Прометей

      Бонни уже и не помнит знакомство с Энзо. Их первая встреча произошла так давно, словно десятки жизней назад. У Беннет ещё были моральные ценности и наивная вера в спокойное и размеренное будущее.       Энзо – нахальный, всеми брошенный, сотканный из боли и разочарования, почти мёртвый – ворвался в её жизнь, с ноги снося двери с петель к чёртовой матери. Эдакий Деймон на минималках, жаждущий мести и ликующе завывающий от перспективы оторвать кому-то голову. Желательно кому-то с фамилией Уитмор.       Бонни – храбрая, всем помогающая, успевшая за недолгую жизнь сполна хлебнуть дерьма, почти живая – устало прикрывает глаза, едва не задыхается от досады, что не может поджарить мозг этому мерзавцу одним только взглядом. Энзо она не боится, даже несмотря на его угрозы и кровавый след, багровым шлейфом тянущийся позади. Слишком много чести. В Мистик Фоллс наведывались личности и пострашнее страдающего посттравматическим синдромом вампира в нелепом шарфе — одни Майклсоны чего стоят.       Бонни беспокоится за Джереми и невероятно сильно злится на Деймона – вот у кого уж точно крыша едет на фоне нездоровой любви к двойникам. На Энзо ей плевать. Как пришёл, так и уйдёт. Есть проблемы и поважнее. Например, нескончаемый поток сверхъестественных мертвецов, пытающихся попасть на Другую сторону. Бонни с ужасом понимает, что порой не может разобрать, кто в толпе людей по-настоящему жив. Она уже почти не вздрагивает при появлении очередного призрака, с трудом сдерживает крик от их прикосновений, не желая пугать окружающих. Хотя, по правде, хотелось вопить во всю глотку, потому как терпеть боль уже за гранью её возможностей.       И когда однажды Бонни видит Энзо по-настоящему мёртвым, чувствует его холодное прикосновение в районе плеч, буквально ощущает руку Стефана на трепыхающемся сердце, она едва сдерживает насмешку, но не высокомерный взгляд из разряда «а я говорила».       Вне клетки Августина Энзо долго не протянул, но Бонни нет до него никакого дела.       Она почти смирилась со своей участью моста между двумя мирами, подвешенным состоянием недоживой и недомёртвой, как мстительная стерва Кетсия в очередной раз решила поиграть в бога. В бога с суицидальными наклонностями. Бонни более чем уверена, не убей себя Кетсия, у странников ни черта бы не вышло: двухтысячелетняя ведьма не позволила бы разрушить своё детище. Однако они преуспели. Другую сторону разрывало на куски; подобно огромному зеркалу, всё разбивалось вдребезги на мельчайшие осколки, и Бонни чувствовала боль от врезающихся под кожу обломков, разрушаясь вместе с миром, которому она принадлежала.       Энзо в итоге, конечно же, успевает выбраться с тонущего корабля, в очередной раз доказывая всем и каждому, что способен выбраться из любого болота, невзирая на смыкающуюся плотным кольцом над головой топь. Бонни вздрагивает от его грубых холодных ладоней на своих плечах. Он смотрит прямо в глаза: внимательно и всё так же нахально. И что-то видит в её хромово-зелёных, потому как усмехается чуть укоризненно, кидает насмешливый взгляд на стоящих в метре друзей Беннет, не замечающих ничего дальше собственного носа.       Энзо Бонни категорически не понимает и считает до наивности глупой. Она бы вырвала себе сердце из груди, лишь бы спасти всех. Энзо скорее бы вырвал сотню сердец, чтобы спасти себя.       Он бы обязательно с ней побеседовал на досуге, разъяснил, что, как бы иронично не звучало, но альтруизм до добра не доведёт, и здоровый эгоизм ещё никому не вредил, но Беннет не переживёт и ближайший час.       Да и к тому же, Энзо нет до неё никакого дела.       Бонни чувствует, как руки вампира теплеют, дух становится осязаемым, сердце – уже сотню лет мёртвое — вновь бьётся. Получив желаемое, Энзо уходит стремительно и молча, без слов благодарности, но Бонни и думать о нём забывает, стоит ему лишь пропасть из её поля зрения.       Следующие события были до ужаса сумбурными, сюрреалистическими и невыносимо печальными. Смерть подкралась совсем рядом, прямо-таки дышала в затылок, опаляя смрадным зловонием. Деймон – последний человек на планете, рука об руку с которым Бонни предпочла бы умереть – крепко сжимал её ладонь в своей. Видимо и двухсотлетние вампиры страшатся смерти, что уж говорить о Беннет. Яркий свет слепит глаза, поглощая целиком и полностью, а у Бонни на задворках сознания проносится нелепая мысль о том, достойна ли она личной арфы где-то там во владениях старика?..       Нет, мать вашу. Не достойна. Она очутилась в самом пекле, варилась в собственном соку в бурлящем котле, потому что не иначе как адом этот чёртов день сурка в мире с населением в два недочеловека не назвать. Только спустя годы Бонни поймёт, что дни эти едва ли не лучшие в её скверной жизни. С улыбкой они с Деймоном будут вспоминать блинчики с черникой; кроссворды и монополию, в которую Сальваторе постоянно жульничал; его попытки научить Беннет пить – успешные, кстати говоря; вечерние споры до хрипоты у камина – по итогу они оба оставались при своём мнении; ночные сеансы фильмов, под конец которых Бонни всегда засыпала; клетчатые рубашки, джинсовые комбинезоны и футболки с яркими принтами. Беннет отчётливо помнит момент, когда однажды, взглянув на Деймона, увидела не раздражающего старшего брата Стефана и не парня Елены, с существованием которого приходилось мириться, а друга – самого что ни на есть настоящего друга. Менее раздражающим он вовсе не стал, просто Бонни теперь эту его неотъемлемую черту считает едва ли не очаровательной, и в ответ на непрекращающийся поток ядовитых комментариев не в тему громко хохочет, подхватывая, а не привычно надменно закатывает глаза, как прежде.       Идиллию девяносто четвёртого разрушил Кай. Перекрыл Бонни доступ к кислороду и наполнил её лёгкие густым ядовитым дымом. Отнял у Бонни саму себя, оставив лишь свои обжигающие ладони на её коже; засасывающую пустоту там, где когда-то теплилась магия; холодное лезвие охотничьего ножа; горячие солёные слёзы на губах и кровь, очень-очень много крови.       Чёртов социопат с садистскими наклонностями и просто убийственной одержимостью своей семьёй сумел сделать то, что никто до него. Кай Паркер сломал её, выпотрошил, стёр кости в порошок, вывернул наизнанку. Бонни чувствовала, как броня, что ковалась ею годами, плавилась под майским солнцем, обжигала кожу, оставляя Беннет абсолютно нагой с уродливыми шрамами и кровоточащими ранами. Ещё никогда прежде она не была столь беззащитна, как находясь рядом с Паркером.       А потом он бросил её. Одну. В пустом, мёртвом мире, провонявшем отчаянием, гнилью и сумасшествием – запахом Паркера.       Бонни бродила по пустынным улицам, придумывая истории их жильцам, вспоминая их в родном две тысячи четырнадцатом; куталась в огромные рубашки Деймона и пила так любимый им бурбон бутылку за бутылкой; ночевала исключительно в доме Елены, на её мягкой постели в обнимку с плюшевой игрушкой; в обед наведывалась к Форбсам на мятный чай – больше в столешнице у них ничего и не было; ужинала в доме бабушки с гримуаром в руках, словно слова на латыни имели теперь хоть какую-то силу. Бонни делала всё возможное, только бы одиночество не поглотило её, только бы ощущать чьё-то – не его – незримое присутствие рядом. Выходило, откровенно говоря, паршиво.       Кай выбрался на свободу — их с ведьмой Беннет разделяли тысячи километров, два десятка лет и чёртов тюремный мир, но Бонни готова поклясться, что все эти месяцы Паркер под невидимыми чарами стоял позади, нашёптывая, крича, без умолку болтая. Словно мини-Кай поселился у неё в голове и безумно хохотал, путая мысли и вкладывая отвратительные чужие — те, что Бонни точно принадлежать не могли. Что-то вроде тех, как именно она расправится с Паркером, если вернётся в реальность. Когда вернётся.       Нож в спине Кая и мертвецки холодный тысяча девятьсот третий стали достойной местью. Бонни видит отчаяние в его голубых глазах, слышит своё имя на его губах, дышит его страхом, и некто внутри – не Беннет точно – ликующе кричит, едва не подпрыгивает от восторга. Ей должно было стать лучше от страданий Паркера, от одной только мысли о том, насколько же ему сейчас хреново, но Бонни задыхается от осознания, что Кай на её месте поступил бы ровно так же.       Она, Бонни Беннет, ведомая своей мстительной ведьминской натурой, оказалась ничем не лучше Кая Паркера.       Когда свадебное шампанское полилось кровавой рекой, Бонни ничего не почувствовала. Когда его одержимый смех смешался со стонами умирающих и проклятьями мёртвых, Бонни ничего не почувствовала. Когда больные слёзы Аларика капали на прекрасное – теперь навечно – лицо Джо, Бонни ничего не почувствовала. Когда Елена погрузилась в сон, Бонни ничего не почувствовала.       Она стояла в этом хаосе из стекла, трупов, горькой досады и смотрела в кривое зеркало. Они с Каем – отвратительно уродливые, обезображенные – как две стороны одной медали. У Паркера кровь не по локоть – по самое горло, но захлёбывается почему-то Бонни, пока сам Кай лакает алую жижу как воду.       Паркер улыбается-зубоскалится, и Бонни кричать хочет, рыдать некрасиво и навзрыд, запрокинув голову и широко раскрыв рот. Бонни чувствует всё. Ей хочется ненавидеть Кая до отчаяния сильно, но тяжело ненавидеть своё отражение. Растянуть губы в ответной недоулыбке – проще.       Беннет улыбается-зубоскалится, когда голова выблядка катится к упавшей и разбитой хрустальной люстре, а бесполезное тело мешком валится на землю.       Они, вроде как, победили. Почему тогда так паршиво?       Бонни в компании убитых и упитых горем Деймона и Аларика устроила себе целый тур по Европе. Она исполнила свою давнюю детскую мечту – повидала мир. Посетила Плитвицкие озёра в Хорватии; прошлась по коридорам возвышающегося на скале величественного Нойшванштайна; прокатилась по каналам на гондоле в Венеции, послушала романтичные песни в исполнение гондольеров; раскинув руки, лежала в лавандовом поле во Франции, вдыхая благоухание тысяч цветов.       Бонни счастлива. Должна быть. Именно это ей завещала Елена – быть счастливой. И Бонни старается оградиться от всех мыслей о прошлом, жить здесь и сейчас. И у неё не выходит. Никак.       Ей ненавистен и безразличен весь мир, за малым исключением в лицах Деймона и Кэролайн. Ещё были Стефан и Аларик, но Сальваторе шёл в комплекте со старшим братом, а при виде Зальцмана Бонни стыдливо отпускала глаза в пол, чувствуя вину за смерть его жены, – если она успела таковой стать – словно именно ведьма вогнала нож ей в живот, лишая жизни.       Кай мёртв уже несколько месяцев, но его насмехающаяся тень всё ещё перекрывает Бонни весь обзор, не подпускает к ней солнечные лучи.       Она надеется, что Паркер варится в самом огромном котле где-то рядом с Гитлером и Цепешем.       Бонни в зеркала с недавних пор старается не смотреть. Своего отражения там всё равно не увидеть. По ту сторону стоит истерзанный кусок мяса с торчащими наружу костями и перемолотыми в кашу внутренностями. От прежней хорошей Бонни Беннет уже ничего и не осталось, кроме преданности родным и больной лихорадочной готовности на всё ради них. С годами правда круг близких значительно сузился до нескольких людей во главе с эмоционально нестабильным и помешанным на девушках с лицом Амары Деймоном.       Мир начинает вертеться вокруг старшего Сальваторе с бесконтрольным гневом и периодами самобичевания. Рядом с ним Бонни вновь дышит, смеётся и почти живёт. Она решает, что вполне могла бы протянуть так лет шестьдесят, пока не загнётся от какой-нибудь мерзкой болячки в окружении бессмертных друзей. Она вдохнёт воздуха в последний раз, и наступит черед Елены быть счастливой.       Да, бок о бок с Деймоном Бонни готова была перетерпеть долгие годы и умереть по велению природы, а не вздёрнуться раньше.       Но и он оставляет её. Решает запереться в своём маленьком и совсем неуютном гробу и иссыхать, пока спящая красавица не соизволит проснуться. Точнее, пока Бонни не решит, что хватит с неё этого поганого существования и испустит дух, распрощавшись со всеми.       Деймон предаёт её. Бросает, вышвыривает, избавляется. Оставляет наедине с болью, мишкой Тедди и письмом, читать которое Бонни никогда не станет.       Бонни уже и не помнит, как именно Энзо врывается в её жизнь. Но он определённо делает это эффектно. Под чарующие звуки гитары, под аромат соснового леса, разросшегося вокруг загородного дома, под вкус терпкого кофе на кончике языка.       У Беннет нет ничего. О моральных ценностях давно пришлось забыть, а на будущее — хоть какое-то, не говоря уже о спокойном — остаётся только надеяться.       У Беннет нет ничего. Ничего, кроме Энзо. И она бы вырвала себе сердце из груди, лишь бы спасти его.       Энзо — и сотню с лихвой, чтобы спасти её.       Рядом с ним Бонни жива. Впервые за долгое время она в полной мере осознаёт исконное значение слова «живая».       Она сдерживает обещание, данное Елене. Она счастлива. Она готова задыхаться и кричать от собственного, столь долгожданного и заслуженного счастья.       И Бонни кричит. Так, что капилляры в глазах лопаются, связки срываются и остаются лишь хрипы.       Бонни кричит, когда однажды видит Энзо по-настоящему мёртвым, видит руку Стефана на трепыхающемся сердце; кричит, когда Энзо падает безжизненным мешком из костей и мяса на порог их дома, в который ещё несколько минут назад занёс её на руках. Сомкнувшая глаза Бонни представляет незапятнанный шлейф безупречного белого платья, безмятежно накрывающий её от демонов прошлого, простирающий дорожку к вратам, ведущим в столь желанную сказку из чуждого до тревог детства.       Но жизнь – не сказка.       Потому, открывая опухшие от слёз глаза, у алтаря Беннет видит преисполненную счастьем Кэролайн, чья наивная мечта об июньской свадьбе воплотилась в явь.       «Прости, Елена. Не сдержала. Надеюсь, тебе повезет больше».       Бонни – ломанная-переломанная, себе помочь не способная, мёртвая – бессильно глаза прикрывает.       Она устала.       Как же сильно она устала.