***
Феликс всегда считал свою жизнь совершенно обычной, без череды происшествий и непонятных узких дорожек, что увели бы его глубоко в лабиринты неизвестности. Делай так, как считаешь нужным. Ложь! Подлая, циничная и холодная. Всё не так просто, как кажется на первый взгляд. Ты не имеешь права выбора до определенного возраста, и в твоих руках нет свободы слова. Это общество полностью погрязло в грязи, окунулось в водоворот мелочных ценностей и жажды денег. Люди разучились принимать друг друга такими, какими родились, с индивидуальным мышлением и предпочтениями. Достижение себя самого было тем, что столь долгое время тянулось позади каждого человека, подталкивая неприятные и гнилые мысли забраться как можно глубже, в самое сердце. Люди давно перестали быть свободными, а государство — честным. Единственное, что осталось неизменным, пылающим, как дневное солнце, и ароматным, будто полевые цветы — это любовь.Любовь
Возвышенное чувство удовольствия, пленительной страсти и душевного успокоения в моменты, когда, казалось бы, весь мир готов отвернуться от тебя одного, уничтожить и забыть. Любовь — это не только дикое влечение к человеку, но и понимание ответственности, заботы и мнимой тяги к собственным ощущениям. Дышать, жить, видеть и слышать только ради одного единственного, отдавать себя ежесекундно, понимать и принимать свой собственный мир таким, какой он есть. Забота, объятия, улыбки, взгляды, самые простые прогулки и слова. Список небольшой, но этого достаточно, чтобы любовь вспыхнула цветами в серый день. Сердце стучит чаще, глаза искрятся миллионами звёзд, бабочки волнения щекочут изнутри тонкими крыльями, а ладони неугомонно потеют. Любить, а самое главное быть любимым. Феликс не знает, не понимает, что сейчас творится внутри него. Чувство непонятного засело ещё в тот момент, когда слова признания лёгким облаком слетели с хёнджиновых губ и осели на сердце Феликса. Он не знает, чего хочет на самом деле. Феликс вообще себя не понимает. Хёнджин ему дорог, и от этого становится ещё непонятней. Феликс не хочет отталкивать его, ранить в самое сердце и обидеть душу. Тяжело, когда не можешь сделать правильный шаг, не оступившись и не подвернув ногу. Камень тянет на дно непривычной тяжестью, заставляет согнуться, роняя горькие неприятные слёзы отчаяния, того самого, что оживлённо опутывает конечности и лишает движения, будто каменные цепи. Феликс помнит, какими были его объятия: теплые, ласковые, нежные, те самые, в которых можно было укрыться от любой угрозы, спрятаться, ощущая непременную защиту от внешнего мира. Хёнджин, будто большое мягкое одеяло, которое оградит со всех сторон, не даст холоду и страху пробраться за его пределы. У Хёнджина глаза глубокие, чёрные. Они полны космической силы, власти и безграничной сияющей доброты, которая сверкает отголосками приятного глубоко в феликсовой душе. Согревает все внутренности. Успокаивает. Если это самое главное испытание в жизни Феликса, если это очередная высокая преграда, то он готов преодолеть всё и прийти к правильному, единственному решению. Но почему так сложно? Феликс выдыхает, зарываясь небольшими пальцами в волосы, тянет их в жёсткой надежде забыться и утонуть в невидимых грезах, лишь бы собственными глазами увидеть выход из всего, куда сам себя и загнал. Если любовь сложна в понятии, то это не беда, Феликс попытается разобраться во всём и стереть ненужные границы мира. Хёнджин делал Феликса счастливым каждую секунду их пребывания вместе. Даже самые мелкие мелочи были тем, что заставляли Феликса улыбаться солнышком, ощущая непрекращаемую волну тепла глубоко внутри. Чувства Хёнджина к Феликсу ясны, как день, теплы и ощутимы каждой клеточкой тела. Феликс не может понять, чувствует ли того же по отношению к старшему. Любит, любит, любит? Как парня? А может это просто крепкая дружба? Феликс запутался. Очень. А если точнее, то он не знает, чего ждать от завтрашнего дня. Будет ли у него осмысление произошедшего или же продолжится бессмысленное блуждание по коридорам забвения? Но одно Феликс чувствует, непременно, сильно, ощутимо на кончиках пальцев и глубоко в сердце, что к Хёнджину его тянет алой нитью. Будь у Феликса еще хоть капля времени, он бы смог преодолеть это препятствие, разобравшись в своих чувствах и ощущениях, что с каждым новым днём становятся всё сильнее и ярче, больше, будто луна на пике своего роста. Феликс глухо хмыкает, понимая, в какое положение сам себя и загнал, даже на элементарное хёнджиново: «Доброе утро, Феликс» не может ответить тем же. Боится. А чего? Страх, который взялся из ниоткуда, съедает, заставляя юношу прятаться по темным углам и ждать ответа. Не нужно ждать, Феликс, нужно действовать, сейчас, иначе потом будет поздно. Спустя неделю Феликс пишет Хёнджину с просьбой встретиться. Сам. Положительный ответ не заставил себя долго ждать, и Феликс отчего-то облегчённо выдыхает, прижимая телефон к груди. А там сердце бьется неистово сильно, разгоняя жгучую кровь по всему телу. Страшно? Но почему? Что он ожидает увидеть в черных глазах? Гнев, недовольство, обиду, отчаяние? Феликс в очередной раз понимает, как сильно запутался во всём. Ветерок легкий, прохладный, так приятно обдувает лицо и колышет волосы на макушке. Пушистые облака, будто вата, плывут по небу медленно, растяжимые самим временем, иногда замирают на долю секунды, а потом вновь срываются на свой темп. Безмятежная тишина, словно музыка оркестра, сборник произведений великого Моцарта, ласково принимает и предлагает гостям своего театра лучшие места. Почему именно здесь, на крыше, Феликс, увы, не ведает ответа. Поглощенный собственными мыслями, юноша и не слышит, как противно скрипит за спиной дверь. — Опять я заставил тебя ждать, — Феликс оборачивается, сталкиваясь глазами с его чёрными. — Прости. Хёнджин виновато улыбается, но Феликсу от этого не легче. Он ощущает неприятную тяжесть в груди, ту самую, что не даёт нормально дышать, сконцентрироваться и собрать все в одну кучу. Камень, засевший внутри уже очень давно, тянет на дно. Неприятно. Феликс пытается сопротивляться, убежать и скрыться, но лишь на долю секунды поймав улыбку Хёнджина, сердце убийственно громко бьётся, дыхание останавливается, а губы непроизвольно дрожат. Что это, жалость к Хёнджину? Нет, Феликс, к самому себе. — Хёнджин, я… — Феликс замолкает. Не может подобрать слова, рыскает по углам, ощущая, как глаза щиплет от подкативших к горлу чувств. — Ликси, у тебя отлично получается, не сдавайся, давай! — Феликс, очень вкусно, боже, ты ангел! Где готовить так научился? А научишь своего бестолкового хёна? — Боже, пошли отсюда, пожалуйста. Зачем мы вообще пришли на этот фильм? Кошмар, Феликс, пошли! Он понимает, что ещё секунда, и будет поздно. Опоздает. Не догонит. Упустит, как лучик солнца в момент заката. Слёзы сверкающими бриллиантами собрались в уголках глаз, вызывая глубокое непонимание у Хёнджина, который смотрит на Феликса, кладёт ладони на чужие юношеские худые плечи и обнимает, обеспокоенно блуждая глазами по веснушчатому лицу. — Слушай, тебе нельзя опускать руки ни при каких обстоятельствах. Будь тем, кем ты хочешь быть, будь собой, ты понял меня, Феликс, будь собой, не слушай никого, люби так, как ты сам этого хочешь, и того, кого считаешь нужным. Прошу, у тебя вся жизнь впереди, и, когда меня не будет рядом, просто помни, что я тут, — длинный палец аккуратно касается феликсова лба, — и вот тут, — широкую ладонь Хёнджин прикладывает к груди младшего, туда, ближе к сердцу, чувствуя вибрацию, что исходит от частых ударов хрупкого и маленького сердца, как у птенчика. С губ Феликса срывается всхлип, второй, третий, четвёртый. Слёзы катятся по щекам, падают в ногах, разбиваясь на миллионы мелких, жалких, таких же, как сам Феликс, копий. Хёнджин замирает и пытается найти хоть один ответ в своей голове на вопрос: почему ты плачешь, Ликси? — Я люблю тебя, Феликс. Юноша так и падает в чужие объятия, утыкается лицом в изгиб тёплой шеи и плачет громко, остервенело сжимая в кулачках футболку Хёнджина в районе лопаток. Старший прижимает к себе ближе настолько, насколько это вообще возможно, взглядом врезается в пол, чувствуя собственные ненужные, предательские слёзы, что грозятся сорваться с ресниц отмерзшим инеем. — Люблю тебя, Хёнджин!***
Хёнджин принял в объятия разбитую душу. Феликс попросил собрать себя по кусочкам, восстановить, как пазл разрушенных надежд, доверил всего себя целиком. Хёнджин стал тем самым лекарством от неизлечимой болезни, которая преследовала Феликса все эти годы, шла позади невидимым и подлым зверем, убивала медленно, цинично. Всё осталось позади: терзания, муки, переживания и сомнения, что сидели глубоко внутри и кусали, отрывая с каждым разом лоскуты хрупкого сердца и трепетной души. Феликс успел, догнал, не потерял, схватил то, что было ему необходимо, как кислород в душной комнате жаркого летнего дня. Сейчас, когда на душе легко, а сердце не сжимается в груди непрерывной пыткой, Феликс позволяет себе выдохнуть, вздёрнуть уголки губ в мягкой улыбке и нырнуть в тёплые нежные объятия, забываясь, будто в сладком сне. Хёнджин ведёт широкими ладонями по стройным бокам, лёгким ветром касается открытых участков кожи и, опустив подбородок на феликсово надплечье, замирает, упиваясь теплом хрупкого маленького тела, которое льнёт все ближе и ближе. — Ликси? — шепчет Хёнджин, носом втягивая запах чужой кожи. Старший чувствует, как объятия Феликса крепчают, как коленями он сжимает его бёдра, а ощущение улыбки младшего не желает покидать внутренний мир. — Я счастлив, безумно, — глубокий голос чуткими космическими нитями проникает в сознание. Хёнджин выдыхает, аккуратно поглаживая узкую спину Феликса. — Наверно, впервые в жизни, — небольшими пальцами он стягивает резинку с волос Хёнджина, наблюдает, как они водопадом ложатся на его шею, — а всё благодаря тебе. Спасибо, — последнее слово Феликс произносит шёпотом, перед тем как закрыть глаза, вдыхая запах парфюма старшего. — Тебе не за что меня благодарить, — Хёнджин едва заметно раскачивается из стороны в сторону, убаюкивает приятным голосом и исходящим от тела теплом, — я не сделал ничего, Феликс, я не ангел. Феликс выныривает из своей дремоты, отстраняется, равняясь с Хёнджином лицом, заглядывает в глаза, глубже, на самое их дно, касается всех тех звёзд, что мерцают бриллиантами. Небольшими ладошками берёт чужое лицо, пальцами мягко поглаживая щеки, произносит с лёгкой улыбкой: — Неправда, Джинни, для меня ты самый настоящий ангел, — у Феликса едва заметно горят щеки. Хёнджин готов в любую минуту провалиться в космическое пространство. Сердце в груди сжимается в приятной неге трепещущего чувства, что своими тёплыми касаниями распаляет чувства великолепного удовольствия и желанной тяги к самому дорогому, что есть в руках. Он подаётся вперёд и, усилив хватку на тонкой талии Феликса, мягко касается его губ своими. Юноша на бёдрах вздрагивает едва уловимо, но стоило ему лишь почувствовать успокаивающее и родное тепло, как все сомнения и страхи уходят на второй план, уступая место палящему солнцу в середине лета. Феликс мычит что-то непонятное в дурманящий поцелуй, запускает пальцы в светлые волосы Хёнджина на затылке и тянет их, жмется к горячему телу ближе и ближе, упиваясь наслаждением, которое дарит ему старший своими головокружительными действиями. Он готов утонуть в бесконечной адской пучине и продать душу. Греховные желания шипящими змеями ползут к трепещущему сердцу, жалят, пуская смертельный яд в кипящую кровь. Феликс принимает всё, без остатка, отдаётся, будучи поражённый платонической любовью, что тягучим поздним мёдом оседает на языке. Хёнджин ведёт ладонями с талии вниз, пальцами впивается в феликсовы ягодицы и тянет на себя ближе. Младший испускает томный вздох в момент, когда мокрым, жарким языком Хёнджин мажет по кромке зубов, цепляет влажную верхнюю губу Феликса клыками, едва не пронзая до крови чувственную плоть. Феликс стонет низко, красиво и как-то слишком по-порнушному. Хёнджин слышит собственное биение сердца. Мурашки по спине неприятно пронзают тонкую кожу, а перед глазами лишь он: светлый, искренний, желанный и любимый. У Хёнджина сильно кружится голова от яркого возбуждения, кончики пальцев покалывает от жалящего ожидания, а губами он тянется заполучить как можно больше прекрасных вздохов, томного шепота и стонов, что не прекращают вырываться из глотки Феликса прекрасной симфонией, когда первый засос пылающей страсти расцветает на тонкой бледной шее. Хёнджиновы глаза искрятся собственническим блеском, ладони оглаживают стройные голые бока, а дыхание замедляется, будто перед большим взрывом. — Джинни, — сипло басит Феликс, не прекращая водить небольшими ладошками по широкой груди, то и дело сжимая в пальцах рубашку старшего. Его ресницы дрожат, отбрасывая тень на алые веснушчатые щеки, а губы, распухшие от поцелуя, он кусает, наблюдая искреннюю страсть в чужих глазах. — Господи, — произносит на выдохе, откидывая голову назад в момент, когда пухлыми губами Хёнджин касается розового соска, пуская по телу разряд волнительного удовольствия, что отзывается тонкими коснувшимися судьбы алыми нитями. Хёнджин оглаживает пальцами алые пятна на шее Феликса, смотрит в чужие глаза нечитаемым взглядом и выдыхает. Феликса ведёт. Он ноготками царапает голые плечи, цепляется за волосы, ерзает на чужих бёдрах и хватает ртом воздух лишь от ощущения пальцев Хёнджина, что елозят у резинки свободных шорт. — Если ты не хочешь, то, — шепчет старший, едва касаясь пухлыми губами мочки розового уха. — Нет, Джинни, не останавливайся, прошу, не надо, — Феликс ласково съёживается от ладоней Хёнджина, сжимающих его задницу под шортами. — Я ведь, мгх, я растянул себя, — и краснеет сильнее, припадая губами к чужой широкой шее, лишь бы скрыть смущение, что сжигает изнутри. Хёнджин стонет обречённо, потому что перед глазами картина, на которой Феликс, согнувшись раком, пихает в себя свои небольшие пальчики, жмуря свои прекрасные невинные, будто у ангела глазки. Приплыли, это конечная. — Недостаточно, — старший тянет шорты вниз, оголяя округлые, упругие ягодицы, пальцем проникает в ложбинку, ощущая влагу от использованной самим Феликсом смазки. — Для меня этого недостаточно. Невозможный! Хёнджин дразнит, а Феликс ведётся. — Издеваешься? — шипит младший. А на что он вообще, собственно, надеялся? Хёнджин большой для такого, как Феликс, даже думать не нужно. — Ни капли, Ликси, — хмыкает, аккуратно касаясь пальцами сжимающейся влажной дырочки, трёт, вынуждая податься Феликса назад и выгнуться в спине изящной кошкой. — Такими крошечными пальчиками ничего не сделаешь. Падла! Феликс стонет низко, красиво, цепляется за чужие волосы и прячет лицо в изгиб шеи. Хёнджин пальцами растирает изнутри узкие стеночки, позволяя себе дышать через раз лишь от пылкости чужого нутра. Феликс дышит резко и часто, вжимается в Хёнджина, упираясь тому собственным членом в живот. Феликс вспоминает свои недавние слова о том, что парни его не привлекают, однако, лишь на мгновение притупив взгляд он понимает, какими пылающими могут быть ощущения чужих грубых больших ладоней на талии в моменты плещущей похоти и дикой режущей страсти. Хёнджин мокрыми поцелуями проходится от шеи к губам, не вынимая пальцев из чужой задницы, щупает, трёт, сводит с ума, заставляя младшего бормотать невнятно, скомкано, рвать глотку и дрожать, сжимая в себе. На дне глаз неописуемый восторг, который кроют звёзды, мнимое удовольствие и галактику сказочной любви. Феликс здесь, рядом с ним, и Хёнджину ничего не надо больше. — Давай быстрей, Джинни, умоляю, — хнычет. Феликса подбрасывает на чужих бёдрах в тот самый момент, когда пальцами Хёнджин задевает простату, улыбается и целует в уголок губ младшего, упиваясь удовольствием от осознания произошедшего. — Нашёл, — сдавленный смешок слетает с пухлых губ Хёнджина, и он, подхватив Феликса под задницу обеими руками, поднимается, заставляя вцепиться в себя, как за спасение от всего зла этого мира. Феликс не помнит всего короткого пути до спальни. Погруженный в свои ощущения он выныривает лишь тогда, когда хёнджиновы сильные руки аккуратно опускают его на холодную постель, а сам припадает губами к нежным феликсовым, стягивая со стройных бёдер последний атрибут одежды. Младший задыхается и трепещет ресницами. Слух улавливает шелест одежды, чувствует прохладный ветерок по коже, а в следующую секунду и пылкое тело, что укрывает, будто покрывало. — Ликси, котик, открой глазки, взгляни на меня, — Хёнджин мажет губами по щеке, любовно оглаживая ладонями стройные бёдра. Феликс слушается, смотрит бриллиантами на дне глаз, улыбается, чувствуя волну счастья, что накрывает с головой. — Я люблю тебя, очень сильно, слышишь, сильнее жизни, — старший приставляет головку ноющего члена ко входу, гулко сглатывая ком скопившегося волнения происходящего, — ты моё солнце, Феликс, мой воздух, я хочу дышать тобой, находиться рядом, хочу радовать тебя, — он проникает всего на несколько сантиметров, замирает, не прерывая зрительный контакт, видит, как чужие глаза сияют скопившимися слезами в уголках, — быть тебе опорой и тем, кто защитит от любой опасности, умру за тебя, если попросишь. — Не попрошу, — Феликс теряется в чувствах, что переполняют изнутри бархатистыми лепестками, — ты мне живым нужен, глупый. Хёнджин прижимается горячим лбом к феликсову, улыбается уголками губ и входит полностью, упираясь локтями в постель рядом с головой Феликса. Младший цепляется за чужую шею, обвивает стройными ногами талию и стонет надрывно, упиваясь сказочным удовольствием туманного разума. Хёнджиновы пальцы сжимают тонкую талию до кровавых подтёков, носом он утыкается в изгиб шеи, вдыхая всё самое прекрасное, входит в податливое тело по основание, позволяя обоим окунуться в смертельный вихрь волшебства. Феликс жмётся ближе, в силу своего голоса стонет высоко, царапает широкую спину отросшими ноготками, наслаждаясь заполненностью. Хёнджин везде, и это лучшее, что могло произойти, а в голове лишь одно: Люблю! — Я люблю тебя, Джинни, люблюлюблюлюблю, — будто в бреду, Феликс пылает, задыхаясь. Хёнджин мягко касается губами уголка чужих, рычит как-то совсем не по-человечески, накрывая чужие ягодицы ладонями, приподнимает немного и резко, чтобы только искры из глаз, входит. Феликс теряется, падает в пропасть своего же удовольствия. Безумие. Момент, когда оргазм окутывает Феликса с головой, он, отыскав ладонь Хёнджина, переплетает пальцы, остервенело желая ощутить всего его целиком и полностью. Хёнджин так и замирает. Взмокший, раскрасневшийся, тяжело дышащий, он кончил внутрь, позабыв совершенно обо всём на свете. Феликсовы губы приоткрыты, ресницы дрожат, щёки пылают, но жмётся он маленьким котёнком ближе к родной груди, выдыхает и улыбается. — Просто будь рядом, прошу тебя, Хёнджин. — Обещаю. Я обещаю, Ликси.