***
"А если вы разочаруете своих поклонников, опозоритесь и скатитесь, за вами придёт страшный-страшный Белинский, и пооткусывает вам головы!" Что-то ещё с самого начала подсказывало Гоголю, что знаменитый палач из правительства, которым молодое поколение запугивают уже с пелёнок, должен бы выглядеть не так. Но так как он убивал, грубо говоря, бумажками со словами, физическая сила ему была ни к чему. Поэтому до этого момента его хрупкая внешность Колю не удивляла. Но сейчас, когда на нём буквально лежали, он понимал, насколько же слабенький ужас всех писателей на Руси. Казалось, его можно было бы сломать, просто посильнее надавив ему на грудь... Делать этого писатель, конечно, не собирался. Он вообще был сам по себе милейшим и безобиднейшим существом. Подумаешь, в голову иногда лезли жутковатые мысли. Хотя убить критика сейчас, учитывая ситуацию, было бы вполне неплохим решением. И всё-же, в команде Пушкина с Гоголем писатели мирные, жизней не отнимают. Особенно сам Гоголь. А мысли в голову проникают всякие. "Если вы разочаруете своих поклонников, опозоритесь, скатитесь..." - Николай Васильевич, несмотря на репутацию одного из влиятельнейших писателей России, совершенно не разбирался в том, что и как писать, чтобы обществу точно понравилось. Много раз был на грани того, чтобы окончательно не "упасть" в глазах людей. У него был талант, но реализовывал он его хаотично. Поэтому, его деятельность приходилось всё время контролировать Пушкину. Можно сказать, один только он спасал Колю от провала. Ну а общественность этого в упор не замечала, как и правительство, и работающие на него критики. Речь идёт о творческом правительстве. Творческое правительство России состоит из умнейших ценителей искусства. Не только критиков, по большей части даже простых читающих граждан. Там анализируются настроения и желания большей части публики, и оттуда же писателям и отдаются приказы, на какие темы писать. Отступать от этих тем иногда всё ещё разрешено, если ты сам себе при этом не противоречишь. А если противоречишь или качество твоих работ ухудшается - к тебе посылают критика-"палача", который "в наказание" пытает тебя по своему усмотрению. Или, если у тебя после того, что ты написал, не остаётся уже никакой надежды на исправление, забирает тебя из дома и везёт на казнь. Пушкин долго был в отъезде. Гоголь за это время успел написать целый ряд "посредственных" по мнению народа повестей. А ещё разозлиться на общество, разочароваться в людях, затем снова обрести хрупкую надежду на то, что не всё так плохо, и написать другу множество писем с просьбами вернуться. В общем, его моральное состояние было не совсем в норме, но на это всем, кроме остальных из команды, было как-то всё равно. А команда ничего сделать не могла: если народ изголодался по новым произведениям, то тут можно помочь только самим написав что-то, что привлечёт его внимание и заставит отстать от Николая. И пока ни Лермонтову, ни Жуковскому, ни остальным, ничего настолько грандиозного в голову не лезло. Кроме уже начатых романов, но издавать их на скорую руку только чтобы отвлечь людей - самоубийство. Поэтому, Коле пришлось выкручиваться самому. Он не смог выкрутиться. Критиков в целом очень боялись, но одного из них - особенно. Им пугали всех, от самых маленьких талантливых деток, до таких, как Николай. "Жестокий и безжалостный, от его пера не уйдёт никто, и по всем он пройдётся, - вспоминал писатель. В этот момент Белинский тихо умилительно сопнул, - Что-то не похоже, ни в этот раз, ни тогда". В прошлый раз, в почти такой же ситуации, когда уехал не только Пушкин, но и вся остальная команда, к Гоголю послали его же. Колю мало того, что не стали пытать, так ещё и оправдали его перед правительством и народом. Ну и чай с ним попили. Критику очень нравилось его творчество, и после той встречи стало ясно, что и он сам. Сейчас это оказалось как нельзя кстати. Гоголю было стыдно за то, что ему пришлось манипулировать чувствами влюблённого в него, чтобы избежать заслуженного наказания. Он оправдывался так: "По нему всё равно было видно, что пытать он меня не хотел. Он злился, но в нём не было никакой жажды мести. Нести то, что и привело к... Этому, я начал в порыве отчаяния. Я был почти уверен, что это не сработает. Но оно сработало. То ли это я такой хороший актёр, то ли он настолько сильно меня любит, что готов был поверить в мои слова. Ах да, я же был актёром...". Почему-то, ему не хотелось признавать, что если бы критик ему самому ни капельки не нравился, он бы и не подумал о таком способе спастись. Может, из-за того, что у него уже были чувства к Александру Сергеевичу, и он не хотел двигаться дальше даже несмотря на то, что сам поэт двл ему понять, что ничего у них не получится. Какая милая драма. Гоголь и сам это понимал. Когда в комнату зашёл Пушкин, "палач" потянулся, снова сопнул и уткнулся в колени Коли. Солнце русской поэззии помолчал какое-то время, а затем глубоко вдохнул и практически прошептал: - Ну ты и влип, - с улыбкой на губах, как и всегда, даже в самых ошеломляющих ситуациях. - Знаю, - тихо усмехнулся Николай. - Ты же знал, что я уезжаю всего на полгода, почему не мог не публиковать ничего в это время? - Спроси у людей, - мрачно хмыкнул писатель, - Я объявил, что у меня нет вдохновения, потому что не мог же я сказать им правду о том, что без твоих исправлений мои рассказы - хаос в чистом виде. Так нет же, для них это не причина. Они меня довели. Окончательно. Пушкин сочувственно вздохнул и опустился в кресло рядом. Мгновенье спустя он заметил, что на спинке дивана, на котором сейчас сидел Гоголь и лежал Белинский, была разложена одежда обоих, а сами они в домашних халатах. Он обдумывал это полминуты, а затем его глаза округлились. - Что между вами произошло? Коля покраснел и тихо неловко рассмеялся. Критик нахмурился сквозь сон. Писатель слабо погладил его по голове, и тот снова расслабился. Николай не боялся, что он уже начал просыпаться. Он уже где-то полчаса назад понял, что Белинский просто сам по себе неспокойно спит. - Только не смейся. Сейчас я тебе всё расскажу, - после такой просьбы, Саша не выдержал, и его пробило на смех. Он, как и Гоголь, старался смеяться как можно тише. Вышло не очень, но критик, к счастью, так и не проснулся, - Эй, ну я же сказал не смеяться. - Прости, - улыбнулся Пушкин, - Давай, рассказывай, я обещаю реагировать поспокойнее. Коля вздохнул. - Хорошо. Итак...***
- Мне иногда кажется, что я Вас переоцениваю, - ехидно хмыкнул Белинский. Гоголь стоял перед ним лицом к лицу и нервно оправдывался. Он чувствовал даже больше неловкости, чем страха. "Палач" выглядел и правда разочарованным, - Да перестаньте Вы уже отходить от меня. Я скажу Вам, когда захочу начать Вас пытать. Последнюю фразу, несмотря на её смысл, он произнёс мягко и даже как-то сочувственно. Пусть и всё ещё саркастично. - Вы могли бы попросить меня объяснить народу, что не можете писать от слова совсем. А теперь что? Теперь мне придётся оставить Вам пару ожогов, хотя я очень не хочу этого делать. Вы подставили нас обоих, Николай Васильевич, довольны? - Коля тихо выдохнул, - Тогда бы у меня тоже были проблемы, но хотя бы у Вас бы их не было. - Я побоялся к Вам обращаться, - усмехнулся Гоголь. Критик наивно удивился такому ответу. Пускай это было очевидно, он искренне не понимал, почему ему не доверяют. Он не был глупым. Не многие знали, что правительство забрало его из семьи, где его жестоко избивали, в очень раннем возрасте, и вырастили специально для этой работы. Из-за этого у него было абсолютно другое мышление. Коля начал об этом догадываться, по-дружески побеседовав с ним в первый раз. Интересный человек, но в вопросах творчества будто бы и не человек вовсе. Будто бы "критик" заменило в нём это понятие. Может, поэтому его и считали "лучшим" из них. - Почему? - Потому что я читал и ваши статьи, и о ваших "огненных рецензиях" знаю. Я Вас не боюсь, просто насторожен. Простите. Белинский выдохнул. - Ничего... Я очень не хочу Вас трогать, но Ваши последние произведения были с большой концентрацией говнишка, - он улыбнулся. - Спасибо за честность, а главное за конструктивную критику, - саркастично хмыкнул писатель, - Да, я читал Вашу статью. Как Вы там меня назвали за последнюю книгу? - Я... Не помню, - Белинский хохотнул, - Каюсь, не запоминаю всё, что ляпнул. - А историки запоминают, понимаете? - Гоголь улыбнулся, уловив в этом иронию. Палач рассмеялся. - Мне жалко будущих школьников. А они меня, походу, возненавидят. - Походу, всех нас, чего мелочиться. Они повеселели на мгновенье, но критик вдруг снова вспомнил, для чего он здесь. - Давайте проведём наказание побыстрее? Чем скорее начнём, тем скорее закончим, не считаете? Тут у Коли слегка задрожали руки. Он не боялся самого Белинского, но по какой-то причине боялся наказания. Может, потому что наказывали его в первый раз, и он не знал, насколько это его сломает. И не хотел бы узнавать сейчас. - Успокойтесь, это не так страшно. Гоголь понимал, что о нём относительно заботятся и испытывают в нему тёплые чувства. И тогда он решил попробовать манипуляцию. Конечно, ему было немного стыдно прибегать к такому, но "им наверняка часто пытались манипулировать. Это точно не сработает. И всё-таки, попробовать стоит. Насколько я успел его узнать, он не разозлится на это". "- Теперь мне интересно, как сокращается имя Виссарион, - с намёком протянул Николай. - А его и незачем сокращать. Меня почти всегда называют по фамилии, а довольно-таки устрашающее имя только придаёт нужный эффект и заставляет сильнее меня бояться. А так, видимо, и должно быть. - Видимо? - У обычных людей, когда тебя боятся, ты изгой. Но уважение писателей ко мне построено именно на страхе, поэтому, я исключение. Вот и всё. Гоголь кивнул, обдумывая. - Но по желанию я ведь могу придумать Вам прозвище? Белинский удивлённо приподнял бровь. - Как знаете, - усмехнулся он, - Мне-то всё равно, как меня называете Вы. Раз уж Вы по-любому меня не боитесь. Коля расплылся в улыбке. - Отлично, Вис. - Вис? Звучит стильно. Мне даже нравится. - Ого, величайшему критику всея России что-то нравится? - саркастично поднял брови Николай Васильевич. Белинский тихо рассмеялся. - Сам поражён." - Вис, слушай, может всё-таки не надо? Ты можешь просто сказать, что пытал меня. Палач выдохнул. - Ты ведь сам понимаешь, что я выполняю свою работу не только потому, что мне так говорят. Иначе я бы уже давно сбежал, не люблю, когда мне приказывают. Для меня это никогда не было проблемой, я даже план пару раз продумывал. Так, забавы ради, - последовал смешок, - Но это моё предназначение, видишь ли. Я не могу просто стоять и смотреть, как писатели творят нечто подобное тому, что настрочил ты. Я не злюсь на тебя сильно, но чувствую, что часа два-три пыток - справедливое наказание для тебя. Ты мог бы постараться получше. По мере того, как критик говорил, его выражение лица становилось всё суровее. Он снова начал подходить ближе. В один момент, он вдруг остановился и немного смягчился. - Просто ты действительно мог бы и лучше. Если ты усвоишь этот урок, такого больше не повторится. Возможно, ты меня после этого возненавидишь. В последнем предложении слышалась печаль, хоть Вис и пытался её скрыть. "Это твоя работа. Мало ли, что ты влюбился по-глупости." Гоголь и не заметил, как его руки почти безболезненно заломали за спину. Пока безболезненно. И вот тут он уже начал лихорадочно думать. Среди явно нерабочих идей вдруг проскочила мысль попробовать... Не то, чтобы соблазнить, скорее заставить Белинского почувствовать, что тот не сможет ему навредить. Сыграть на его привязанности. Это звучало отвратительно, но у Коли не было больше времени на раздумья. Да и к тому же, он не совсем соврёт. По-правде говоря, он был бы рад, если бы у них с Висом что-то да получилось. Только вот вряд ли план Николая сработает даже сейчас, не говоря уже о каком-то неправдоподобном будущем. А жаль. До того, как критик успел достать листок бумаги, слова на котором уже загорелись огнём, писатель подтянулся к его губам и поцеловал его. Хотя подтягиваться-то особо и не пришлось: у них была не большая разница в росте.* С Пушкиным - и то больше. Тот был шокирован настолько, что даже не подумал отстраниться. А спустя пару секунд решил прикинуться дурачком и подождать, пока Гоголь отстранится сам. Он так наивно полагал, что его приход в себя будет незаметным. "О чём я вообще думаю? - спросил у себя Белинский в момент осознания, - Нет, всё-таки этому нельзя поддаваться. Это почти наверняка манипуляция." Коля прервал поцелуй, немного отодвинулся, и посмотрел Вису в глаза. "Такие красивые, а я только сейчас заметил", - насмешливо, но искренне подумал писатель. И вздохнул. - Дай мне ещё один шанс. Я обещаю в следующий раз попросить у тебя помощи. Тот помолчал. - Почему из всех видов манипуляций ты выбрал именно этот? - Как сам-то думаешь? Молчание. Гоголь слабо улыбнулся, тихо пробормотал "ты только не отталкивай меня слишком резко", и снова поцеловал критика. "Сейчас он одурманен, но придя в себя, наверное, разозлится, - подумал он, - Может быть, придётся зайти ещё дальше". Были десятки других способов разобраться, но этот был самым простым. Да и самым приятным, что уж там. - Я не хотел всё портить, - прервал поцелуй Коля, - Такого больше не повторится, доверься мне. Вис немного ослаб от опьяняющих эмоций. Он хотел было что-то ответить, но передумал. В следующий раз, когда его поцеловали, он поддался порыву и ответил. - Ну смотри, - прошептал он, - Если не выполнишь обещание, тебе же хуже потом будет. Гоголь легко кивнул. Белинскому захотелось сказать ему, мол, "не обязательно продолжать, я же уже согласился". Однако писатель застал его врасплох вопросом: - Тебе ведь нравится, да? - ... Тогда критик понял, что отрицать, что это ему действительно нравится, смысла нет. Но вместо "да" он на выходе произнёс: "Это неправильно". Коля тоже выдохнул. - И всё-таки, никто ведь не узнает. Будет как-то неловко, если мы прекратим сейчас. Вис усмехнулся. - Даже более неловко, чем если продолжим? - Может и так. И к тому же, если продолжим, ты сможешь сказать, что решил пытать меня альтернативно. - О боже, - палач рассмеялся. Гоголь приобнял его и с улыбкой прижал поближе к себе. - Ну что? Белинский медленно прикрыл глаза. - Это странно, слишком быстро, и я, скорее всего, об этом пожалею, но... Делай, что хочешь. - Хорошо.***
К концу рассказа, Пушкин еле сдерживал смех. Коля прервал свой рассказ ещё на том моменте, где решил в первый раз поцеловать Виса. - Тебе смешно, а я тогда еле унял дрожь, - обиженно хмыкнул писатель. Поэт закатил глаза. - Ты натворил делов, но смог выкрутиться из-за того, что в тебя по счастливой случайности влюбился аж сам Белинский, главная маньячина нашей литературы. Пока ты рассказываешь мне о том, что произошло, постепенно краснея, вот этот вот ужас всех современных писателей дремлет у тебя на коленях, постоянно ворочается, а ты гладишь его по голове, и даже сам этого не замечаешь. Скажи ещё, что это не смешно, - после этих слов, Коля от Саши отвернулся. Тот не выдержал и расхохотался. Критик, кажется, начал просыпаться, - Ой. Я пойду к Мише, вы пока разберитесь тут, удачи. - Стой, - пролепетал Гоголь в последний момент, но Александр Сергеевич притворился, что не услышал его, и быстро вышел, закрыв за собой дверь, - Предатель. -Мгм, - негромко, но отчётливо согласился Белинский. Николай дёрнулся. - Как давно ты не спишь? - Проснулся, как только ты закончил свой рассказ. А говорил, что никто не узнает. - Ну прости, - виновато усмехнулся Коля, - Я почему-то был уверен, что Пушкин не считается. А вообще в его истории уже давно никто не верит, так что самое худшее тут - это то, что он будет долго подшучивать надо мной. - Зачем же ты тогда поделился с ним этим? Писатель пожал плечами. - Я привык всем с ним делиться. Критик по-доброму ухмыльнулся. - Ладно уж, - с этими словами он поднялся на ноги, и оглядел Колю уже сверху вниз. Затем он взял со спинки дивана свою одежду, в которой пришёл, - В следующий раз попросишь меня о помощи. Милые у вас халатики, кстати говоря. Мне лучше переодеться здесь, чем уходить в другую комнату, поэтому отвернись. Николай едва сдержался, чтобы не ляпнуть: "да чего я там не видел". В итоге, он послушно отвернулся. Вис переоделся довольно быстро. - В следующий раз такое не прокатит, - напомнил он. - А если попробовать повторить в более спокойной ситуации? - не удержался Гоголь. - Очень смешно. И смело, - хмыкнул Белинский. Уже стоя у двери, он добавил, - Посмотрим. Вроде как это "посмотрим" было саркастичным, но Колю оно заставило тепло заулыбаться. - Пока. - До встречи. Через какое-то время, в комнату снова зашёл великий русский поэт Саша. - Ну что, договорились о втором свидании? - Мне откуда знать, договорился он со мной или нет? - саркастично ответил писатель. Пушкин усмехнулся. - Мне кажется... - Давай ты лучше поподробнее расскажешь, где пропадал всё это время. И вновь последовал смешок. - Хорошо-хорошо, с твоей личной жизнью потом разберёмся. Я так задержался из-за того, что в один день меня вызвали на дуэль...***
- Ну ты и влип, пока нас не было, - присвистнул Александр, - Серьёзно, в этот раз у тебя огромные проблемы. И у нас тоже, нам же тебя укрывать от правительства. - Когда-то я это уже слышал. - Да, - поэт вздохнул, не взволнованно, но немного обеспокоенно, - Кстати. Посмотри, что тебе написал Белинский. Коля взял из рук друга протянутое ему письмо, и начал про себя читать его. В один момент, он нервно рассмеялся. - Итак, я у него: проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов. Господи, да как он вообще додумался до такого? Пушкина прорвало следом. - На самом деле, это и правда серьёзно. И твои изощрённые методы тут уже не помогут. - Знаю, - легко кивнул Гоголь. - И что будешь делать? - Подумаем. - Быстро же ты успокоился, - заметил Тургенев, наблюдавший за тем, как его друг что-то монотонно, но сосредоточенно пишет. - Поводов для беспокойства и нет, - ответил Виссарион, - Мы очень быстро сможем вразумить Николая Васильевича отказаться от этой паршивой книжки. Главное только правильно выбрать метод. Над ним я сейчас и подумаю.***
"Если вы разочаруете своих поклонников, опозоритесь и скатитесь, за вами придёт страшный неистовый палач из правительства, Вис Белинский, и поговорит с вами о том, почему вам не стоило обманывать ни публику, ни его..."