята. А еще Фуго нравилось слушать, как бабушка рассказывает про Бога. Именно она, в тайне от родителей, посветила Паннакотту в религию. Только, наверно, это всё сильно отличалось от привычного понятия этого слова. Всё, что знал он о Библейских сюжетах, ему рассказывала бабушка —оттого он не помнил ни единой молитвы, только разные заговоры, и был в храме всего раз. И несмотря на все это, Фуго правда верил в Бога. Верил чисто, искренне, со всей своей детской нежностью упиваясь этой верой. Ведь с ним все было так легко. Легко было быть добрым, легко было помогать другим, легко было стремиться стать лучше. С Богом было так легко жить, ведь бабушка говорила, что Бог любит всех. Бог любит Фуго, любит просто так, за то, что он есть. И даже если Фуго ошибется, то Бог его будет любить. Если попросить прощения, покаяться, то Он простит его, и придёт на помощь, даст сил на то, чтобы исправиться. Бог всегда был рядом. И как говорила бабушка: «Бог есть в каждом из нас». Только когда бабушка умерла Бог куда-то пропал. Пропал вместе с белым домом, садом, душистым воздухом, соседскими цыплятами и клубникой с грядки. Фуго старался убедить себя, что Он не оставил его, а просто спрятался глубоко внутри него, но вот только как его теперь позвать на помощь, попросить сил? Даже повзрослев, Фуго так и не принял решение о своей позиции по поводу религии. Условно он был атеистом, но где-то на подкорках сознания теплилась надежда о том, что где-то в глубине его души точно так же теплится и Бог. Поморщившись, Паннакотта все-таки проглотил ложку белой гущи и прежде чем впихнуть в себя еще, принялся водить по дну тарелки, пытаясь размять все комочки. Боже, честное слово, лучше бы уж он сам себе эту кашу приготовил, чем такую жрать. Ну и гадость. Всё теперь у него в жизни стало как эта манная каша. Всё стало гадостью. И все равно надо было доедать эту кашу, смиряться с тем, что она с комочками и идти на уроки. На уроки, чтобы получить знания, чтобы снова пытаться отвечать на свои вопросы. Знания стали главной его силой и главной слабостью. И все-же вот он снова здесь, только не разбирает задачи на геометрии, а прячется с повиснувшим на заборе Мистой, курит его сигареты. Вообще, Гвидо надо бросать курить. А может и не надо. Это бессмысленно. Вообще все бессмысленно. Фуго может хоть съесть сейчас эту сигарету в его руке, вообще ничего не изменится в мире. Ну, то-есть изменится, но только в его жизни. Он обожжет небо и горло, траванется и поедет в больницу. Ещё Миста назвал бы его дебилом и потом рассказывал бы эту историю как интересный случай из жизни своим друзьям в университете. Благодаря этому он стал бы более интересным человеком, а Фуго возможно бы умер. В принципе на этом все. Он этим не поможет открыть лекарство от рака. О нем вообще больше может и не вспомнят. А вообще с такими рассуждениями ему нужно бросать думать. Кажется, это вредно для его здоровья. — Ну что, вернёмся в класс? — Миста кинул окурок на землю и затушил сапогом. Сколько ему ни говорили носить сменку, он так никого и не слушал. — Ну пошли, — зяблый ветер забирался под расстегнутый пиджак Паннакотты, подгоняя поскорее уйти с улицы. И они вернулись. На химии было скучно. Снова дали заполнять какую-то лабораторную работу и снова Фуго сидел без дела последние пятнадцать минут урока. Грела лишь мысль о том, что на перемене можно будет сбегать в буфет, а там обязательно навяжется Наранча, да и не то чтобы Фуго против компании. Хотя сегодня если честно почему-то никого видеть не хотелось. Но если подумать, когда у него вообще было настроение с кем-то общаться? — Ну вот, в буфете опять ничего нет! Все булки разобрали пятиклашки, а нам что есть?? — Наранча разочарованно застонал, разгибаясь над пустыми подносами в буфете. — Да чего ты так разнылся?! Не может быть такого, чтобы там ничего съедобного не было, — Паннакотта пытается разглядеть ассортимент за стеклянными дверцами шкафа. Может хоть шоколадку какую купят. — Ты предлагаешь покупать ссаные трубочки за девяносто рублей?? Когда у меня на руках всего тридцать?? До конца недели?? — Ну вон там хлопья есть, за двенадцать рублей. Можем купить молока и прям в пачку залить. — Где?? — Вот, — Фуго берет его за щеки и поворачивает в нужном направлении. — Оо!!! А давай вообще без молока, и так вкусно же будет!! — Фуго закатывает глаза и отворачивается, отпуская Гиргу. На кончиках пальцев остаётся ощущение чужого тепла, но он его игнорирует, раздражённо пряча руки в карманах. — Наранча, делай, что хочешь. Они выходят из столовой, и в руках Наранча гордо несёт эту несчастную пачку хлопьев. Открывая её на ходу, он берет жменю и пихает её в рот. Через несколько секунд его лицо медленно скривилось. — Гадость? — Наранча кивнул, медленно глотая. Фуго взял пару штук, закину их в рот. Хлопья оказались жёсткими, но вначале ему показалось это единственной проблемой. Только потом он начал понимать то, что они были совсем не безвкусными. Какой-то пресное, непонятное послевкусие отсыревшей муки оставалось на языке и с каждой секундой чувствовалось все больше, — Гадость…Редкостная… Наранча вздохнул. — Ну вот, только деньги зря потратил, — он засунул руку в упаковку и взял ещё, — Они даже не сладкие. — Так зачем ты ещё ешь? — А что мне ещё делать?! Я голодный, а денег больше нет. — Боже, Наранча с тобой невозможно, — Фуго закатил глаза и мученически вздохнул. — Ну а что мне еще дееелать? Они закончили сидя на физике, почти в самом конце класса. Фуго почти засыпал, только его вдруг толкнули в бок. Наранча, так и не прекративший в тихую есть хлопья даже на уроке показал ему одну хлопушку с нарисованным улыбающимся лицом. Показал, и точно так же улыбаясь быстро забросил в рот и съел. — Они же невкусные… — Да нет, — Наранча пожал плечами вытаскивая ещё одну из пакета и рисуя на ней ручкой, — я уже привык. Не такие уж они и плохие. Фуго посмотрел на протянутую ему жёлтую морду на ладони Наранчи. И съел. Даже не задумавшись. Наранча, кстати оказался прав, буквально через пару минут хлопья перестали казаться такими противными. Даже ощущались как съедобные. И даже те, что были без кривых рожиц. Физика прошла за поеданием хлопьев. Им даже не сделали замечания, так что, собрав вещи, они быстро вышли из класса, направляясь в другой кабинет. Ну ладно, не в кабинет прям, а стоять у туалета. Потому что там никого нет. Это делает место достаточно приемлемым для них двоих и пачки невкусных (или вкусных, они уже запутались) хлопьев. Те на удивление никак не хотели заканчиваться, хотя пачка казалась очень маленькой. Им же лучше. — Блин, если так подумать, не такие они уж и плохие. Особенно если есть понемногу. Ну, по две-три там штуки. — Мг, — Фуго взял ещё. — Да и пачка у них классная. Дизайн я имею ввиду. Ну, с одной стороны. С другой не очень, — Наранча задумчиво повертел упаковку в руках, шурша остатками. — Это не меняет факт того, что в принципе хлопья противные. Хлопья вообще созданы, чтобы их жрать горками, так что они все равно хуевые. — Да нормальные хлопья. — Не нормальные. — Ну мы их же почему-то жрём? — А потому что нам нехуй делать просто. Мы стоим пачку хлопьев обсуждаем, по нам можно сказать, что у нас важных дел дохуя? — Всё равно хлопья хорошие… За свою цену-то!... Знаешь, ты сам как эта пачка хлопьев. — Хуевый? — Не, — Паннакотта повернул голову, приподняв одну бровь, сигнализируя о не понимании, — Ну типа…Ты не плохой. К тебе просто надо привыкнуть и все. Просто тебя видят не так. Смотрят только на плохую сторону пачки, а перевернуть додуматься не могут. И время дать тебя распробовать тоже не дают…Я говорю это с позиции того, что хлопья мне нравятся. И лично я бы их жрал горстями. Вот, — Наранча замолчал. А потом достал из пакета целую жменю хлопьев и засунул в рот, — Видишь??? Он засмеялся, пытаясь пережевать все, только хлопья начали выпадать из его рта и рассыпаться по полу. — Блин, я не могу… Я не могу пережевать их!! Блин, — он запрокинул голову наверх, заливаясь смехом ещё сильнее и отчаянно пытаясь сомкнуть челюсти. Фуго, безмолвно наблюдавший за этим представлением, наконец отмер, тоже начиная смеяться под аканье Наранчи. — АааАа!! Неет!! Хлопья!!! Пивздец… Они добрались до дна пачки за перемену. Они пару раз дружно чуть не подавились ими потому что не переставали смеяться. Отчего-то Фуго полегчало на душе. — А давай не пойдём на следующий урок... — А где прятаться будем? —Давай в подвале! Там где макулатура. —А туда разве можно просто так попасть? —Да!! Мне Миста показал как! А ещё там есть тир, он у нас раньше был где кабинеты трад, представляешь? —... Ну пойдём. Все оказалось в разы проще, чем Фуго вообще мог предполагать. Надо было только спуститься чуть ли не по парадной лестнице на подвальный этаж и зайти в одну дверь. Незапертую дверь. И все. По ощущениям они очутились в настоящих катакомбах. Бумаги было столько, что нигде не было видно пола. Они ходили по слою старых книг, пожелтевших листов и исписанных тетрадям. Очень пахло этими специфическим запахом залежавшейся бумаги. Так пахнут старые книги на чердаке. —Ну здорово же, а?! —Ага, — Фуго оглянулся вокруг. Помещение было огромным. Над головой стелились тонкие трубы, у стены стояло наверняка поломанное пианино, а в самом дальнем углу и вправду виднелись дырявые мишени. Разглядеть их было трудно из-за того, что единственным источником освещения являлась тусклая лампочка, свисающего с потолка на тонком чёрном проводе. Удивительно в каком плачевном состоянии тут все было. Оглянувшись, Фуго с интересом подметил знакомые обложки. Наверно тут можно было найти кучу раритета, которого по незнанию сдавали на макулатуру. Не успел Паннакотта сказать об этом вслух, как его прервали чьи-то приближающиеся голоса. Они с Наранчей переглянулись и после секундного оцепенения и испуга ринулись в тот самый дальний угол. Только сообразив, что туда они попасть уже не успеют, Фуго схватил Наранчу за рукав и упал вместе с ним на пол, торопливо заползая за пианино. Раскрылась дверь. Последовала секундная тишина. — Странно. Мне показалось, сюда точно кто-то заходил, — они прижалась ещё теснее друг к другу, стараясь не дышать. — Не вижу никого. Признаться, вообще ничего тут не вижу. Тьмища. — Ладно. Надо сказать Спидвагону, что неплохо бы уволить нашу техничку. Или вахтершу. Или кого бы то ни было, отвечающего за это. Подвал стоит открытым. А если бы тут кто-то случайно убился? — Сейчас сами запрем, — дверь со скрипом захлопнулась, поднимая вихрь пыли. Только спустя пару секунд мальчики вылезли из своей засады, осторожно выглядывая из-за инструмента. Поняв, что их пронесло, они засмеялась. Не лучшая идея, конечно, но как есть. — Ух, чуть не поймали!! — Дааа, по ушам бы нам здорово надавали. — Но как хорошо, ЧТО ОНИ УЖЕ УШЛИ!! – Наранча поднял какой-то лист и прокричал последние слова в трубочку из него так, что комната отозвалась лёгким эхо. — Ты че делаешь?! — Фуго отобрал трубочку и легко ударил ею по чужой голове. Наранча засмеялся, пытаясь отобрать бумажку назад. Они повалили друг друга на кучу книг, прекращая борьбу. Лист оказывается отброшенным сторону, но вдруг Паннакотта почему-то чувствует, как непонятный трепет сдавливает его грудь прямо до дрожи. Ему сейчас так хорошо. Как у бабушки в деревне. То же самое чувство. Ему легко. Он делает равный вдох, бродя взглядом по обложкам и хватаясь за рубашку в районе груди. Кажется, он сейчас заплачет. — Эй, Фуго? Ты в порядке?! — Наранча обеспокоенно заерзал, наклоняясь к другу. Впервые за такое долгое время Фуго мог дышать. Вдыхать полной грудью. У него закружилась голова, и точно — перед глазами все поплыло от выступивших слез. Не поднимая головы он слепо потянулся к Наранче, обхватывая его руками. Обнимая. От неожиданности тот не успел даже подхватить его, так что они вдвоём растянулись на полу. Наранча нервно погладил все ещё обнимающего его Фуго. — Фуго... Фуго. Все хорошо? Паннакотта не отвечал, прижимаясь к чужой вздымающейся груди. Закрыв глаза, он поднимался на ней и опускался, раскачиваясь как на гамаке. Если зажмуриться ещё крепче, то можно почти почувствовать как лицо греет солнце через листву. Солнце... Тем вечером Фуго впервые засыпал спокойно. Он вспоминал о том, как потом они с Наранчей выбирались из запертого подвала. Вышли через другой выход – с улицы. А потом стояли и думали, как им попасть обратно в здание. Домой тоже не уйдешь, все вещи остались внутри. В итоге окно из раздевалки открывали им всей их компанией. Закрывая глаза и поддаваясь приятной усталости, Фуго вспомнил о своих утренних размышлениях. С утра он этого уже не вспомнит, возможно только спустя пару лет это воспоминание само всплывает в его голове нечеткой сценой без концовки. «Мы — люди. Мы знаем это, потому что можем посмотреть с высоты собственной эволюции практически на любую вещь в мире. Мы можем закрыть своей тенью аквариум с золотой рыбкой, а потом заглянуть внутрь сквозь стекло и сказать: — Глупая рыбка. Ты не спишь, а потому не видишь снов. Но мы их видим. Мы — люди. Под нашими веками каждую ночь распускаются цветные истории. Мы можем стремиться к чему-то, мы можем расти, мы можем помнить. У глупой рыбки нет памяти. Только грифельная доска, начисто стирающаяся каждые шесть секунд. Бедняжка. Это пластиковое растение ново для тебя, снова и снова, а этот крохотный замок удивляет каждый раз. Твои глаза не выражают никаких эмоций, будь я тобой, я возненавидел бы себя, застряв в этом, круглом, круглом стеклянном шаре без выхода. Если бы ты только знала, что мы делаем, маленькая рыбка. Мы — люди. Мы строим мосты, пишем книги, мы даже можем затаить обиду на кого-то. Я помню, как обжег свою руку о горячую плиту, когда мне было одиннадцать. Мы изобрели протезы, чтобы позволить инвалидам вновь встать на ноги, мы научились помогать ослепшим людям и возвращать им зрение. Мы удивительные. Мы водим машины, нет, даже больше, мы придумали их и научились управлять своим изобретением. Мы зарылись в землю, а потом вышли с другой стороны и оттуда покорили небо, покинув планету. Мы достигли луны. Ты вообще знаешь, что это такое, маленькая рыбка? Мы путешествуем так быстро и так далеко, мы знаем почти все. И скоро мы можем зайти даже дальше. Мы сможем покинуть этот мир, стремясь, вверх, всё выше. Выше звёзд, огибая чёрные дыры, выше самого космоса. Выше, выше, выше… Прямо в рай. И возможно совсем скоро мы достигнем Бога. И может быть, он даже что-то нам скажет. Что-то о нас, людях. Например…Что-то вроде… Глупые, глупые люди. Застряли в своём круглом аквариуме...»