Горько-сладкое

Сентябрь в этом году выдался знойным. Жухлая листва трещит под стопой, и, подхватываемая пыльным ветром, улетает прочь, к лживому солнцу. Тепло переходит в жар, но стоит расстегнуть куртку — свежесть полудня окатит мурашками. Примерно такой же зной я вдыхала в годы юности. Школа для меня имела вдохновляющий вид, несмотря на обшарпанное здание и колючий асфальт. Детская площадка, где я однажды поцарапала плечо, хранит мои секреты и по сей день, выслушивая теперь ещё и моего сына. Не в силах устоять перед сладким-горьким чувством ностальгии, я позволила лёгким наполнить им себя. Через месяц или два, я, возможно, больше никогда не увижу эти выцветшие флажки, которые, по словам моей директрисы, служили украшением школы ещё со времен её молодости. Проходя по коридору, я заглядывала в приоткрытые двери и даже заходила в некоторые пустые классы: в двадцать пятом кабинете я была всего раз, когда вынужденно писала с одноклассниками конкурсное сочинение, но не поменялось ничего, будто я снова, как всегда, пришла первая, а мои товарищи забегут прямо за мной, кинув в последнего почетную тряпку дежурного. Я поспешила в самый последний кабинет. У Павла только сейчас кончился последний, четвёртый урок. У двери мне улыбнулись несколько знакомых родительниц, целующих своих чад. Возраст пока позволяет. — Здравствуй, мама! — Павел обнял меня и я коснулась губами его лба, — Помнишь, я говорил тебе про Вику? — щеки покрылись детским румянцем. — Здравствуйте! Я содрогнулась. Вика смущенно улыбалась, оглядываясь по сторонам. — Конечно помню! Приятно познакомиться, Вика. Меня зовут Вера Александровна. Помню, слишком хорошо помню, вплоть до взгляда, скользящего по углам. Волосы в свете прорывающихся лучей, нос с горбинкой и большие карие глаза — мне хочется верить, что я ошиблась. — Мам, мы с тобой вместе с собрания уйдем? Только сейчас я услышала, как сильно отличается голос Павла от моего. Слишком громкий, пронизанный поддельный иронией: его голосочек такой ласковый, что я просто не могу не улыбнуться. — Конечно, Павел. Можешь пока с одноклассниками погулять. — Пап, а можно мне тоже остаться? Я чувствую, как сердцебиение учащается и, по привычке, лишь шире улыбаюсь. — Да, только поаккуратнее на площадке. Она кивает и они с Павлом и другими ребятами скрываются на лестнице, растворяясь в сладком моменте маленьких школьных радостей. — Здравствуй, Влад. Он улыбается, и мне не верится, что он меня узнаёт. — Вера? Я киваю, и снова ощущаю на себе давление стен, непокорность времени и тоненькие ниточки, связывающие меня с этим местом по сей день. — Да, это я. — Не думал, что кто-то из наших все ещё остался здесь. — Я тоже. Цепь разума плотно сдавливает, и я не решаюсь напоминать ему о данном обещании, что он обязательно покинет эту дыру. Я улыбаюсь и захожу в класс, садясь у окна, как и двадцать лет назад. Едкая обида всё ещё першит в горле. — У тебя хороший сын, — он поправил волосы в своей подростковой манере, заглушая звонким голосом шаги спорящих мам. — Спасибо. У тебя тоже дочка хорошенькая, — пытаясь в себе что-то оборвать, хрипло произношу я, — на тебя похожа. Прости, нам с Павликом ещё нужно кое-куда сходить. — приблизившись к отреставрированным массивным воротам сказала я, — До встречи! — Хорошо. Удачи. В голосе других людей я бы услышала «жаль», но, скованная былым юным сомнением, я не смогла прорваться сквозь туманную пелену его слов. — Вика хорошая, правда? — Да, сынок. Он хочет сказать что-то ещё, но ему слишком тяжёло сформулировать. К сожалению, самые чистые чувства, испытываемые в детстве, никогда не получиться облечь в слова. — Папа ждёт нас в кафе мороженном. Какое ты будешь? Я знаю, что карамельное, сынок, просто убегаю от себя и горько-сладкого знойного воздуха.