Незуко Камадо — его
лучшее творение.
Прохладная стена жжёт щеку холодом, помогает держать мысли и эмоции в узде, когда спина буквально плавится от демонического жара чужого тела. Незуко хищно скалит клыки, когда ткань любимого кимоно опасно трещит под руками Музана, и в памяти сразу же проносятся его угрозы выбросить эту
старую тряпку.
— Ведь об этом мечтал тот мальчишка, а, Незуко? — его голос над ухом щекочет нервы, когда перед глазами, будто наяву, стоит яркий образ вечно шебутного Зеницу, протягивающего ей аккуратно сорванный букет полевых цветов.
— Не смей даже в мыслях упоминать тех, кто мне дорог.
В ответ на непозволительную дерзость мужчина грубо вжимает её бёдра в себя. Оскал, довольный и хищный, разрывает тонкую полосу омерзительно красивой ухмылки, когда девичий стан послушно выгибается в его руках, вопреки тем словам, что девчонка давит из себя безо всяких раздумий.
Плечо саднит от вонзаемых в кожу клыков. Незуко шипит и заводит руку за спину, ищет его голову, чтоб грубо отпихнуть от себя, но сама же притягивает ближе, с силой сжимая в кулаке чёрные волосы.
Комната плывёт перед глазами, стоит чужим рукам небрежно развернуть её, схватиться за полы многострадального кимоно. Стоит Кибуцуджи вбить порывистым поцелуем мысль, что она, невзирая на свою
идеальность, играет и всегда будет играть по правилам Короля. Своего
Создателя.
От её внимания ускользает тот момент, когда твёрдая поверхность стены сменяется мягкостью кровати, лишь насмешливые алые глаза с вертикальными зрачками горят во мраке, служат спасением её самоконтроля, что медленно растворяется в желании идти вслед за его безумием.
Незуко режет когтями ненавистные губы, повторяющие её имя, но кожа регенерирует с завидной скоростью — Музан на это лишь тихо смеётся, кровь огибает зажившие губы, крупными каплями падает на её ключицы.
Бледно-розовые глаза горят безудержным омерзением, взор на какой-то момент застилает обрывочная картина того злосчастного вечера, когда Танджиро ушёл в город. Мама. Сестра. Братья.
Он.
Он, раз за разом триумфально произносящий её имя, смеющийся ей в лицо. Король демонов, подаривший ей вечную жизнь забавы ради безо всяких подозрений на то, что она станет
лучшей.
Незуко насмехается над ним в отместку каждый раз, пускай и не всегда открыто. Притворно-покорным взглядом, который буквально сочится презрением. Попыткой вгрызться в его глотку при каждой встрече. Фактом того, что она банально не боится посмотреть Музану Кибуцуджи прямо в глаза — та роскошь, которая и не снится даже Высшим Лунам. Любого другого он тот час бы стёр в порошок, нещадно уничтожив абсолютно каждый намёк на существование.
Незуко всё сходит с рук. Он ловит её, сжимает пальцами мягкие щёки и смотрит долго, изучающе, сотню раз раздумывая над тем, чтоб убить её. Чтоб не существовало больше этой дерзости, уродующей красивое лицо скривленной гримасой. Но Музан лишь небрежно отталкивает её от себя, с наслаждением эстета наблюдая за тем, как Незуко с грацией настоящей кошки приземляется на пол, нарочно оставляя полосы острыми когтями.
Потому что Незуко Камадо — его
лучшее творение.
Очередной поцелуй отдаёт привкусом металла, срывает с её груди неясную комбинацию недовольства и протяжного стона. А Незуко буквально нечем дышать — от ненависти, от чужого горячего дыхания, жаром обдающего губы. Она теряет счёт времени, когда отдаёт всю себя, безвозвратно растворяясь в круговороте противоречивых эмоций. И целует в ответ, кусает, зализывает укусы, не без злорадства слушая его довольный стон сквозь поцелуй.
Горят. Делят одно безумие на двоих.
Музан Кибуцуджи готов ненавидеть столь молниеносную демоническую регенерацию — ему хочется заплатить любую цену, чтоб как можно дольше любоваться следами своих когтей, клыков и губ на коже этой девчонки. Музану порой кажется, что он слышит хруст костей, но понять толком не может, чьих именно. Их объятия сквозят стремлением сломать, с неистовством вытрясти если не душу, то хотя бы те ничтожные частицы, что от неё остались.
Её мысли — дверь, закрытая на множество замков, скрытая нерушимыми стенами её силы воли. А его, чёрт подери, распирает. От зависти, от жажды прочесть её всю, забраться в самый тёмный угол её души, сгорающей в огне его крови, непрошенного подарка, полученного поневоле. И всё, что Музану остаётся, так это мизерная возможность считывать крупицы её эмоций, тот скудный диапазон чувств, которые Незуко дарит в ответ на его существование — напускное безразличие, изничтожающая в щепки ненависть и страсть, за которую становится стыдно и мерзко вплоть до комка, мешающего сказать хотя бы слово.
— Ты худшее, что было в моей
жизни, — выплёвывает она ему в лицо.
Голос Незуко мягкий, нежный и буквально звенит незапятнанным серебром, когда в противовес его звучанию слова сочатся ядом.
— А ты — лучшее, — проводит когтями багровые полосы по девичьей ноге, покоящейся на его плече, языком ловит капли крови и вжимается, вгрызается клыками в кожу, улавливая чутким слухом недовольное шипение.
И даже не лукавит, говорит чистейшую правду.
Потому что Незуко Камадо — его
лучшее творение.
Не вещь, не безвольная тварь, дрожащая перед ним. Незуко Камадо — лучшая в своём роде. Совершенная. Идеальная. Шедевр.
Незуко в какой-то момент кажется, будто она вся состоит из грязи и крови каждого убитого Музаном человека. Кровавые разводы на руках смердят чужим страхом, криками, мольбами и её собственным желанием отсечь себе голову клинком ничирин.
Слезы щиплют глаза, добавляя хищному взору куда больше опасного блеска. Сильные руки едва приподнимают её бёдра над кроватью, последние резкие движения до сладостного изнеможения, и почти сразу же Музан прижимается к ней всем телом. Незуко уворачивается от его прикосновений, бросает все силы на то, чтоб отпихнуть от себя, но сдаётся. Разрешает целовать, водить губами по щекам, собирая слёзы. Позволяет самой себе обнять Кибуцуджи за шею, вжаться в его тело и ненавидеть собственную слабость перед тягой к его огню.
— Я ненавижу то, что ты со мной делаешь.
— Не обманывайся.
Поцелуй. Без укусов, выжигающих на сердце дюжину рубцов.
—
Незуко.
Незуко больше не хочется увечить его губы, слыша своё имя. Она целует, безмолвно просит ещё и умело вытягивает из Музана малейшие признаки её человечности, которые он без зазрения совести вобрал в себя. Только бы самой не забыть, каково это — быть
несовершенной. Быть
человеком.
— Ты худшее...
— Повторяешься.
Кибуцуджи с упоением водит губами по её коже, жадно слизывая их кровь. Целует-кусает каждый тонкий палец, едва прижимается щекой к её ладони. И почему-то улыбается, когда Незуко, всё ещё ощущая его в себе, обнимает, плавно притягивает ближе, разрешая вжать себя в кровать.
Чувство дежавю непрестанно бьётся о черепную коробку. Незуко бы понять, почему в её памяти на один короткий миг вдруг всплывает лицо мальчишки-паука —
кажется, его звали Руи? — и его слова, пропитанные горечью и желанием обрести семью. Ей бы понять, да только Музан вновь тянется за поцелуем, льнёт к ней, как неприкаянный, и без особых усилий перетягивает всё её внимание на себя.
Король демонов, несовершенный в своём безграничном могуществе, и его создание — совершенное, без единого изъяна.
Мысль, от которой Музану Кибуцуджи становится попросту смешно.
- - -
Незуко чётко видит в темноте его тело на кровати. Взгляд цепляется за каждую мышцу при малейшем движении, чуткий слух выхватывает из тишины спокойное дыхание. Стены комнаты устремляются ввысь, растворяются в неясном мареве, когда в ушах начинает звенеть от роя однообразных мыслей.
Шанс. Шанс. Шанс.
Шансшансшанс.
Не сработает. Не против него.
Незуко распирает от желания биться головой об стену, когда она в очередной раз понимает, что любой нож против
него — всё равно что зубочистка. Рука немеет, сжимая рукоять смехотворно маленького ножа. А Незуко хочется сорваться, вырваться из его кандалов, рубать и сечь острием до тех пор, пока от Музана не останется и мокрого места.
Не сработает. Не против него.
Улыбка на грани безумия тенью скользит по красивому лицу, и пальцы тот час же разжимаются, роняя бестолковое оружие на пол. Тело, что доселе ощущалось необыкновенно лёгким, подобно перу, наливается свинцом, тянет вниз — туда, в пучины немого гнева, непростительной слабости. Заставляет опуститься на кровать, слепо цепляясь пальцами за простыни, орошённые их кровью.
Музан тянет её на себя, сгребает в охапку, прижимаясь грудью к напряжённой спине. Незуко впервые не хочется смотреть ему в глаза, нагло бросая вызов. И даже не от страха. От липкого ощущения беспомощности.
— Правильный выбор, — слышит она над ухом вкрадчивый шёпот.
Подушка впитывает её слёзы, острые клыки кусают мягкую материю, только бы из груди не вырвался бессильный вой. Горячие пальцы проводят полосу вдоль хребта, огибают тонкую талию, и Незуко не сдерживает шумный выдох, когда его ладонь, оглаживая, касается живота.
— Ты отобрал у меня семью.
— Теперь я
твоя семья.
Он дарит ей поцелуй в плечо, дарит объятие, крепкое вплоть до боли в рёбрах, дарит нескрываемое чувство восхищения, ощутимое в его шумном выдохе-стоне, что отдаёт едва уловимой вибрацией грудной клетки. Музан Кибуцуджи поворачивает её на спину, чтоб посмотреть в бледно-розовые глаза, водит острым когтём по мягкой щеке, любуясь результатом-шедевром, о котором не мог даже и мечтать.
Потому что Незуко Камадо — его
лучшее творение.
