***
Всё это началось ещё давно. Они с Друже снимали какой-то ролик, если честно, уже сами не до конца помня на какой из двух каналов. Совершенно обычный видос: Юра шутит, что-то рассказывает из жизни, а Олег лишь вздыхает на шутки и даёт советы по готовке. Блюдо само по себе получилось, как всегда, великолепное. Похвалив Олега за такой прекрасный обед, они закончили съёмку. Мотор и Сережа ушли в другую комнату, оставляя Обломова с его, так сказать, подмастерье на кухне. Они продолжали развивать какую-то тему, про которую не договорили в самом видосе, пока Юра с жадностью уплетал еду, приготовленную только что. Но в какой-то момент он заметил взгляд Олега. Они стояли практически вплотную, насаживая на вилку разные частички блюда, поэтому если и могли посмотреть друг на друга, то это пришлось бы разворачивать голову на градусов так сорок пять. Но что же не так, казалось бы, в обычном взгляде? Вряд ли кто-то может смотреть на друга с такой же нежностью в глазах. К тому же, уже периферийным зрением, Хованский заметил, что Олег не прекращает смотреть на него. Спросить было бы глупо, потому что глаза часто могут оказаться теми ещё наёбщиками, поэтому нужно было успокоить себя от тревоги, что решила образоваться буквально из воздуха, и настроиться на волну диалога. Вскоре сковорода, с которой поедалось блюдо, оказалась пуста. Юра положил аккуратно вилку рядом, вновь взглянув на Друже. Последний же, снова улыбнулся, опустив взгляд куда-то ниже. Юра сам понял, что он смотрел на его губы. — Олег? — С небольшим волнением, без понятия за себя или за друга, спросил Юра, замечая, что Обломов оживился, а лицо его приняло эмоцию сожаления. — А? Да, прости, я просто, того, задумался. — Задумался, говоришь? И о чем же ты задумался? Друже на это лишь вздохнул, поднимая немного грустный взгляд на своего друга. Он хотел ему что-то сказать. Пару раз открывал рот, как рыба, после чего снова закрывал. Его лицо с каждой секундой с немного грустного переменилось на эмоцию какой-то обреченности. И не успел Хованский спросить об этом, как его тут же целуют. Пара долгих секунд и Юра отталкивает Олега, но тот словно не сдвинулся с места, а сам кудрявый от толчка отлетел точно не на пару сантиметров. — Что ты творишь?! С ума совсем сошел?! — Юр, не кричи, я всё объясн… — только было хотел сказать Олег, как его перебивают. — Какого хуя ты себе позволяешь?! Хованский кричал на него, явно не стесняясь того, что на такие крики могут и прийти люди с другой комнаты. Хотя, наверное, уже вся своеобразная съёмочная группа привыкла к тому, что Юрец и тишина — это нихуя не совместимые вещи. В любом случае, независимо от дальнейшего исхода, а точнее, от последствий таких криков, Григорьев заговорил: — Юра, боже, тише. Я просто не правильно… — Олег остановился, подбирая подходящее слово. — Не правильно воспринял твои действия. Я думал, что ты и так всё знаешь, поэтому… — И что же я знаю? — вновь перебивает кудрявый, но уже более тихим тоном, но не менее раздраженно, начиная: — Знаю, что ты хотел меня засосать? И какие же, блять ёпта, факторы на это воздействовали, что ты так подумал? Может отсутствие людей? Может, блять, подходящая для этого обстановка? Или может как у ебучих животных, по движениям каким-то? — Я никогда не скрывал своих знаков от тебя, Юр. Ты мне просто в какой-то прекрасный момент начал нравится и я, чтобы не быть многословным, просто подавал тебе знаки внимания. В данной ситуации, просто подумал, что ты дал мне зеленый свет. Ладно, хорошо. Хочешь забыть об этом? Обещаю, я не трону тебя и пальцем, если так потребуется. Хованский громко выдыхает, пытаясь вспомнить те самые «знаки», которые Друже, по его личным словам, ему подавал. В голове тут же вспомнились с десятка случаев, когда Олег без принуждений клал руку на Юрину или же когда он смотрел на него далеко не самым обычным взглядом. Он стал более… Веселее реагировать на гейские шутки, хотя, в этом плане, вероятнее всего, это просто Юра так думал. Но в любом случае, скользких моментов было много. И почему он не сказал с самого начала? Но вспомнив то, что произошло буквально минуту назад, понял. Реакция могла быть какой-угодно на это, а такая, какая произошла, наверное, является одной из худших. В любом случае, он не может просто пожалеть своего друга за это. Потому что это низко, во-первых. А во-вторых, не может он просто «попробовать» быть пидором. Ну не может. Это уже перед вами стоит не Юрий Хованский, а Озон. — Ладно… Я тогда пойду, пожалуй. Кудрявый быстро уходит с кухни, думая о том, как бы сказать Мотору, чтобы он начал собираться, но чтобы потом не было лишних вопросов по поводу: «Юр, а почему сейчас?» или «Юра, что произошло?». Он просто хочет домой, чтобы всё это обдумать. Потому что, что было раньше уже уничтожено. Никогда не будет так, как раньше. Теперь каждое, даже случайное действие, будет для Хованского с каким-то намеком. Так будет у всех, кто окажется в подобной ситуации. Его за руку тормозит как раз Андрей, говоря, что съёмки прошли круто, на что Юра что-то мямлит про боль и то, что ему нужно домой. Хованский собирается, быстро накинув на себя куртку, в которой приехал и со словами: «Потом, Андрей, всё потом, жду тебя внизу» покидает квартиру Олега, всё ещё прокручивая в голове тот самый поцелуй.***
Проходит не одна неделя. Единственное, что Обломов написал Юре за всё это время, так это время, в которое он планирует выпускать ролик, чтобы Хован не тормозил и выпустил видео в этот же день, на что Юра многозначно ответил «ок». Вообще, он даже не садился за монтаж. Как бы глупо это не звучало, но ему почему-то страшно. Страшно смотреть на Друже, на его веселое лицо в видео и понимать, что, наверное, такого больше не будет. Если ранее они могли общаться и вне роликов, то сейчас их переписка за долгое время состояла из двух сообщений, о которых сообщалось ранее. Он закрылся в себе, спрятался от бывшего друга, совершенно не хотя высовывать голову к солнцу, чтобы через призму глазной боли увидеть истину. Это грустно. Это страшно, что спустя столько времени крепкой дружбы они превратили свой мирок чудо-готовки в какие-то развалины. Хованский это прекрасно понимал и хотел исправить хоть что-то, но отказывался что-либо делать. Зачем? Мало ли Олег подумает, что он подкатывает к нему? Хотя, это уже похоже на какую-то паранойю. А с чего не параноить? Юра сейчас, словно он маленький мальчик, которому более старшие ребята, которых он считал друзьями, разбили все куличики. Это так обидно, но ты понимаешь, что сделать с этим уже ничего не сможешь. Проще собрать фигурки для песка и пойти домой, закрываясь там от всего плохого. Хотя, это уже попахивает Бродским. В любом случае, работа есть работа, её нужно выполнять, поэтому за день до предполагаемой даты, Хованский всё же садится за монтаж. Он отсматривает весь материал, что Андрей наснял с того самого злополучного дня. Вроде бы он дома, в комфортных условиях для себя, всё происходит так, как он и хотел, но всё равно чувствует себя неуютно. Сейчас, узнав всю правду, взгляды Друже на Юру из видео становятся куда более заметными, что прямо режет по живому. «Работа есть работа» — повторяет Юра у себя в голове каждый раз, как только он останавливает необработанный материал, чтобы просто сделать эмоциональную передышку. Каждый раз, на паузе, его внутренний голос внемлет ему о работе, но он не может. Почему так болит сердце? Почему так сложно смотреть на Олега в принципе? Он же ничего плохого не сделал, верно? Нет, сделал, он заставил тебя чувствовать себя неловко. Мог бы со своей голубизной пойти целоваться с Лариным, раз так хочет кому-нибудь подолбиться в десны. А потом, по стандарту, голова остывает и он смотрит на эту ситуацию более трезво. Ну, никто ему не запрещал любить, верно? Так просто получилось, это уже произошло, обратного пути нет. Он не виновен, тут дело только в тебе, Юра. Но неужели тогда Юра виноват? Нет, он просто не любит мужчин в плане отношений, так распорядилась природа. А кто? На кого накинуть этот тяжелый камень с его шеи, чтобы почувствовать облегчение? На Олега? На этого святого человека, который просто влюбился в него? Это уже попахивает какой-то клиникой. Самокопание помогает тебе разобраться в той или иной ситуации, но сейчас, такое чувство, что Юра просто сам идёт ко дну и не может схватиться за что-то. В какой-то прекрасный момент Хованского это заебало. Он просто останавливает кадр и смотрит на Олега. Долго смотрит. На стоп-кадре он улыбается, а его глаза направлены куда-то вниз, видимо на сам процесс готовки. Юра вглядывается в это лицо и, почему-то, хочет найти в нем все все ответы на собственно-накрученные вопросы. Копается в себе, всё ещё разглядывая перед глазами друга. У него, оказывается, довольно фигурное лицо. Не сразу замечаешь какие-то мелочи в человеке при разговоре, только если ты в него не влюблен, конечно же, тогда ты уже заранее знаешь где и как у него расположены родинки, какая его эмоция тебе нравится больше всего, помнишь его улыбку и прочее. Юра вздыхает, глубже погружаясь в себя и даже не замечая, как выключается экран компьютера. Теперь он видит не Друже, а себя. Смотрит, вглядывается и думает, что же такого в нем нашел Олег? Он же полноват, грубоват, порой бывает мерзок и остр в собственных высказываниях. Правильно говорят, что любовь зла, полюбишь и тридцатилетнего алкаша. Куда ему вообще в любовь? Помирать скоро, уже гроб как заказывать пора, при его то образе жизни. Но несмотря на все это, Олег всё равно его любит. В какой-то момент он даже начал жалеть, что так резко ответил на его поцелуй. Но встряхнув головой, тут же подумал, что ему просто иначе было никак. Как подумал, так сказал — ничего лишнего. Но даже несмотря на это, Друже всё равно отнесся к этому с пониманием. Боже, насколько же он хороший, если сравнивать с Юрой. — «Может в этом и заключается страх?» — резко подумал Юра, вздрагивая от этого. А если он просто испугался собственного Я? Олег же и правда лучше его. Он умеет готовить, красивый, спортивный, понимающий, забавный. А что Юра? Ну, он смешной, честный, правда в плохом смысле. Что ещё можно подобрать? Ничего. Что, если это отрицание — просто страх перед идеальностью. Идеальный человек всегда сильнее. Идеальный человек всегда умнее. Идеальный человек, если захочет, даже может затащить вас в групповуху. Или просто оставить ни с чем. А вы будете и не против, он же идеальный. Просто у вас будет небольшая обида, но больше будет брать гордость за то, что вы уловили этот лакомый кусочек. От идеального не исходит что-то плохое, исходит вынужденное. От идеального ждешь все и одновременно ничего. Идеальный человек — страшный человек, тем более для вас и вашей самооценки. Юра не хочет такого. Юра не хочет идеальность. В конце процесса монтажа, Юра успевает сто раз остановить ещё не готовый видос и посмотреть на это прекрасное лицо. Интересно, он когда-нибудь закончит думать об этом? Надеясь на свою дальнейшую спокойную жизнь, Хованский ставит готовый материал на рендер.***
Видосы вышли, просмотры капали. Юра подбирал слова, чтобы при следующей встрече с Олегом как-то извиниться, чтоль. Это не его вина, определенно не его вина. Сложились обстоятельства, над которыми они оба уже потеряли власть. Но когда конкретно у них будет следующий коллаб было неизвестно. Видимо, не только Хованскому было неловко писать второму по этому поводу. Это выглядело бы странно. Закрывать глаза на проблему — самое худшее, что только можно придумать. Нужно наоборот открыться полностью, поговорить об этом и прийти к общему консенсусу. Но никто первый на контакт не шел. Что Юра своей упрямостью, что Друже, видимо, тоже по каким-то причинам. А потом Олег уехал в Москву. Причем надолго. Кудрявый смотрел каждое видео, что выходило на канале его друга. Он ждал его возвращения, как, кажется, не ждал никто из его подписчиков. Ему просто хотелось увидеть его в живую и поговорить. Казалось, что это проще, чем в какой-то переписке. В жизни ты видишь эмоции, а в переписке, даже если человек напишет, что все норм, может означать, что дело обстоит даже хуже. Но в каждом видео только и была старушка Москва. В каждом обзоре были эти оранжевые шторы, засвет на окно и Олег, что сидел в своей стандартной позе за столом, который к концу ролика станет малость, а может даже и не малость, грязнее. Но почему-то до сих пор никаких даже намеков, что он планирует возвращаться назад, хотя после просмотра комментариев становится понятно, что зрители соскучились по приличной обстановке славных обзоров или той же готовки. Юра испугался, что это может быть из-за него, но с другой стороны, Григорьев же не телочка, он убегать не будет. Да и если захочет, то в любой момент приедет. Но все ещё он остается в Москве. Ночью, в час, если быть точным, по Москве, Хованский сорвался. Он сам не до конца понимает в какой конкретный момент взял бутылочку белого. Мысли в голове скопились в большой ком, который так и норовил раздавить его в эту самую ночь. Не в буквальном, конечно же, смысле, но загнав себя довольно сильно, Юра ничего иного не мог сделать, кроме как заглушить тот самый голос. «Нужно поговорить.»; «Просто напиши.»; «Тебе грустно от того, что вы не общаетесь?»; «Хватит строить из себя девчонку!»; «Ты в этом и виноват.»; «Ой, да приедет он, че ты ебешь мозг, заебал.» — куча подобных мыслей всё чаще и чаще проникают в голову. Неужели он действительно довел себя только благодаря себе? Друже рядом нет, это не его вина, только Юры и его собственное Я. Опять. Теперь, чтобы точно остановить процесс самоуничижения моральной стороны его организма, после каждой мысли, которая посещала его голову, касаемо этой ситуации, то он делал глоток. Каким-то образом опустело две бутылки. Полностью осознавая, что с утра он будет испытывать непередаваемые ощущения боли, его разум как будто действительно освободился от проблем. Он перестал думать о каких-то прежних загонах, а в голове лишь застыл образ Олега. В таком состоянии не видно никаких препятствий, поэтому он берет телефон и набирает номер, подписанный понятный всем образом, а потом слышит гудки. Долго слышит гудки. А когда с того конца снимают трубку, то Хованский заплетающимся языком начинает этот тяжелый диалог: — Алло? Олег, ты? — Юра? Что такого могло произойти, что ты решил позвонить, а не написать, как обычно бывает. — Друже отвечает спокойно, без каких-либо отрицательных эмоций. Такое чувство, что даже слышно его улыбку. — Я просто… Хотел услышать тебя. Ты, может, того, занят был? — Да, были дела. В Москве сейчас оцениваю разные доставки, экспериментирую по контенту и прочее. А ты как время проводишь? Хотя знаю. Ты играешь в какую-то игру, я прав? — в голосе из телефона слышен задор. Неужели Юра зря себя так накручивал? — Нет, Олег. Я думал, анализировал над тем случаем, что был на… — но его тут же перебивают. — Да забей, я уже позабыл давно. Было и было, честно. — от этого ответа, конечно, ни холодно ни жарко, словно его попытались заткнуть. — Послушай меня, Олег. Я не должен был тогда так грубо реагировать. Да, это было неожиданно, но и сбегать, как последний трус, тоже не надо было. Понимаешь, я не хочу быть какой-то обузой. Ты достоин кого-то в миллиард раз лучше меня. Это кажется так просто, но, черт возьми, я правда не знаю что мне сейчас делать. Мы потеряли какой-то контакт или типа того. От этого я прям себя чувствую последней скотиной. Даже представляя, что если бы я сказал тебе «да» в ответ на твоё предложение, то это было бы из жалости, а сейчас это, наверняка, слышится ещё более мерзко и жалко. Я и есть мерзкий и жалкий человек. Казалось, что этот пьяный бред он просто говорил в пустоту. Если Хованский бы захотел, а он действительно может, написать целое эссе, рассказать его перед Олегом, а потом задать ему вопрос «Что из этого было сказано на трезвую голову?», то Обломов просто бы промолчал, не зная что и ответить, точно так же, как он сейчас молчал в трубку. А может он просто телефон оставил и ушел, чтобы это не слышать? Ему оно уже не надо. Он сам сказал, что пережил, теперь у него все прекрасно. Но из размышлений его вывел голос друга, что многозначительно вздохнул после этого монолога и с неким волнением спросил: — Юра, с тобой всё в порядке? — Нет, — говорит кудрявый, после чего прикрыл глаза и натянуто улыбнулся. — Со мной не всё в порядке. Сил моральных у него больше не хватило и он судорожно сбрасывает Олега, думая, что будь он на бокальчик пьянее, то может быть и продолжил бы, но сейчас, когда он понял, как же сильно проебался, то просто не мог продолжать разговор. Слишком тяжело и чересчур обидно. У него была такая возможность, а он просто её проебал. Из-за собственной трусости, вероятнее всего, а так же из-за слабости. Хованский не виноват, что такой вот у него характер. Изначально это было плохой идеей, просто… Пиздец.***
Девять утра, Юра всё ещё не спит, правда количество пустых бутылок увеличилось в два раза. Это, скорее, попытка ещё раз поговорить с другом, но и при этом попытка в себе это желание отбить. В итоге так и так получился пьяный Юра, что еле-еле держит сознание, не позволяя себе как-либо уснуть или отрубиться. Потому что какая-то хрень шизоида с видоса «чисто на фон» весьма сильно гипнотизирует. Но по ушам, как и по голове, раздаётся трель дверного звонка. Господи, и почему Юра сделал его таким громким? Сколько сейчас, нахуй, времени? Он поворачивает голову в сторону цифровых часов на экране монитора и охуевает. Десять часов утра. Какая паскуда смеет вообще звонить в такую рань?! Злой Хованский поднимается с кресла, ощущая каждой собственной клеточкой боль в пояснице, от чего его настроение становилось ещё паршивее, и идет открывать дверь. Только бы это не был торговец какими-нибудь пылесосами. А то шланг от этого «чудо устройства» окажется у кого-то в очке. Первая дверь распахнулась, затем вторая. Юра уже даже придумать успел как бы так красиво послать уебка, чтобы ему потом не обоссали дверь или, не дай боже, не слили адрес. Но только он было хотел открыть рот, он застаёт в ахуе. Перед ним стоит Олег. Как он, нахуй, тут оказался — пока загадка. Юра лишь молча пропускает того внутрь и закрывает дверь. — А ты что… Тут делаешь? — все ещё пытаясь собрать картину воедино, спрашивает Юра, чуть отходя от внезапного гостя. — Ну, я приехал к тебе на денек. Ты же, это, поговорить хотел, но, видимо, кто-то так напился, что даже не заметил, как отключил звонок. — Друже по-доброму улыбнулся, слегка потрепав чужие кудряшки. — Да и я переживаю за своего друга. Особенно после того, как ты сказал, что с тобой все не очень хорошо и отключился. Я чуть не подумал, что ты там убивать себя пошел. — Я не двенадцатилетняя девочка, Олег. — с долей некоторого недовольства проговорил Хованский и опустил взгляд. — Я в любом случае переживал за тебя. Юра просто вздохнул, после уже снова глянул на Друже. Всё такой же обычный Олег. Ну, может уставший только, ибо это надо иметь супер-способность высыпаться и успевать добраться из Москвы до Санкт-Петербурга за несколько часов. В любом случае, сейчас на душе как-то спокойнее, но кошки всё равно продолжают скребсти. Он подходит ближе и обнимает друга напротив, просто принимая тот факт, что скучал. Достаточно сильно, чтобы просто сойти с ума только от того, как Олег обнимает того в ответ. Кудрявый поднимает взгляд, чуть поворачивая голову, на Друже. Проходит ещё с секунду времени, как он сам, по собственной воле, целует губы Олега. После ещё нескольких секунд он чувствует, как чужой язык принимается ему отвечать. По телу разливается тепло, подобное фениксу. Оно позволяет дням самоуничижения сгореть и подобно пеплу и осесть где-то далеко в сердце. В тело поступают новые силы и чистые мысли, которые позволяют напряженному телу наконец расслабиться. Юре было тяжело свыкнуться хоть с какими мыслями, но сейчас рядом Олег. Поэтому на все становится уже как-то все равно.