Hel

— Шинадзугава. — Чего? — Надень, блять, чертовы штаны. Узуй уже даже не злится, только морщится едва и неприлично громко брякает кружкой по столу, пока Санеми шлепает босыми ногами по паркету, оставляя за собой влажные следы. Он зевает, не удосужившись даже рот рукой прикрыть, плюхается — абсолютно обнаженный и не вытеревшийся после душа — на диван, что стоит как десять его почек, скребет отросшими ногтями пересекающий грудь шрам. Тенген давит в себе желание запустить в него ну вот хотя бы этой никому не нужной фарфоровой статуэткой с подоконника. То ли от раздражения, то ли от смущения — парень не очень любит копаться в собственной голове, для этого у него есть собственные (штук десять) психологи. И плевать, что за всё время их на него работы виделись они от силы раз — на собеседовании. Санеми чужое выражение лица — конечно же — замечает. Дергает уголком губ в полу-оскале, откидывается назад, принимая более комфортную позу. Дико хочется раздвинуть колени чуть шире и издевательски поманить парня к себе пальчиком, но. Взгляд, брошенный на подоконник Санеми замечает тоже. А голова ему ещё нужна целая, спасибо. Стекающая по позвоночнику капля заставляет невольно вздрогнуть. В голове даже мысль не успевает сформироваться, что «какого хрена так холодно», а в него уже летит махровое полотенце, приземляясь прямо на голову и закрывая обзор. В любой другой ситуации Шинадзугава как можно скорее сдернул бы его к чертям, потому что «Аники, ты ебанный параноик» и это правда. Вот только сейчас рядом именно Тенген, и это глушит все вопящие голоса демонов в голове ещё до того, как рты их открываются. Узуй ступает неслышно, но Санеми всё равно его чувствует — запах, дыхание, сердцебиение. Не человек — охотничий пёс, не иначе. Ему бы за волками гоняться и перегрызать им глотки, а не подставляться под чужие теплые руки, собирающие с его волос влагу. Шинадзугава доверяет так сильно, что даже в опасной близости от своей шеи не перехватывает чужую руку. Позволяет ей скользнуть по ключицам, по шрамам. Даже сжать горло позволил бы, наверное, если бы сам Узуй захотел. Это бесит невъебенно. Хочется тут же с места сорваться, накричать-нарычать и уйти, запереться в комнате, чтобы только не слышать тихих бессильных вздохов, что будут срываться с губ Тенгена после. Потому что доверие — это нож, лезвие, и нельзя быть уверенным, что тебя им не пырнут, стоит только расслабиться. Это то, что Шинадзугава знает, знает его разум. И то, что никак не желает принимать его глупое сердце. «Всё из-за того, что мы соулмейты?» Шинадзугава не раз этим вопросом задавался, когда руки Узуя обхватывали его со спины и при этом не возникало желания херануть ему локтем под дых. Когда Тенген возвращался с работы поздно и неслышно ложился рядом, а Санеми просыпался вовсе не от ощущения чужого присутствия, а от мягких поглаживаний по волосам. Санеми фыркает и чужую руку всё же хватает, резко дергает на себя — Тенген шипит что-то неразборчиво и животом упирается в спинку дивана. Шинадзугава не целует, больше вгрызается-впивается в чужие губы с вампирской жадностью, не обращая на недовольное мычание Узуя ни малейшего внимания. «Дело не только в одинаковых метках» — думает парень, когда Тенген дергает его за пепельные пряди, сверлит наигранно-раздраженным взглядом и улыбается полу-пьяно раскрасневшимися губами. «Определенно».