***
Результаты обследования были неутешительны - он в своем стандартном, хорошем состоянии. Да, грыжа, да, все еще есть, корсет и плавание его спасение, а больше ничего экстраординарного и нет. Тогда почему странное онемение поднимается к лодыжкам? Он еще может ходить, но с каждым днем чувствует, как суставы деревенеют и сгибаются все хуже, кожа все холоднее и светлее, будто кровь совсем не поступает, но врачи убеждают в том, что все хорошо. Узи сосудов, МРТ, физиотерапия - и ничего. Ни диагноза, ни результата. Какое-то наказание.***
- Эй, Джебом-а, что там у тебя? Любопытный Джексон, дурашливый Джексон, но такой чувствительный и серьезный, когда нужно, всегда лезет во все, как сейчас: подходит и выхватывает из его рук результаты очередного обследования с отметкой состояния "удовлетворительно". Джебом бесится, вспыхивает, как спичка, вскакивая с кровати и чуть ли не обрушивается на пол, если бы не стоящий рядом Джексон, за которого он схватился мертвой хваткой в порыве удержать равновесие. - Отдай. Немедленно. - Голос холодный и жесткий и эта его слегка выдвинутая вперед челюсть. По обычно доброму лицу гуляют желваки и Джексон не спорит, возвращая эпикриз и едва успевая что-то прочесть. - У тебя проблемы с ногами? Что говорят врачи? - Ничего не говорят. У меня нет проблем, Джексон, не лезь. - Я прочел жалобы. Джебом, если если это что-то серьезное, то, лучше, возьми отпуск и пройди полное обследование, чем растягивать это "удовольствие". Хватит с тебя и спины. - Я сказал все нормально! Ты можешь хоть иногда закрыть рот и не лезть туда, куда тебя не просят!? - Он откидывает в сторону листы и они разлетаются по всей его кровати. Джексон поджимает губы, смотрит странно, как-то серьезно и горько. "Обиделся" - мелькает в голове у Джебома, но извинения он решает отложить на потом. Ван уходит из комнаты, а Джебом собирает листы больничной выписки и прячет их среди своих книг.***
С момента их небольшой перепалки проходит несколько недель. Джебом чуть позже извиняется перед Джексоном, а тот его обнимает в ответ. Остальные не в курсе ни ссоры, ни примирения, поэтому не много внимания уделяют этому моменту. Джебом все так же ходит по врачам. Онемение поднялось уже к коленям, ему чрезвычайно сложно и больно ходить, не говоря уже о танцах. Он взял отпуск и прошел полное обследование, но ни к чему оно не привело - все врачи, как один, твердили, что все с ним хорошо. Они с Джексоном стали больше проводить времени вдвоем. В принципе, они и так живут в одной комнате, но теперь наблюдательный Ван начал расспрашивать его больше о его состоянии и, если сначала Джебом огрызался и, как мог, пресекал эти темы, то потом он постепенно начал открываться. Спустя полтора месяца Джексон знал и о странном недуге, от которого Им почти не чувствовал ног уже до бедер, и о результатах обследований, и о том, как Джебом сходит с ума от всего происходящего. Еще через небольшой промежуток времени они начали редкие ночи проводить в одной постели. Им тихо плакал в его плечо, а Джексон гладил его отрастающие волосы и пытался согреть ледяные ноги, кутая его в одеяле и прижимая к себе, предварительно заперев окна и дверь. Со временем их общение становилось все более приватным и интимным. Джебом не говорил о недуге никому из группы или руководства, даже родители не знали о том, что его тело отнимается, потому что он не хотел их напрягать и беспокоить. Он уже не ходил по больницам, только пил прописанные препараты, которые ему не помогали. Джексон стал его единственной отдушиной во всем это безумии, единственный, кто знал о том, что происходит с его телом и с его душой, но который не отказывался от него, даже такого - беспомощного и слабеющего - кто был рядом всегда и все так же слушал и обнимал его, стоически перенося вместе с ним все слезы и почти до боли сжимая его ладонь в своей. Он часто молчал и только слушал сбивчивые монологи Джебома, вперемешку со слезами и злостью, которые он выплескивал от души. Еще через месяц Джебом объявил об уходе из группы и съехал из общежития, оставив мемберов в полной растерянности и неизвестности. Пока он молча собирал вещи, едва передвигая омертвевшими ногами, Джексон помогал ему с вещами, собираясь вместе с ним, а остальные парни в гробовой тишине сидели в общей комнате, иногда поглядывая друг на друга, будто ища ответов на так и не озвученные вопросы.***
- Джебом-а... Я знаю, что ты не фанат этого, но выслушай, хорошо? - Джексон стоит в дверном проеме, прикрыв за собой дверь комнаты, в которой сидит Джебом. Вид у него побитый, но он держится, найдя отдушину в музыке и проводя в студии почти все время: он пишет тексты, пишет музыку, и сводит треки ночи напролет, пока Джексон, проснувшись под утро, не увозит его силой и не укладывает в кровать.***
Две недели назад он попытался встать и не смог, рухнув на пол, чем разбудили Вана и взметнувшихся котов, которые спали в их комнате. Его ноги - белые, будто мрамор, тяжелые и, как будто, чужие - не двигались вообще. Кажется, половина квартала слышала его полный боли рев. Джексон быстро помог ему подняться, усадил его на кровати и, пытаясь стирать неконтролируемые горячие слезы с его щек, тактично накинул ему на ноги одеяло, чтобы прикрыть неподвижные конечности. Чуть позже, пересадив его в кресло на колесиках, Джексон приготовил завтрак, силой заставив парня хоть немного поесть, отвез в ванную и обратно в спальню. В их квартире царило напряжение и боль, которые Ван изо всех сил пытался сгладить. Он развлекал Джебома, как только мог, разговорами, играми, лаской. Он крепко обнимал его, прижимая лохматую голову к своей груди и зарывался пальцами в отросшие, длинные волосы, целуя в затылок и слушая редкие, старательно сдерживаемые всхлипы.***
- Что там? - Джебом немного оттолкнулся руками от стола, отъехав на своем кресле так, чтобы быть лицом к Джексону. На голове смешной хвостик, на лице трехдневная щетина, на ногах все тот же неизменный плед, а в глазах пустота. - Я почитал в интернете... В общем, это очень хорошая ведьма, я ее еле уговорил приехать. Пожалуйста, дай ей посмотреть на тебя, хорошо? Ради меня, хён, очень прошу. - Джексон смотрит по-щенячьи, а у Джебома нет сил сопротивляться. Ему уже все равно, кто и как будет на него смотреть. Он неопределенно дергает плечом и складывает руки наколенях, а Джексон чуть отходит, пропуская вперед себя миловидную женщину лет сорока-сорока пяти. - Добрый день. Джексон рассказал о вашем недуге, позвольте взглянуть? - Она не улыбалась, что немного расположило Джебома - отсутствие лицемерия лучший показатель опыта. Он убирает плед одним движением, открывая для нее свои белоснежные, мертвые ноги с черными прожилками. Зрелище не для слабонервных, но женщина, как опытный спец, садится рядом и осторожно касается ледяной кожи пальцами. - Это началось давно, судя по тому, как все запущено. У меня нет для вас хороших новостей. Как бы это глупо не звучало, но вас кто-то сильно приревновал и суть проклятия такова: вы превращаетесь в мраморную статую и снять это можно только принеся в жертву сердце вашей любви. Вам не обязательно самому это делать, да и вряд ли получится, но если тот, кого вы любите, принесет вам свое сердце, то проклятие отступит и вы снова станете человеком, главное понять, кто именно объект ваших чувств. Подумайте, кого вы могли бы любить? Джебом поднимает сначала не читаемый взгляд на Джексона, затем переводит на ведьму. Что за бред? Проклятие, статуя, любовь. Он что, застрял в сладкой поэме для девочек? - Все это замечательно, но вы ошиблись. Я никого не люблю. Да и звучит это как-то бредово. Всего вам хорошего. - Джебом отворачивается обратно к столу, зацепившись пальцами за край и подтягивая себя в компьютерном кресле, уже тянется за наушниками, но женщина поднимается с мягкой улыбкой. - Подумайте над тем, кто мог бы занимать место в вашем сердце. Может, любовь рядом, но вы просто не замечаете этого. В любом случае, мне очень жаль. Она разворачивается и выходи из комнаты, а Джексон, с видом побитой собаки, идет за ней, плотно закрыв дверь в студию, оставляя Джебома одного. Они еще долго разговаривают на кухне, пьют чай, Ван изо всех сил пытается что-то придумать, а спустя час отпускает женщину, оплатив ее услуги.***
Они целуются внезапно, порывисто, так неуклюже, будто обоим лет по пятнадцать. Поцелуй соленый и поверхностный, рваный, как излюбленные джинсы Има, которые Джексон каждое утро надевает на него. Соленый от слез, которые неконтролируемо текут по щекам Джебома. А целуются они потому, что Джексон не знает, как еще помочь ему, вкладывая всю свою силу и нежность в этот поцелуй. Он пытается отдать все, что может, и был бы рад, если бы это хоть немного помогло. Если бы однажды утром Джебом просто встал и пошел сам. Если бы он снова танцевал, бегал за ним, вернулся в группу и все было бы так, как раньше. Он был бы счастлив, даже когда Джебом орал бы на него и отпихивал от себя, говоря, что он смущает и ведет себя глупо, когда бы они снова пошли на те ужасные аттракционы. Джексон тоже хочет плакать, но держится. Не при нем, не тогда, когда ему самому плохо. Ван тоже не железный, у него тоже все болит в груди, каждый день, даже когда он смеется, когда они гуляют, когда он переносит парня в постель или помогает одеться. Они переживают столько стыдных моментов, что смущение уже почти умирает. Джебом не может ходить, одеваться, перемещаться по квартире. Он пытается ездить по дому в компьютерном кресле, но только портит ламинат и, периодически, падает с него. В один из дней Джексон приносит инвалидное кресло и пол ночи они ругаются. Джебом орет, как осатанелый, что не сядет в него, а Джексон старается быть объективным, но, в конце концов, тоже срывается на крик, после чего оба в слезах: Джебом пересаживается на новое кресло, а Джексон сжимает его в объятиях, склонившись сзади и уткнувшись в плечо, не в силах говорить. Обоим все тяжелее с каждым днем и, если Джебом почти принял тот факт, что вскоре он замрет навсегда каменным изваянием, то Джексон относился к ситуации более эмоционально. Уже больше половины тела Има превратилось в камень, перемещать его было все сложнее и потому, он все время начал проводить в постели. Джексону просто не хватало сил, чтобы передвинуть его с места, тогда Им сам попросил не пытаться. Ван максимально попытался разнообразить его досуг, перенеся в спальню всю возможную аппаратуру из студии, чтобы тот мог писать музыку, пока еще может. Он каждый вечер засыпал с ним рядом. - Почему ты все еще спишь со мной? Холодно же и неудобно. - Джебом потер колючую щеку, смотря на Джексона, пристраивающегося рядом. - Потому что я не хочу оставлять тебя одного. И спать хочу с тобой, потому что без тебя не засну. Джебом-ииии, - Ван тянет по-детски и улыбается, тянется к нему за поцелуем, получая ответную ласку. Они уже давно знают, что поможет снять это проклятие, но Джебом не верит, а Джексон боится вырезать сердце из собственной груди, поэтому тихо, пока Джебом спит, плачет, держа его за холодеющую руку.***
В один из дней Джексон просыпается один. Тусклое осеннее солнце окрашивает весь мир в сепию, унылую и мрачную. Он открывает глаза и получает тишину в ответ на "доброе утро". По спине скользит холодная змея страха, а легкие сковывает, будто он захлебнулся. Рядом с ним в постели лежит прекрасная, мраморная статуя: одна рука покоится на груди, вторая под головой. Глаза закрыты, ноги слегка поджаты, а на лице выражение безмятежности и, кажется, он слегка улыбается. Такой безмятежный, такой спокойный. Мраморные локоны обрамляют лицо, будто живые и все это выглядит так гармонично, будто изначально так и было задумано. Джексон молча садится на кровати, рывком скидывая одеяло со статуи и открывая ее полностью. Он смотрит на нее, слыша только редкие, тяжелые удары сердца в груди, чувствуя, как по лицу текут горячие слезы. Он плачет молча, без всхлипов, позабыв дышать и не желая нарушать эту тишину, пока легкие не начинает жечь, заставляя судорожно вдохнуть воздух с громким всхлипом. Он так и не признал его. Не согласился с тем, что Ван его любит. Глупый, глупый Джебом. Но, в теперь уже Джексона, квартире, эта мраморная фигура станет самым прекрасным украшением.