do not cry

Огромный белоснежный коридор училища, в котором не раздавались привычные топот и звонкие голоса юнкеров; за многочисленными массивными дверями не слышно никаких звуков. Лишь рыдания и всхлипывания сотрясали повисшую в помещении тишину. На диване — двое. Молодые парни, одни из лучших учеников, сидят, и тот, что светлый и более бледный, плачет. — Это не наша вина, он сам оступился, — хлопал по плечу приятеля Левашов и тяжко вздыхал, когда тот содрагался и судорожно всхлипывал. Дьяконов, по сути, сам повинен в собственной кончине: он вызвал Двинского на дуэль, оскорбившись. Однако и рука самого Сергея причастна к этому, ибо именно он, зная о страхе высоты сокурсника, заставил его подняться на крышу. Левашов, а тем более Гирс, просто стояли рядом, как секунданты и простые наблюдатели, они практически не при делах! — Не в этом дело, — заикаясь, ответил он, и снова предался рыданиям, закрывая руками покрасневшее от слез лицо. — У него же тогда были планы… мечты, желания!.. А потом он… Левашову, честно, слегка была непонятна позиция сокурсника, ибо он с погибшим почти не пересекался. Его по большому счету вообще не заботило, что там у него за планы и желания были, однако его кончина пробивала светловолосого юнкера на такой град слез, что даже становилось как-то неловко за свое более спокойное отношение к этому происшествию. А Двинскому, вон, кажется, вообще плевать — он как из зала выбежал, так и пропал невесть куда, умчался бесследно. — Дорогой, — Левашов мягко улыбнулся и коснулся руки Гирса, заставляя убрать ее. — Взгляни на меня. Тот мешкался где-то с минуту, собираясь с мыслями, затем все же положил мокрые ладони себе на колени, но на приятеля взгляд поднимать не спешил. Он сидел, зажмурившись, равно дышал, вздрагивая, и комкал пальцами изящными ткань брюк. Поднять голову парень не решался тоже. — Душа моя, прошу, — юнкер шмыгнул покрасневшим носом и будто нехотя открыл покрасневшие от слез глаза, глядя приятелю то на лоб, то на кончик носа, то на погоны — взгляд его в неуверенности и детском смущении метался, не зная, где остановиться. — Это просто несчастный случай. Такое случается, и от этого никуда не деться. Главное — помнить, что в жизни не без таких плохих моментов, и что за ними обязательно последует что-нибудь хорошее. Гирс надрывно вздохнул, шмыгнув носом, и положил ладони на юнкеровские предплечья, прошептал мрачно: — Я… я знаю, но… — он вновь зажмурился, и очередная слеза покатилась по его алой щеке. — Но что если и мы с тобой… вот так вот? Оступимся и упадем? — Все будет в порядке. Я обещаю тебе, с нами все будет хорошо, — Левашев тепло улыбнулся, взял гирсово лицо в ладони, притянул юнкера к себе поближе и прижался горячими губами к влажным щекам, собирая соленые капли слез, пытаясь таким образом успокоить. Он не боялся быть замеченным — шаги здесь слышно прекрасно ввиду эха, но пока за слух не цеплялось ничего, что могло бы заставить оторваться. Гирс в самом деле был похож на ангела, и в голове иногда всплывал вопрос «чего же он тогда не на облаках нежится под ласкающими лучами солнца, а старательно строит себе военную карьеру?». У юнкера были прекрасные светлые волосы, всегда идеально зачесанные — ни одна прядка не выбивается из укладки; глаза были голубые, большие, сравнимые с цветом моря — глубокий такой синий со светлыми проблесками и черным пятном зрачка. И ресницы у него были пшеничного цвета, почти белые. И пушистые! длинные, как у девчонки, одного из взмаха хватало с лихвой, чтобы выбить из Левашева влюбленную улыбку. И больше всего ему нравилось, когда его ангел пребывал в хорошем настроении, а не был расстроенным и, что еще хуже, заплаканным, как сейчас. — Милый, остановись, — Гирс уперся руками в сильные плечи, протестуя, но на самом деле он улыбался, жмурясь уже не от того, что после рыданий болят глаза, а от приятных щекочущих ощущений. Левашов, чтобы успокоить своего дорогого, зацеловывал его нос, лоб, целовал веки и щеки, делал это с особенным трепетом и нежностью, как маленькие дети гладят миниатюрными ручонками пушистых котят. — Только если ты сейчас успокоишься и не будешь меня расстраивать, я не люблю, когда ты плачешь, — юнкер отстранился дабы шутливо пригрозить пальцем. — Хорошо, — Гирс издал тихий смешок и поддался вперед, чтобы обхватить руками, обнять и почувствовать теплую руку у себя на затылке.