Связанные

— Лайя, поедем домой. В печи крошится надвое лучина. Треск этот настолько слаб, что в тот же миг теряется, сливается в унисон с хриплым голосом стоящего наискосок от двери Влада. Он держит дистанцию, сложив руки за спиной, но всё в нём, от неестественно зажатой позы до надлома в интонации выдаёт напряжение и усталость. Бледные, стиснутые в нитку губы его подрагивают, едва заметная щетина на впалых щеках кажется темнее обычного, а вокруг глаз залегли такие глубокие морщины, словно он не спал по меньшей мере несколько столетий. Видеть его таким невыносимо. Я отвожу глаза, пытаясь сосредоточиться на бликах пламени за заслонкой и чувствую, как те же угли, только куда более жгучие, ворочаются в груди, подступая к горлу и застывая бесформенным комком в начале трахеи. Пальцы слепо шарят по столу, хватаюсь ими за край, царапая ногтями расшитую скатерть, и от всплывшей вдруг в разгорячённой памяти параллели с погромом на празднике Грэдиша становится совсем дурно. —… и прости за это, — гулом отзываются в ушах последние слова Влада, и синеватые тени на его измождённом, вытянувшемся лице сливаются с тусклыми ядовито-жёлтыми отсветами ламп, создавая поверх кожи пугающую маску. Моё сердце падает. А когда спустя сотую долю мгновения наши взгляды снова скрещиваются, я с лёгким испугом осознаю, что теми углями были его собственные глаза. Время как будто замирает, превращаясь в тягучее варево, и хотя инстинктивно я догадываюсь, что проходит не больше минуты, становится неловко и душно оттого, что все друзья так или иначе ждут моего ответа. Входит Лео, помогавший перенести в машину тубы с полотнами, и в приоткрытую дверь врывается ночной порыв ветра. Он обжигает мне щёки, словно в морозный день, мгновенно возвращая в реальность, и только тогда до меня доходит всё противоречие сказанного им. На слово «домой» всё внутри откликается не то испугом, не то недоверием, но уже начинают до странного сладко ныть колени, ноги превращаются в вату, а сквозь туман в голове отчётливо прорезается нестерпимое желание подойти, подбежать, броситься на шею, забыв о том, чем кончилось это в прошлый раз. В последний момент останавливает меня лишь гордость — хотя, признаться, не так уж и много у меня её осталось, раз позволяю себе помыкать собой, словно надоевшей игрушкой. Ладони сами сжимаются в кулаки от бессилия и досады на саму себя, и оттого я едва не срываюсь в ответ на мягкий, возвращающий миру равновесие голос Лео. Прерывая контакт с тёплыми искрами в глубине его глаз, вслушиваюсь в урчание разогреваемого двигателя на улице, где нас уже ждёт Сандра, а в темноте багажника ждут своего часа проклятые картины. Про Милли в эту минуту я как будто совсем забываю. Лео прав: пора ехать, но я всё ещё цепляюсь за последнюю возможность сохранить достоинство, пытаясь найти вескую причину — или оправдание — своему возвращению в замок. И она находится так внезапно, что мне становится смешно от самой себя. Судорожно обвожу языком край губ, начиная дышать ровней, как только вдыхаемый воздух увлажняется, и, незаметно приподнявшись на цыпочки, бросаю короткий взгляд за плечо Лео. Туда, где стоит Влад. Кажется, он понимает меня с одного движения ресниц, и почему-то это не вызывает у меня изумления. Как будто нас объединяет нечто большее, чем рабочие отношения, недомолвки и странные воспоминания, в логической связи которых с реальностью я даже не уверена до конца. Как будто мы связаны. Глаза Влада теплеют в ответ на согласие. Угли в горле рассыпаются и тают, остывая, так что я не успеваю даже закашляться. И ещё до того, как мы с Лео шагаем с крыльца на свежий воздух, мне становится легче дышать.

* * *

Затхлый пряный запах старых страниц щекочет ноздри, когда я, зажав корешок вытащенной только что с полки книги, оборачиваюсь на голос, тихо вплетшийся в полумрак библиотеки. Влад наблюдает за мной, приближаясь по-кошачьи неторопливо, будто боясь меня спугнуть. — Легенда о господине Маноле, — его надтреснутый голос переводит название, а глаза не отрываются от меня, как будто он знал, что мне попадётся именно эта книга. — Тебе бы помогла эта книга, — продолжает Влад и, с усилием сглотнув, добавляет: — Многое бы… объяснила. В его голосе слышится горечь. Будь передо мной кто-то другой, я заподозрила бы в этом тоне иронию, но отчего-то Владу хочется верить… впервые, наверное, до конца за всё время моего пребывания в замке. Повисает неловкая пауза, но, кажется, если упустить сейчас момент, других условий для откровений может не представиться. — Сначала я хотела найти что-то из работ Эминеску, — начинаю я оправдываться, прижимая к груди сборник легенд и делая шаг к стеллажу, на свет, неосознанно приглашая собеседника последовать за мной, — но эта книга словно сама искала меня. Да я и не смогла бы по памяти отыскать те стихи с фестиваля… Глаза Влада темнеют на несколько почти неуловимых мгновений, становясь похожими на воды озера, что так напугало меня в один из первых дней в замке. Сама не замечаю, как вздрагиваю, боясь снова услышать в давящей тишине библиотеки эти голоса и стоны, сливающиеся с шумом волн… но ничего не происходит, и я, всмотревшись в изнурённое лицо Влада, вдруг понимаю, что он что-то беззвучно произносит. Кажется, я впервые вижу его губы настолько близко. Глядя на них снизу вверх, замечая каждый изгиб, нервное движение уголков, чувствую себя такой крошечной и бесстрашной одновременно. Сердце ещё не возобладало над разумом, и уколы гордости сковывают по рукам и ногам, не позволяя шагнуть ещё ближе, но непонятный, хоть и слышанный ранее румынский текст угадывается так легко, что мне становится страшно. — Я хочу захлебнуться в сладком пламени, — его тонкие губы подрагивают, не нарушая тишины, а у меня мороз скользит по обнажённым плечам, — той души, что знает мою душу. В глубине глаз Влада плещется такая мука, что, испугавшись, я забываю обо всём, и пропускаю несколько строк, и спутанное сознание выхватывает лишь финальную: —… vin' la sânu-mi. Она становится последним, что я помню. Словно снова погружаюсь в замедленную съёмку, в одном необдуманном порыве качнувшись вперёд и дрожа всем телом, я робко опускаю ладонь на грудь Влада. Легко, очень осторожно, едва касаясь плотной узорчатой ткани тёмного платка в нагрудном кармане. Над самым сердцем. Так нежно, что даже почти забываю о том, чем обычно заканчиваются наши прикосновения. Так тихо, что уже вот-вот услышу стук… но не успеваю. Движением настолько быстрым, что даже уголок моего глаза не успевает его зафиксировать, Влад перехватывает мою руку своей. В этом жесте нет ни капли грубости, ни вольности, ни демонстрации власти. Только ужас… и нежность, застывшая в остекленевшем на секунду взгляде. Страдание в его глазах сменяется печальной скорбью — совсем как тогда, на фестивале. Страх, ненависть к себе и чувство вины передаются мне, словно разряд тока, но вырвать ладонь я не могу, словно она мне не повинуется. И прежде, чем я могу осознать, что происходит, ледяные губы Влада мимолётным касанием обжигают костяшки моих пальцев. Он меняется в лице настолько жутко, что я отшатываюсь, едва не оглохнув от шума крови в ушах, нарастающего с каждым движением. Влад отпускает меня уже беспрекословно и тут же едва не падает, пронизываемый мелкими резкими конвульсиями. Это не похоже ни на что из того, что мне приходилось видеть раньше, и даже приступы Илинки уже не кажутся такими пугающими. Я делаю шаг в сторону, чтобы дать Владу возможность опереться на что-нибудь, и пелена слёз застилает мне глаза. Как сквозь залитое дождём стекло я вижу, как набухают вены у Влада на висках, как плечи опускаются, сведённые последней, особенно сильной судорогой, голова запрокидывается, пока он пытается шумно втянуть носом воздух. Всё стихает так же быстро, как и начинается, а когда Влад наконец, обмякнув, прислоняется к стеллажу и поворачивается, мои зрачки расширяются от ужаса. Теперь я снова обращаю внимание на его губы, но то, что происходит с ними после приступа, трудно не заметить. Потемневшие, покрытые трещинами с сочащейся кровью, они кажутся такими яркими на бледном, как полотно, лице, как будто кто-то мазнул краской поверх белил. Тёмно-лиловые круги под глазами выглядят как завершающий мистический штрих, а сами глаза странно блестят и разгадать их выражение я бы не смогла, даже если бы не была так напугана. Делаю шаг к двери, молясь, чтобы Влад не расценил это как поиск пути к отступлению, но он смотрит вслед так, будто видит меня насквозь, будто знает всё и будто каждый мой поступок для него осмыслен. Наша связь обнажена в эту секунду настолько ясно, что я боюсь дышать, чтобы не нарушить этот контакт… но это уже сделали за меня. Дверь библиотеки распахивается навстречу. На пороге стоит Ноэ.