Навечно

Стену затягивало льдом. Он разрастался от угла, словно плесень, захватывал всё больше пространства; острые грани кристально поблёскивали, складываясь в сложные узоры, тянулись дальше, словно живые ростки… Робин сморгнула и видение исчезло. Холодный утренний свет просачивался сквозь ажурную занавеску и причудливо играл тенью на стене. Никакого льда. Просто иллюзия. Поджав замёрзшие ноги, Робин отвоевала себе побольше одеяла, пусть и пришлось стянуть его с Кузана. Рядом с ним Робин всегда мёрзла, не помогал ни горячий кофе, ни тёплая одежда, ни страстный секс. А он говорил, что она холодная. Что это от неё мороз по коже. Оставшийся без одеяла Кузан зашевелился, перевернулся на другой бок, приоткрыл глаза, сонно сощурившись. — Который час? — голос у него спросонья был хриплый. — Не знаю, — Робин укуталась в добытое одеяло. — Светает. Кузан изучал её сквозь полузакрытые глаза так внимательно, словно увидел впервые и хотел хорошенько разглядеть, не упустить ни одной детали. — Ты слишком красивая, — сообщил он наконец. — Это чересчур. Он подсунул руку под голову, чтобы удобнее было наблюдать за Робин. — Я заморожу тебя. Спрячу в ледяной саркофаг. Твоя красота сохранится навечно. Это могло бы прозвучать пошлым комплиментом от слащавого поэта или пугающей угрозой от безумного преследователя. Но от Кузана это звучало спокойным, почти твёрдым обещанием. — Не много ли ты на себя берёшь? — Робин куталась в одеяло так, словно оно могло защитить её. — Хочешь оставить меня только себе? Какой эгоизм. Кузан ухватился за край одеяла, потянул на себя — и Робин засопротивлялась, удержала другой край буквально на пару секунд: обозначила, что делится не добровольно. — Иди сюда, — позвал Кузан. От его ледяного прикосновения Робин вздрогнула, в груди снова распустился стылый хрустальный цветок, протянул свои лианы по всему телу, выстужая его изнутри. Это всё снова иллюзия, убеждала себя Робин, просто в комнате действительно прохладно, одеяло она отобрала сама, Кузан тоже человек и способен замёрзнуть, ничего особенного… Дыхание вырвалось изо рта белым облачком — Робин успела заметить это, прикрывая глаза перед поцелуем. По коже бежали мурашки и волосы на затылке вставали дыбом. Робин чувствовала, что её бьёт мелкой дрожью, и никак не могла успокоиться. Желание разогревало, плавило проклятые стылые цветы, но Кузан тут же восстанавливал их леденящими прикосновениями. — Навечно… — выдох лёг на ключицу Робин мелкими кристалликами льда. Страх мешался с возбуждением. За свою богатую на знакомства и отношения жизнь Робин успела попробовать всякого, но среди всех этих мужчин и женщин не было Кузана с его спокойным, почти отрешённым взглядом, обманчиво ленивыми движениями, ледяными губами, под которыми собственные казались Робин слишком горячими. Она могла отстраниться, могла прекратить это, могла сбежать и никогда больше его не видеть, но любопытство, морозно-жгучее и тёмное, как зимняя ночь, удерживало её, предлагало потерпеть. Ещё чуть-чуть, совсем немного. Как далеко они смогут зайти? Ладонь Кузана скользнула вверх по её ноге, провела по лодыжке, огладила бедро. Робин подалась навстречу прикосновениям — и почувствовала, как с едва слышным хрустом ломается корочка льда, такая тонкая, что не сразу и заметишь. Такая хрупкая, что не сразу и испугаешься. Под ласками Кузана лёд становился всё прочнее, крепче и толще, уже не позволяя ни шевельнуться, ни сбежать. Смёрзлось отброшенное прочь одеяло, засверкала в рассветных лучах затянутая льдом стена. Робин сморгнула — и не смогла открыть глаза, веки надёжно склеились прозрачным холодным панцирем. Словно откуда-то издалека до неё донёсся едва слышный хриплый голос Кузана: — Навечно.