Bad Idea

moonbin&sanha — bad idea

Дразнить Ёнхуна было плохой идеей. Очень плохой. До недавнего времени Канхёну всё сходило с рук. Но рано или поздно любому терпению приходит конец. Пришло время взять реванш. Отомстить по полной. Зря стилисты обвили шею парня тонким кожаным ремешком. Ох, зря… Оба парня уже закончили съёмки для своих фото-тизеров к Parting. — Доигрался? — лидер вталкивает гитариста в гримёрную, заведя руку назад, защелкивает дверной замок. — О чём ты? — Канхён старается улыбаться непринуждённо, но уголки губ нервно дёргаются. — О том, как ты вёл себя всё это время, — вокалист тянет парня на себя, врезаясь в его губы своими, обхватывая ладонью ремень на шее. Захочет отстраниться или начнёт дёргаться — задохнётся. Попросту не оставляет выбора, кроме как подчиниться. Он здесь главный и задаёт правила игры. Целует жадно, крепко, неумолимо. Младший слишком много болтает. Язвит, подкалывает. Ему всегда хотелось заткнуть рот таким необычным способом. Непривычная настойчивость старшего поражает, но вместе с тем будоражит сладкими иголочками внизу живота. Канхён привык реагировать на лидера подобным образом. Но теперь эти ощущения в разы сильнее, потому что наконец-то он добился своего, тайно мечтал об этом: Ёнхун выпустил своих внутренних демонов из клетки. Страсти и похоти. Гитарист знал: это всегда было в старшем. Было и в нём самом. Это неимоверное притяжение, сексуальное напряжение между ними, влечение, не только тела, но и разума, всех чувств, желаний, помыслов. Поэтому он пылко отвечает, идеально вторя движениям чужих губ, бесконтрольно царапая бёдра старшего по ткани брюк, на что Ёнхун шикает. — Кто разрешал тебе царапаться, негодный ты мальчишка, — вокалист очень зол и крайне возбужден. Его дрожащие пальцы едва не рвут случайно рубашку парня, пока пытаются снять чёртов ремешок. И вот Канхён уже прижат щекой к стене, зажатый сзади телом старшего, штаны вместе с бельем сорваны вниз. Он и не думает сопротивляться. Разве что совсем чуть-чуть. Для виду. Так бы он с лёгкостью постоял за себя, окажись на месте Ёнхуна кто-либо другой. А сейчас… Он едва не завидует сам себе. У гитариста голова идёт кругом, по спине прокатывается нервная дрожь. То ли от тона старшего. Резкого, грубого. То ли от невообразимого возбуждения, что заставляет задыхаться. То ли от действий. Самовластных и сильных. — Знаешь, я… Не фанат такого, но иногда ты бываешь настоящим засранцем, что хочется тебя действительно выпороть. Голос старшего растапливает всё внутри, вынуждая колени подгибаться, а разум и тело всецело подчиняться, что, кажется, Канхён даже мысленно уже готов к болезненным следам на коже. — Хёнгу обещает вести себя хорошо? — Д-да, — рвано выдыхает гитарист, бесплодно хватаясь подушечками пальцев и ногтями за гладкую стену, когда тонкий ремень медленно скользит по внутренней стороне его бедра вверх, а затем шаловливо касается промежности меж упругих ягодиц. Лидер недовольно цокает языком, обхватывая подбородок парня пальцами и вынуждая посмотреть на него. — Старших нужно уважать. На эту реплику Хёнгу просто усмехается, за что получает удар по ягодицам. На удивление безболезненный, даже жгуче-приятный. Если грамотно рассчитывать силу удара, он лишь приятно обжигает кожу, раззадоривает, усиливая степень возбуждения. — Попробуй ещё раз. — Да, хён, я обещаю, — с трудом отвечает младший, мгновенно сглатывая. — Вот так… Теперь пососи… Ёнхун нагло тычет концом ремня Канхёну в рот, принуждая обхватить губами, что буквально миг назад блуждал по его интимным частям тела. Ох уж эта аллегория. Кажется, правильно называть это метафорой. Хёнгу читал о таких литературных приёмах. Но ему определенно следовало читать книги иного рода… Когда-нибудь старший опробует язык младшего на себе, а пока пусть тот довольствуется неотзывчивым кожаным аксессуаром. Это его наказание. А наказания нужно отрабатывать. Вопреки опасениям гитариста, лидер остаётся более чем доволен искусной работой длинного языка. Младший покорно посасывает, прикусывает, облизывает, теребит языком кончик ремешка. Хёнгу старается даже чересчур соблазнительно. В горле вокалиста мгновенно пересыхает, будто оно становится безжизненной и выжженной пустыней. Он серьёзно начинает ревновать к неодушевленному предмету, вытаскивая тот изо рта младшего и оставляя им новый, на этот раз уже влажноватый шлепок на бедрах. — Ты слишком стараешься. Тонкий ремешок не сильнее обычного шлепка ладонью, но гораздо более неординарный. Особенно когда увлажнен собственным языком, немного холодя кожу. Канхёну нравится. А ещё больше нравится нагло и горячо дышать в карминовые губы напротив, когда его руки привязывают ремешком к верхней ручке шкафа. Ёнхун неконтролируемо кусает чужие порочно-жадные губы, что расстёгиваемые им пуговицы на рубашке парня едва не рвутся от его нетерпения. Сладостное предвкушение, смешанное с нервным возбуждением, дурманящим предчувствием долгожданной физической близости. Хёнгу откровенно подставляется под чужие ладони и губы внизу живота, пока к собственной неожиданности сразу два пальца не входят в него, вынуждая лихорадочно дёрнуться и издать прерывистый полустон. Старший победно усмехается: не только младшему известны чужие грязные секреты. Канхён буквально изводил себя не один месяц навязчивым желанием ощутить эти изящные пальцы внутри себя. Которые сейчас так приятно холодят внутри надетыми на них кольцами. — Негодник. А о вожделении иного рода всё очевидно. Гитарист подспудно догадывался о размере вокалиста, потому что тот не раз жаловался, что в обтягивающих штанах ему неудобно. А после собственного внезапно громкого стона Канхён слышит, как Ёнхун расстёгивает ширинку. Ох, нелегко же старшему приходится… Спасибо, что свою эрекцию во время выступления всегда можно спрятать за гитарой. — Стонешь ты даже лучше, чем поёшь. Ноги парня не связаны, он вполне может дать старшему коленом в лицо. Поэтому он предупредительно дёргает ими. — Не забывай, что у меня ещё есть ремень на собственных штанах. А тебе и так нелегко придётся… — усмехается Ёнхун, приподнимаясь и невольно царапая ширинкой нежную кожу парня, намеренно упирается в бедро горячим возбуждением, ощущаемым телом младшего даже сквозь ткань. Эти волнующе-пленительные движения рта и языка на разгоряченной плоти и пальцы, наращивающие амплитуду, вынуждают гитариста нескончаемо постанывать, ощущать жгучий трепет внизу, а сердце стучать как барабан. Руки Канхёна связаны, однако Ёнхун прямо сейчас стоит перед ним на коленях. Так что кто ещё кому подчиняется. Парень усмехается этой мысли, за что сиюминутно получает в наказание засос на внутренней стороне чувствительного бедра, который лидер тут же увлажняет языком, вновь поднимаясь с колен. — Неужели так сложно быть хорошим мальчиком? — шепчет старший в чужие губы, нарочито касаясь своими, увлажняет их естественной смазкой младшего. Щекочет кончиками пальцев подтянутый живот парня, вынуждая мышцы пресса сокращаться. Заглядывает тому в глаза пронзительным взглядом, что переворачивает всё внутри с ног на голову: мысли, внутренние органы, сознание. Канхён игриво улыбается, облизнув бесстыдно с губ собственный секрет, проводит языком по временной татуировке вокалиста в виде цветка. Она идёт ему невероятно. Как и другие тату. — Потому что… так неинтересно… Ёнхун-хён, — наконец отвечает парень, в довершение опаляя чужую кожу своим жарким дыханием. Хёнгу невероятный. Его ответ поражает. Как и он сам. Эта его дуальность характера: игривость и беспечность; серьёзность и рассудительность. Его тихий чарующий голос заставляет терять голову ничуть не хуже стонов. А низ живота ныть всё настойчивее и болезненнее. Но Ёнхун не должен поддаваться. Не так быстро. — Раз так, воспитательные меры придётся продолжить, — как бы старший ни старался, его голос хрипит от мучительно-томительного желания, а губы исступлённо целуют младшего, пока руки высвобождают чужие запястья, лишь чтобы вновь их стянуть, но уже за спиной гитариста. Хёнгу сообразителен, Ёнхуну достаточно мягко подвести гитариста за плечи к дивану, как тот уже опирается грудью о подлокотник, вставая на колени и зазывно отставляя зад. Лидеру ничего не остаётся, как похотливо облизать собственные пересохшие губы, пристроиться сзади, и, не теряя времени, войти в парня, нетерпеливо сжав пальцами упругие ягодицы до характерных следов. Непривычная теснота внутри заставляет младшего панически хватать ртом воздух, влаге скопиться в уголках глаз, а старшего понимающе замереть и дать привыкнуть. Одно дело пальцы или игрушки, а совсем другое — горячая пульсирующая плоть куда большего размера, чем Канхён предполагал изначально. Но ожидание становится невыносимым, пара циклов дыхания, кажется, длится непомерную вечность. Непозволительно заставлять старшего ждать. А если он будет хорошо себя вести, то не сомневается, что хён обязательно наградит его свободой прикосновений к собственному телу. Наконец младший двигается бёдрами навстречу, отдавая собственное тело полностью в чужую власть. Совершенно добровольно. Осознанно. Это не акт жертвенности, смирения или доброй воли. Это чувства. Множество чувств, что переполняют его по отношению к старшему. Пусть среди них встречаются и такие извращённые, но они искренние и настоящие. Неповторимые, как и сам Ёнхун. Толчки рваные, резкие, стремительные. Вынуждают впиваться ногтями в кожу собственных ладоней, грудной клетке — садняще-неприятно скользить по обивке дивана, а волнам дрожащего жара обдавать тело всё сильнее. Стоит признать, что руки старшего нравятся Канхёну гораздо больше бездушного и немного грубого аксессуара. Они животрепещущи, горячи, своенравны, как и их сексапильный обладатель. Не только шлепают, но и царапают, сжимают, пощипывают его кожу, заставляя ту буквально пылать, становиться зависимым от их прикосновений. А иногда они совсем непредсказуемо нежны и трепетны. Как и губы. Которые очень хочется вновь ощутить своими. Если бы здесь имела место обычная животная страсть, исключено плотское низменное желание, то ни к чему было бы тянуть столько времени. Целый год. Они изучали друг друга, присматривались, сближались, далеко не сразу придя к таким недвусмысленным желаниям и влажным снам, что поначалу пугали, настораживали. Но в какой-то момент наступает точка невозврата, сопротивляться стало бесполезно. Они устали от этого. Навязчивое возбуждение, сильное и нудное словно наваждение, слишком долго изводило, чтобы теперь стесняться. Именно их желание оттянуть этот момент делает секс невероятным. — Бесстыдник, — самодовольно улыбается старший, даже не предполагая о том, что может заставить кого-то стонать столь протяжно и сладко. Но так стонать младший должен только для него. Только с ним. — Ничего не вижу… ммм… постыдного в том… чтобы любить… хёна… и его причуды. Потакать его желаниям, воплощать его самые смелые фантазии. Правда сегодняшняя фантазия была результатом экспромта. Стоило вокалисту увидеть на шее гитариста этот тонкий ремень, который младший то и дело поправлял, нервно теребил кончиками пальцев, покусывая губы и нагло посматривая в сторону старшего с откровенной усмешкой. Он не верил, что вокалист правда сделает это. Но больше лидер терпеть не мог. Это стало последней каплей. Он бы не простил себе, если бы спустил с рук поведение младшего и на этот раз. Оказавшись наедине. В полумраке. Вся спесь и бравада. Этот нахальный взгляд, привыкший оставаться безнаказанным. Секундно растворились. Предаваться бесстыдствам вместе. Сгорать в экстазно-любовной горячке. Ёнхуна буквально пробивает со слов Канхёна, будто он падает ни то в воду Северного Ледовитого океана, ни то прямиком в жерло вулкана. — Я… люблю сильнее… Желание младшего наконец сбывается: старший высвобождает его затёкшие руки, разворачивает к себе, полностью подминая под себя. Ёнхун не столь целует, сколь больше трепетно гладит саднящую грудь и тонкие запястья собственными губами. — Ты так… ах… любишь быть первым, главным… — Исключительно в твоей… жизни… — улыбается вокалист, мягко проводя большим пальцем по влажной от пота щеке гитариста, сталкиваясь с его благодарным взглядом. За эту любовь. Пусть и немного сумасшедшую, странную. Ёнхун хочет того же и от Хёнгу. Чтобы он был таким только с ним. Чтобы только он один знал о его похотливой стороне. Это тайное знание даёт чувствовать свою исключительность, когда все видят в Канхёне застенчивого гитариста, любящего читать научно-популярную литературу, а он — чувственного и раскрепощенного любовника. Неконтролируемый горячный шёпот младшего, его ногти, царапающие спину и впивающиеся в плечи старшего болезненно-сладко. И губы. Конечно же губы. Восхитительно сладкие, непомерно отзывчивые, будто родные, идеально знакомые, но вместе с тем пылкость их ещё не изведана, оттого волнует едва ли не больше, чем горячая теснота внизу. Страсть кипит в них обоих, выплескиваемая наружу потоком бесконечных поцелуев и прикосновений, растекаясь подобно жгучему яду по их телам. Блаженство, всё полнее, мощнее, становясь всепоглощающим, достаёт до сокровеннейших уголков плоти и души. Пленяющие волны экстаза захлестывают, накрывают, подчиняя себе без остатка, и стоны, безотчетные, бессловесные, неконтролируемые рвутся из груди. На мгновение их будто выталкивает из реальности, а память утрачивается. Голос и тело лишаются сил. Разум — мыслей. Ничего больше нет, кроме них самих. Одному только богу известно, какую небылицу им придётся выдумать в оправдание собственной пропажи едва ли не на час, а, может, и несколько. Но Канхён умный, а Ёнхун хитрый. Вместе что-нибудь да сообразят. Придётся научиться.