***
Не вчера это началось. Но они с Фогги долго ничего не замечали, окрылённые новым началом. Обставляли свой офис, сами таскали туда дешёвую, но приличную мебель и технику, ходили выпивать к Джози вечерами, помогали Мэтту окончательно войти в курс дела после месяцев отсутствия. Притворяться, что всё в норме, не приходилось: для друзей Сорвиголовы нормой стали даже странные вещи, даже вроде возвращения из мёртвых. Хоронили же они, в конце концов, вместе эту его гречанку. Радость застит глаза сильнее наркотического или алкогольного дурмана. И даже сильнее гнева — гнев не мешает ясно увидеть цель и нажать на спусковой крючок. Первой протянуть руку сквозь этот туман довелось Карен — и она будто сразу дотронулась до тёплой ещё крови и замарала пальцы ею. Таким оказалось знание, такой оказалась истина. — Понимаешь, мне нужен кто-то… хладнокровный, — выдохнул однажды в трубку редактор Эллисон. — Отбитый, — перефразировала Карен, разглядывая на экране ноутбука то, что он прислал ей на почту. В ответ послышался согласный вздох. Эллисон даже не стал хвататься за ниточку и нахваливать её талант верно подбирать слова. Ему было не до шуток — и Карен понимала, почему. На фотографиях, по-ночному зернистых и смазанных, были даже не люди — чёрные тени. И они оставляли за собой то, что было скорее похоже на полотна современных художников, разложенные на асфальте, а не просто на зарубленных людей — Ты ведь сталкивалась с этим, — произнёс Эллисон. — Да. И думала, что этого больше не повторится. Защитники города ведь думали, что покончили с их главами и уничтожили сам смысл пребывания организации в городе. Но ниндзя Руки вернулись в Нью-Йорк. Карен, конечно, согласилась взять на себя освещение этого нашествия и вернуться внештатником в «Бюллетень» — но была всё же недостаточно отбитой. Поэтому она не пыталась соваться в гущу событий сама — использовала свидетельства выживших очевидцев, беседовала с полицейскими, правдами и неправдами выуживая информацию. Пыталась потрясти и Мэтта, но тот — понятное дело — не особо хотел говорить о Руке, столько у него отнявшей. — Не знаю, почему они вернулись, Карен, — ответил он однажды излишне резко, нервно поправив воротник красной рубашки. — И знать не хочу. У меня сейчас другая война. Оно, в целом, было верно. Уилсон Фиск снова сумел откосить от ответственности. Вышел из тюрьмы — и начал не отмывать похеренную репутацию, но класть поверх багряно-бурых пятен широкие мазки белил. Их с Дьяволом Адской кухни дуэль соответствовала всем правилам литературных тропов; вот только Мэтт снова попёр против банд Нью-Йорка, заботливо собранных Кингпином под полы бронированного пиджака, как под крылья, в одиночку. Так что к Мэтту Карен больше не приставала. Только наблюдала, как день ото дня ночные схватки выматывают его всё больше, будто кто-то жрёт его изнутри. Наверное, пытаясь выглядеть свежее, Мэтт стал гладко брить щёки, но так стало только заметнее, как заострились черты лица, как глубоко залегли тени. Оставался ещё один источник информации о Руке, но Дэнни Рэнд так и шлялся где-то в Азии, если верить словам его друзей. Карен не была бы собой, если бы не достала его, вопреки разнице часовых поясов, постоянному отсутствию абонента в сети, обоюдной усталости и зверским шипящим помехам — и тот очень удивился. В дождливый нью-йоркский август прорвалось из заснеженных гор Китая — или Непала, Карен забыла уточнить: — Здесь нет никаких следов Руки. — Голос Дэнни провалился и вернулся снова, как радиоволна. — ...не может не быть главных. Им нужны Пальцы. Или Сё… — Кто? — Сёгун. Говорят, это может быть один человек. Достойный этого… Подходящий. Всё, что говорил Дэнни, Карен записала, как конспект урока. Пришпилила на пробковую доску, висящую над кроватью вместо какой-нибудь картины. Плеснула себе скотча, не заморачиваясь, прямо в кружку. Интересно, что виделось Фиску в той белой картине, которую он так обожал? Что проступало под узором мазков? Спустя почти месяц на доске у Карен скопилось достаточно информации, чтобы хаос в один миг упорядочился — как смысл абстрактного полотна перед ценителем или как стереокартинка перед ребёнком, правильно скосившим глаза. Досье пришлось нарыть на каждого, установить все личности, достать вопросами родственников и любовниц, проследить за контактами. Все, кого Рука превратила в кровавое пюре, без жалости, без возможности уйти от расправы, настигнув внезапно в самых удобных для этого местах города, все они оказались людьми Фиска. Мирных граждан ниндзя не трогали и — самое страшное, самое красноречивое — даже оберегали. Карен никогда, никогда не хотела бы этого понимать, принимать это; но глупо отворачиваться от тайны, открывшейся тебе, прикидываться слепой, когда запачкала руки кровью. Даже если не ты эту кровь пролила — а кто-то, повязанный с тобой почти родственными узами. И ещё тяжелее от того, что у Карен будто два брата — но слеп совсем не слепой. Фогги оставался беспечен; Фогги всё ещё был счастлив, что Мэтт вернулся, и Карен не решалась даже заронить в нём зерно сомнения. Он говорил, как идёт Мэтту его новый образ, как строго и внушительно, почти угрожающе, выглядят стильные чёрные костюмы, узкие чёрные галстуки, красные рубашки всех оттенков алого. А когда Мэтт потерял свои круглые очки — Фогги сам, сам помог ему выбрать новые. Узкие, ярко-красные, похожие на злобный взгляд настоящего дьявола, на горящие в истинной первозданной тьме угли. Карен изо всех сил старалась не показывать страх, находясь с Мэттом рядом — но ей назойливо мерещилось, что сквозь эти новые очки, подходящие скорее антигерою, Дьявол, ставший почти настоящим, действительно видит улицы, залитые кровью по его приказу. Мэтт почему-то решил, что если зло использовать во благо — оно обернётся добром. И что с этим делать, Карен не знала. Ни один выход не был выходом, она сама же себе противоречила, принимая решения — и отменяя их наутро, после очередного вывороченного кошмара. Оказалось, что у дозы успокоительных с утра есть приятный побочный эффект — сердце ровно бьётся, даже когда похудевший, абсолютно демонический на вид Мэтт поворачивается к ней, сверкая своими алыми линзами, улыбается и называет по имени. Будто он всё ещё действительно её друг — а не монстр, сожравший друга изнутри и носящий эту выеденную оболочку. «Я не специально тянула», — повторяла себе Карен в осеннее утро. Много-много раз по кругу. Не специально, не специально, не специально. Заела таблетки завтраком, заполировала глотком скотча — и в кои-то веки почувствовала глухое, арктическое спокойствие, хотя приём совсем не соответствовал инструкции. Нет, Карен не дожидалась специально, когда Рука вскроет непробиваемое брюхо Фиска и оставит его, точно белого кита, вытекать на пустую вертолётную площадку. А говорить о своих выводах в статьях или хоть на каком-нибудь анонимном блоге, или уж тем более полиции сливать — это могло бы оказаться преждевременно. Это просто так совпало, что именно в это утро Карен смогла зайти в телефонную будку и набрать номер, который достала через третьи руки, кое-как отыскав залёгшую на дно Эми. Услышала знакомый хриплый вдох — и сразу, без приветствия, сказала: — Фрэнк, в Нью-Йорке новый Кингпин. — Ну и мне-то какое дело? Этот сдох — и поделом. — Это… Это Рука, — сбивчиво выдохнула Карен. Перед глазами снова нарисовался широкоплечий тёмный силуэт, вставший на крыше во весь рост, хладнокровно пускавший пули в гибкие силуэты, едва различимые в ночи, в слепящих отблесках мигалок и фар. И арктическое спокойствие вернулось. Голос стал ровным. — И он больше не против них. Он… их возглавил. Фрэнк помолчал. Потом Карен послышался смешок. — Значит, ты не можешь урезонить своего лучшего друга, и решила обратиться ко мне. — Кто, если не ты? — Потому что своего лучшего друга я уже… урезонил? — Фрэнк, я не… Он повесил трубку. Не приедет — и он вправе; и он был прав ещё в чём-то, от чего хотелось сожрать сразу горсть таблеток и запить их чистым виски. Карен, похолодевшая, сползла вниз по стеклянной стене будки и сидела на корточках, пока в дверь не постучал кто-то недовольный. Она же не специально.***
— ...сражение переместилось с сорок четвёртой и затихло, и его исход неизвестен. Вероятно, Сорвиголову и Карателя спугнула полиция, — тараторит вымокший под дождём долговязый безразличный репортёр. Плечи Карен вздрагивают; подбородок — тоже. В кармане толстовки гремит полупустой пузырёк таблеток. Если всё стихло — эта дуэль завершена, двух вариантов быть не может. Как не было и двух вариантов, когда она звонила Фрэнку: знала же, что приедет. Теперь оставался только вопрос — кто из них победил или, вернее, выжил? Карен плачет. Сминает в пальцах тонкий пластиковый стаканчик, не отрывая взгляда от экрана. И не хочет признавать, что ещё один вопрос остался без ответа; да если кто-то и может рассудить, Карен всё равно не хочет знать, кто же из них троих — настоящий монстр.