***
В следующий раз он находит его за кулисами театра, поплутав между комнатами и коридорами. Арман упорно рассматривает пол, бросает небрежно, но напряжённо (будто Луи давно должен был найти дорогу): — Я жду тебя. Ждет вечно. Ждет слишком долго. Клодия, похоже, была права: Арман слишком заинтересован в дружбе, чтобы тратить время на светские беседы. Без прелюдий, без приветствий — все игральные кости сразу на стол. Сразу о главном, о самой Клодии. Для Армана она — досадное препятствие. Для Луи же — дочь. А еще любовница, возлюбленная и ребенок, как подсказывает догадливый древнейший вампир — он в этом абсолютно прав. Мужчина назвал бы Армана талантливейшим манипулятором, если бы не видел усталости в его глазах, если бы не чувствовал в свой адрес эту бешеную, внешне спокойную и мягкую заинтересованность. Черные гладкие волосы мягко спадают на плечи, когда хозяин театра раскачивающимся движением выглядывает из-за колонны — ловит Луи в силки, привязывает к себе призрачными ответами, томным жёлтым взглядом и неумением меняться, усаживает на стул и разглядывает голодно и медленно, будто уже кусает. Он соблазняет его. Прямо в театре, перегибаясь через стол, чтобы погладить Луи по лицу, меняя восхищенный трепет на насмешку: — Лестат вспотел, создавая тебя. У Луи внутри что-то обрывается. Он знает! Он знает про Лестата! А значит можно ничего не скрывать; отгораживаться от его чар, моргая слишком часто и опуская ресницы — не нужно. У бывшего дворянина на секунду кружится голова, и он не понимает, как позволяет Арману утащить себя вверх, на стол. Древнейший вампир упирается коленями в столешницу, держит лицо Луи в ладонях, хмурится и улыбается одновременно. Что-то хрустит, и молодой вампир не уверен, что именно: возможно Арман сжимает до боли кулаки, а может разрывает кожу на его лице — все равно не чувствуется уже ничего. Новый любовник целует его слишком медленно в первый раз. Так, будто может быть этим взволнован. Он держит его крепко и ловко прижимается губами прежде чем сбросить со стола на пол — Луи перекатывается и слегка ударяется головой о стену. Его взгляду предстают четыре ножки из крепкого дерева, расфокусированная колонна где-то на заднем плане и колени Армана. Лишь колени, выше глаза поднять нет сил. Вампир спускает ноги со стола, но полностью слезать не торопится, чиркает носком ботинка по каменному полу. Луи теперь видит его примерно до живота, но даже так чувствует на себе пристальный взгляд. — Ты... ты... — Арман обрывается и запинается. Самый старый из вампиров, привлекательный настолько, что саднит в горле и в животе, одетый поверх рубашки в нечто, напоминающее дорогой халат, – Арман — отшатывается и обходит стол. Так, что теперь мебель стоит между ними каменной стеной. Луи читает в его взгляде не страх — звенящее восхищение. И сексуальное напряжение. И еще немного голода. Арман улыбается почему-то, будто борется с множеством разрывающих голову ощущений, произносит одними губами: — Ты прекрасен. У Луи все еще муть в голове после удара, но он видит и чувствует, как Арман приближается, как опускается рядом с ним на пол, как ведет руками по накрахмаленному воротнику-стойке. Янтарные глаза Армана горят так, будто дешевые декорации его театра вот-вот вспыхнут. И сколько бы в этих глазах не было преклонения, Луи понимает: старший вампир — хозяин положения. Арман смотрит на него, сведя напряженно к переносице брови, пока расстегивает его одежду. Чёртов костюм. Вампиры не озвучивают этого, но понимают оба: это соблазнение, вероломное и неприличное. Если бы Луи не купился на его знания, если бы действительно решил забрать с собой Клодию и уехать — пришлось бы ловить у самых дверей, хватать за волосы на затылке, грубить, забирать силой. А так — холодные пальцы мягко наматывают русые локоны, снимают слой за слоем нарядное одеяние. Луи уже ничего не соображает кроме того, что он лежит на каменном полу, под Арманом, без верхней одежды и шанса на освобождение. Разум мечется между желанием согласиться — чем бы ещё закончиться знакомству двух сильных вампиров — и запротестовать. Арман смотрит сверху вниз, черные пряди почти закрывают лицо, затрудняют чтение эмоций. Его лицо так строго оформлено в огни свечей. Он слишком хорош; слишком красив; слишком раздавлен одиночеством и скукой. Луи предпочел бы, чтобы на театральном властителе не было ничего кроме этого странного пиджака, напоминающего халат; так было бы проще и быстрее. Арман хмурится в ответ на чужие мысли. Лишь расстегивает брюки. Дворяне, представители благородных кровей, не должны так поддаваться тактильным ощущениям, как делает это Луи. Его прошивает от ощущения руки на животе, а затем и ниже. Он чувствует острые ногти старшего из вампиров, неосознанно мотает головой — нет, не сейчас, не так. Тяжёлый взгляд придавливает к полу и ломает грудную клетку, чужие ногти чувствительно царапают. Пожалуй, если бы Арман погладил его по лицу и настойчиво запустил пальцы ему в рот, эффект был бы тем же. Тело все равно мертво. Это древнейший вампир тоже читает — буквально слизывает с бледной кожи. Ухмыляется так по-светски вежливо, перехватывая одной рукой сразу и свой член, и Луи, бессовестно и самодовольно царапаясь. Наклоняется, чтобы поцеловать в шею, скрывает завесой черных волос от Луи это почти театральное представление. Вампир давится вдохом и чувствует, как бешено рвется сердце — человеческое почти. Арман прекрасен. Он щипает кожу на чужих бедрах, дышит часто и глубоко. Он выбивает весь дух, мягко и быстро кусает так много раз — приводит в чувство; замедляет время своим липким янтарным взглядом, смотрит с любопытством и удовлетворением, как в конвульсиях выкручивает его любовника. Луи только и может, что приподняться на локтях и поймать его в поцелуй, ответный и голодный.***
Они сидят на полу, один — лениво переваривая долгожданное удовлетворение, другой — туго соображая, собирая по кускам разбитое очарованием здравомыслие. — Я люблю Клодию. Арман нехотя разлепляет веки, смотрит хитро и все еще восхищенно: — Тогда можешь сходить и попрощаться. Луи подскакивает, как ошпаренный. Потому, что его новый наставник прав. Он не сможет любить сразу двоих. Клодия это сразу чувствует. Принимает незначительные изменения в поздно вернувшемся Луи, видит чужой почерк в его походке, обнимает обреченно за живот — такая маленькая. Она пытается вновь привлечь внимание. Она просит слишком дорогих и чудовищных подарков. Она просит обратить в вампира худую продавщицу из лавки с куклами. Она требует дать ей мать, давя на жалость отца. И она плачет, когда Луи снисходительно наклоняется к шее незнакомой женщины, потому что понимает: это его прощальный подарок.