Часть 1
24 ноября 2020 г. в 02:27
Заигравшее радио вырвало меня из сна. Опять я просыпаюсь под дрянную попсу, но дерьмовая песня — лучший будильник. Выключив ненавистную мелодию, отбросив одеяло, я сел на кровати, поставив ноги на холодный, деревянный пол.
Встав с кровати, я напялил на себя первую, попавшуюся на глаза, футболку и, еле найдя их, свои тапки, так уютно расположившиеся под тумбочкой, да вышел из комнаты, дабы добраться до умывальника и смыть остатки сна, липкой слюной, изгваздавшие лицо.
Холодная вода из крана сменилась запахом подгоревшей яичницы, как только я вышел из ванной. На завтрак опять горькая фигня, пробираться к которой предстоит сквозь дым, так больно режущий по глазам.
Последний кусок дрянной яичницы, был запит апельсиновым соком и кухня осталась за спиной. Войдя в свою комнату я увидел лишь бардак, который стоило убрать давно, а лучше, убить ещё в зародыше, но задним умом мы все сильны. Достав, вечером закинутую на шкаф, сумку, я набросил её на плечо и стал забрасывать туда тетради и учебники и? когда она была полна и отправлена на кровать, я стал одеваться. Сначала чёрные джинсы, потом синяя толстовка, носки, кроссовки и финальный штрих — перед зеркалом поправить волосы рукой.
Захлопнув за собой дверь, я вдохнул полную грудь холодного, осеннего воздуха, от отвращения к которому сразу захотелось закурить, но убить свои лёгкие к двадцати пяти я не желал, да и сигарет с собой не было. Я просто потопал по бетонному тротуару к школе.
По другой стороне улицы, чуть впереди меня, шли два друга из средней школы, ребята не обременённые ничем, в особенности одиночеством, которое я хлебаю словно из огромного чана — нет у меня друзей. Так сложилось ещё в начальной школе, а сейчас, когда осталось доучиться этот год, не до этого. Хотя я соврал бы, если бы сказал, что мне не хотелось этого.
Тучи над головой начали стремиться укрыть собой всё небо. Скоро дождь — мысль, заставляющая ускорить свой шаг. Пропадающие тени, проносились мимо, а я всё шёл и школа уже виделась отсюда, такая важная, такая гордая, направившая взор, своего око-купола, в небо.
За её стенами я вновь встречу всех, кому на меня наплевать, я всегда был вне всех важных событий, происходящих там. Осенний бал — ушёл курить на стадионе. Битва групп — вообще пролетела мимо меня. Игры дружбы — свалил домой. А сейчас там всё спокойно, хотя ещё говорили про инциденты на пляже и на корабле, но это тоже миновало меня.
Зайдя внутрь, я оказался погружён во всеобъемлющий гам коридоров, вмиг стихнувший, как только звонок разогнал всех по классам. Я всегда любил прогулки по пустым и тихим коридорам школы и не отказывал себе в этом. Но всегда эти прогулки заканчиваются, как только я оказываюсь перед дверью в кабинет, за которой меня ждёт сорокапятиминутная пытка.
Но урок пролетел незаметно, пока я палил в окно, о которое разбивались капли, после стекающие по стеклу.
На самом деле мне нечего делать, я разными идиотскими занятиями лишь забиваю болезненную пустоту внутри себя. Я избегаю всех событий не потому, что мне это не интересно, а потому, что я боюсь этого чувства выжатого лимона, когда яркие эмоции сменяются всеобъемлющей пустотой, болезненно сжимающей мою грудь изнутри. Я просто чёрная дыра для эмоций, проходящих сквозь всё моё тело, чрез поры кожаного покрова, чтобы провалиться во мрак меж коварных половиц души — рёбер.
Мне просто нет места среди людей-зеркал, чьи сердца алмазы, пропускающие свет сквозь себя для того, чтобы он стался прекрасной радугой многообразия цветов этого мира, окрашивая его во все, что только можно представить, цвета.
Нет, я не такой — я лишь затягиваю весь этот свет, оставляя миру лишь тьму, не восполняемую ничем. Я, нервно попрощавшись с учителем, просто выхожу в коридор, попадая в мир, чьи краски не отражаются от меня, представляя мою личность, как персонажа постнуара, загнанного в рамки комедии для всей семьи — незаметного, но в тоже время незаменимого.
Дойдя до другого класса, оказавшегося закрытым, я опёрся о стену, устремляя свой взор вдаль, где он разбивался о другую стену, о которою прислонилась спиной девчонка, сидящая на полу. За густыми, зелёными волосами было трудно разглядеть лицо, но я вряд ли её видел — скорее всего новенькая, обречённая на одиночество, социализироваться в старших классах очень трудно. Но мне хотелось верить, что ей придётся легче, чем мне. Хотя кто знает? Я был одинок с самого начала и мне даже трудно представить ощущения, испытываемые друзьями, а тем более при их утрате. Может вынужденный переезд выбил её из колеи посильнее моего перманентного отстранения от общества. Но ещё раз, кто знает?
Прозвеневший звонок вырвал меня из размышлений, прервав хрупкую нить внутреннего монолога, который так и не дошёл до кульминации. Но я, готовый уже сорваться с места в обрыв, вслед за толпой заполняющей класс, замер. Девушка подняла голову и из-под зелёных лохмотьев волос показалось веснушчатое лицо и, сверкающие под светом люминесцентных ламп, карие глаза. Я обомлел, но она лишь встала и направилась прочь, потерявшись в омуте спешащих на урок, оставляя мне лишь выжженное в памяти своё изображение, которое я готов пронести через все невзгоды, пронести лишь ради того, чтобы вновь увидеть её, чтобы внемлить ей, но глазами. Но, вместо этого, я лишь развернулся и вошёл в класс.
Окна были покрыты каплями, заполнявшими собой всё, как рябь на старых телеэкранах, а места почти все были заняты, как при аншлаге на премьере разрекламированного фильма, но аудитория явно была не рада, что, впрочем, не помешало учителю начать свой, в основном полный бесполезной теории, монолог.
Тихий бред, доносившийся из уст преподавателя не помогал сосредоточиться на уроке, но зато настраивал на рефлексию. Хотя она и не могла полностью помочь мне избавиться от отвратного, почти физически ощущаемого, душевного состояния, но если верить, что оно помогает, это плацебо работает, хоть и не надолго, но других идей у меня нет…
На самом деле я пробовал многое — онанизм, алкоголь, наркотики, сигареты, но это не помогало, лишь убивая моё тело. Было конечно и то, что не вредило мне, но тоже не помогало.
… Хотя. Есть то, что я не пробовал. Есть одна идея — любовь. Чувство, не разу не проходящее сквозь фибры моей души, не игравшее на её струнах, не проводящая свои оголённые провода меж моих нервов, ощущавших сладостную щекотку от тока, заставляющего волосы вставать дыбом. Нет, такого мне ещё не доводилось испытывать. Та девчонка не выходила из моей головы. Она ярким образом, додуманным мной, бродила меж книжных полок за стенами моей черепной коробки, освещая полки, запылившиеся и обросшие паутиной, светом надежды. Именно её мне не хватает уже много лет.
На самом-то деле, какой смысл был искать надежду, далёким горизонтом, пылью при выдохе, исчезающим из-под носа. Оно не имело смысла для тела существующего вопреки собственной философии, когда мир и его ощущение сильно разились день ото дня. Это было детство, когда ты ещё не столкнулся со всей жестокостью, пока не развил свою. Пока не стал другим…
Но я стал… Убил весь свой оптимизм в зародыше, хоть и не осознанно, пока он не испортил меня. Мне не нужна надежда — она опиум, но прав ли я? Я, курящий я! Я, грязный грешник! Обречённый, волочащий своё существование крестом по пескам, утопивший в них свою Вифлеемскую звезду.
Нет! Но какой смысл? Во имя чего эти рассуждения? Почему бы мне не прислушаться к учителю, впрочем он нервно стучит пальцами по столу, сидя на своём стуле. Может на доске… Но на доске пусто до неприличия, она чиста как совесть социопата, бледно-зелёная и испещрённая разводами. Минутная стрелка часов зависла на двенадцати, за пять минут до звонка. Видимо урок закончен и наше бессмысленное пребывание здесь лишь формальность.
Звонок, закатом, дал старт Варфоломеевской ночи в коридорах. Все спешили в столовую, и я, подхваченный этим огромным потоком, лишь пытался выжить. У самой столовой я смог вырваться из безумного гомона, выкриков, истоптанных ног. В этот раз я без потерь, этот табун меня помиловал, и я, пощажённый, понуро побрёл в сторону библиотеки.
Та, что не было особо удивительным, была пуста. Такая же покинутая, как и моя душа, она приветствовала меня, полная знаний, да бедная на эмоции. Но я её понимал, я пошёл изучать её, пустующие даже в час-пик, секции, но к моему удивлению они не были пусты.
Я смог заметить лишь тень, что бродила меж полок. Она тихо вздыхала, словно слушая кого-то. Может свою совесть? Мне, впрочем, это чуждо, я слишком отчуждён, чтобы заставлять её меня пожирать, но и бродить меж полок нет желания, я тут ориентируюсь лучше, чем в собственной комнате. Я опустился на пол, прислонившись спиной к полкам, уставив свой, пришибленный к стенам, взор вдаль.
Мою попытку освободить голову сорвал силуэт, появившийся в поле зрения моих расфокусированных глаз. Я не видел её раньше, но она была прекрасна. Как только её карие очи заметили меня, она спрятала своё лицо, полное веснушек, за копной зелёных волос, да исчезла за стеллажами, полными книг, как мрачные стелы, полные непонятных символов.
Я не видел её лица достаточно долго, что бы насладиться по полной, но мне хватило и пары секунд. Попытка освободить голову стала тщетной, и мне пришлось оставить её за спиной. Теперь я мог лишь представлять её улыбающееся, полное румянца, веснушчатое лицо, так старательно запрятанное за волосами. Её губы, края которых тянуться к солнцу, к сияющим карим глазам, казались мне чем-то прекрасным. На их фоне меркли звезды, даже солнце, заливающие мир своим светом, слишком тёмным, по сравнению с свечением её души, которую я так и не познал, да и вряд ли познаю.
Свет, прошедший сквозь фильтр облачной завесы и стекло купола, казался мягким, касался кожи, заставляя мурашки пробежать по спине, как ребят заставлял бежать по школе к кабинетам звонок, вырывающий из атмосферы шумной перемены, из столовой, с улиц, коридоров.
И я, поднявшись, схватил рюкзак и пошёл, выходя из забвенной темноты, сокрытых от обывателей, полок, забытых библиотечных секций, стеллажей. Пытающийся настроить свой разум на предстоящий урок, но всё безуспешно — голова и не смеет выпускать из хватки сознания её. Только лишь коридоры напоминали мне, что я здесь, что это не сады Эдема, они не полнятся райских растений кущами, но лишь металлические, прибитые, но не к кресту, а к стенам, шкафчики, хоть и зелёные, но не живые. Но это всё не главное, главное — живые ли мы? Жизнь ли мы? Даёт ли душа право называть себя таковым? Да и есть ли сама душа или мы как метал, бетон, стёкла, зеркала. Все мы не имеем особой цели на экране задач, да и вообще мы придумали это сами, записывая туда собственные желания и цели.
И сколько бы я ещё думал о… О чём-то в общем, то это перестало меня беспокоить как только я пересёк границу класса сквозь дверной портал стены. Наконец то что-то интересное — география, хотя в этом году нам попался самый скучный учитель, его стиль преподавания был схож на поедание нескольких батонов застылого хлеба без капли воды — сухим. Именно это, равно как и неинтересная тема, заставляли отвлечься, уставив свой взгляд в окно, где капли неустанно приминали траву к земле, разбивались об асфальт, стекали по стеклу. Я вообще люблю дождь, он словно символ очищения, словно… Он основа, квинтэссенция, то, что собой пронизывает этот мир во всех его аспектах. Он, если задуматься, и в правду имеет сакральную, магическую сущность. Порой, в такие же моменты, когда за окном льёт, я хочу обсудить это, узнать, а что же другие думают о дожде? Но этому желанию знания не давало сбыться то, что я не мог просто подойти и завести разговор, я даже не пытался, боясь, что все мои мысли и чувства размажутся о стену непонимания. И хотя страх этот не имел почвы, я не пытался вырваться из этого порочного круга моей отрешённости.
Ведь правда, есть ли смысл у общения? Я понимаю, что люди социальные существа, но что, если эта пресловутая социальность тебя тяготит? Если тебе и в одиночку всё по плечу? Да, бывают трудности, но если одному — сложно, то в паре — противно. Благо никто не беспокоился обо мне, никому не было до меня дела, я просто наблюдатель, слежу за тем, как эта жизнь движется, я слушаю этот скрипучий визг колёс того тепловоза, что движет время.
И хоть я часто задумываюсь над этими вопросами, но я редко прихожу к выводу — чаще тону в новых вопросах, что заставляют в уголках сознания загореться сомнения в правильности выбранного пути — мол, что если все мои мысли, лишь отговорки перед самим собой?
Я кладу голову на руки и понимаю, что моё лицо словно горит. Не заболел ли я часом? Стоит ли отправиться к сестре Редхарт? Хотя зачем её беспокоить, у неё наверное и без меня забот немало, да я, скорее всего, себя лишь накручиваю. Я поднимаю руку, глядя учителю в глаза, а он лишь кивает и я, словно подхваченный всеми ветрами мира, воспрянув, порхаю лёгкой, даже слегка гарцующей, походкой к двери, но как только я оказываюсь в коридоре, я чувствую, словно на меня начинают давить стены, пульс участился, равно как и дыхание, но я успокоился, по крайней мере я так думал.
Я, на своих практически ватных ногах, шёл через пустующий коридор по направлению к туалету. Во время уроков здесь и в правду чересчур «многолюдно», о чём говорило море свободного места от стены до стены и, словно непроглядный туман в тёмном ночном лесу, гнетущая тишина.
Зайдя в уборную я сразу же подошёл к раковине и повернул ручку, что выпустила из крана поток ледяной воды, такой бодрящей, возвращающей твёрдую уверенность ногам, словно исцеляющей душу. Выключив воду, я глянул в зеркало и провёл, ещё влажной рукой, по волосам, после чего принялся их вытирать о себя, когда услышал тихие всхлипы из-за стены, за которой располагался туалет для девочек.
Я вышел обратно в коридор, готовый направиться обратно в класс, но моё любопытство взяло верх и я, оглядевшись, тихо открыл дверь женской уборной. Внутри я увидел печального, изливающего свою грусть слезами, сидящего на полу прислонившись к стене, ангела. Она не видела меня, её лицо было сокрыто за зелёными лохмотьями волос, спадающих на её плечи, укрытые бежевым свитером в полоску.
— Прости, — раздался осипший шёпот, что напугал даже меня, в то время как она лишь вздрогнула, но я, прочистив горло, продолжил. — С тобой всё в порядке? — она видно задумалась и думалось ей долго, хотя прошло не больше минуты, но ожидание каких-либо действий с её стороны было сравни вечности, но эта вечность окупилась, ожидание стоило того, чтобы увидеть как она убирает свои волосы, являя моему взору своё веснушчатое лицо. Оно и вправду было красивым, но омрачённым, щёки поблёскивали, а в уголках её карих глаз сверкали замершие слёзы.
Она ещё какое-то время смеряла меня взглядом, пока не решилась и своим дрожащим голосом произнесла:
— Зачем ты сюда пришёл? Оставь меня одну, — она на миг прервалась, но переведя дыхание продолжила. — Со мной всё в порядке.
— Точно? Обычно, когда всё в порядке не плачут.
— А вдруг это слёзы счастья? — провела она пальцем по щеке, после чего облизала его.
— В туалете, далеко от своих друзей или семьи? — но она лишь насупилась, и вновь наступила тишина. По её лицу было видно, что она борется с чем-то внутри себя и я не решился прерывать это сражение.
— Мне одиноко… — приняв ещё более кислое выражение лица, прошептала она. — У меня нет друзей… Хотя тебе этого не понять, — закончила она, отвернувшись.
Опустившись на колено, я положил свою руку на её плечо и когда она посмотрела на меня, когда я увидел уверенное лицо, в отражении её глаз, я сказал:
— Я понимаю, я тоже одинок, — она лишь замерла, это длиться уже слишком долго. — Не стоит грустить в одиночку, если что — найди меня, это можно делать и вместе, — поднявшись, произнёс я, после чего направился к двери, схватившись за ручку которой я замер, но не услышав ничего из-за спины, я вздохнул, почувствовав запах желтофиоля, но вышел ни к чему обращать внимание на её парфюм.
И я сначала было задумался, но сразу же потерял всю нить своих мыслей или чего-либо того, что к ним привело, я просто шёл обратно в класс чтобы, как выяснилось на месте, забрать вещи, ведь зашёл я ровно со звонком. Пока я закидывал в рюкзак тетрадь, учебник, ручку, класс опустел, оставив меня наедине с учителем, тихо и исподлобья смотревшем в мою сторону, что не помешало мне выскользнуть обратно в коридор. Такой шумный, заполненный группами учеников, проходя меж которых я чувствовал себя словно был между молотом и наковальней, моё сердце сжималось в адских тисках дьявольского пресса, пропуская удар за ударом каждую весёлую улыбку и счастливый смех, лёгкий поцелуй и чьи-то объятия.
Я взбежал по лестнице на второй этаж, после чего быстрым шагом направился к своему шкафчику, отворив который, я сразу же взял нужные учебники и тетради, выложив те, что мне сейчас ни к чему, и, оглянувшись, быстрым движением руки закинул в карман пачку сигарет — все рёбра на месте, а значит можно покурить, лёгкие не вываляться. Захлопнув дверцу, я мигом, с быстротой и незаметностью вора, пробирался сквозь этот Вавилон, полный счастливых, преисполнившихся в своей социализации, сверхлюдей. Моей целью была кладовка на первом этаже в удобном закутке — единственное место, где можно покурить.
Добрался я до заветной двери быстро, но при попытке открыть, та не желала поддаваться, и я, ругнувшись, лишь налегал с новой силой, пока она не отворилась. Я мигом оказался внутри этого помещения три на два и, закрыв за собой дверь, развернулся уже готовый выудить из пачки сигарету, но шок пробил моё тело насквозь — я замер. С другого конца полумрака кладовки на меня смотрели карие глаза. В воздухе витало что-то огнеопасное, но имевшее приятный аромат, присущий лакфиолю, но я лишь заставил зажигалку выдавить из себя пламя и в его свете смог разглядеть лицо окружавшее глаза, на нём будто звёзды, сверкали веснушки, у меня появилось чувство дежавю.
— Что ты тут делаешь? — прохрипел я, после чего прокашлялся в рукав.
— А ты? Зачем ты так ломился сюда? — но я, заместо слов, выбрал более наглядную тактику и закурил, а она лишь поморщилась на это. — Фу! — добавила она, натянув свитер до носа. — Это вредно! — пыталась она достучаться до меня, но я лишь стряхнул пепел и сделал новый затяг, она уставилась на горящий кончик, такой гипнотизирующий, пульсирующий с каждым вдохом.
— Не вреднее смерти, — выдохнул я, прошептав эти, практически незабываемые, слова. — Что если это держит меня на этом свете? — давно заученная мантру, настолько же лживая и лицемерная, насколько правдивая и честная.
— Ч-чт-то? — заплетаясь в столь простом слове пролепетала она в изумлении, а я лишь любовался как исступлённо дрожали её губы, их уголки метались то вверх в вниз, её лицо от этого становилось только милей. Едва заметный в потёмках румянец и бегающие, отражающие огонёк тлеющей сигареты, глаза говорили за неё — она вот-вот осыпет меня вопросами…
Но я оказался неправ, она продолжила стоять и пялить, поэтому начал я:
— Верно тебе не вериться, что в столь радостном месте, полном счастливых ребят, тебе попался такой вот депрессивный тип, — усмехнулся я сам себе и, лишь краем глаза, заметил как она вздрогнула от этого, изменившись в лице.
— Почему? — спросила она и, залившись краской, обхватила себя руками и отведя взгляд в сторону.
— Что почему? Почему я курю? Только что объяснил. Почему я одинок? Ну, это вопрос посложнее, — что правда, но хоть я и знаю ответ, то объяснять долго. — Но… — я призадумался — как же упростить? — Я просто не могу ни с кем сойтись характером.
Она было хотела что-то сказать, но за миг до того как слова сорвались бы с её губ, так великолепно сверкающих в этой, окутанной дымкой, полутьме, прозвенел звонок, заставивший меня быстрым движением руки схватить знакомую банку из-под краски и, откупорив её, закинуть туда, к другим таким же замученным, скуренным до фильтра, бычкам, после чего, бросив ей невзрачное «увидимся», я вылетел из кладовки, а потом и из закутка и, подхваченный мощным, аки горным, потоком реки из учеников, я был унесён прочь.
В класс я зашёл на автомате, я пребывал в прострации, сменившей собой мою извечную фрустрацию. Я конечно понимал, что чем чаще куришь, тем незаметнее это для тебя, но помнить лишь то как зашёл и как вышел, пропуская всё между — скорее всего ненормально. Как так могло произойти, что я, понимая, что уже покурил, не ощущал этого, не было ни горечи во рту, ни удовлетворения.
Сев за парту, я вытащил и бросил на стол учебник и тетрадь, в которой тут же принялся рисовать, я даже не думал имитировать бурную деятельность, просто выводил рукой плавные линии превращающиеся в, изначально смутные, но с каждым мановением становящиеся всё чётче, формы. Всё моё сознание переметнулось на самые галёрки моей черепной коробки, не покинуло меня, но наблюдало, видело поток мысли в партере, видело тетрадный лист на сцене, бывший моим холстом. Я не вкладывал особого смысла в рисунок, но он выходил сам собой, что и заметило моё сознание — девушка, выведенная множеством карандашных линий, казалась знакомой, но попытка вспомнить оказалась ударом тупого ножа по нерву.
Зажмурив глаза, я захлопнул тетрадь, я ни разу в жизни её не видел, она, скорее всего, лишь проекция, несбыточная и неосознанная мечта, вырвавшаяся наружу. Но это заставило задуматься, откинувшись на стуле, окунуться в мечтания, мягкой иллюзией подслащающее горькую, солёную, кислую жизнь.
Перед моими глазами предстал парк, прекрасный и сравнимый с кущами Эдема, где каждое дерево идеально, где вся трава мягче мягчайших из перин, а над головой, в июльском небе, в своём прекрасном танце, вокруг солнца витали облака, а если вдохнуть тёплого воздуха, то можно почувствовать цветущий желтушник Чери. Там был я, да не один — рядом была она, она сидела и молча смотрела на столь незаурядный пейзаж, было видно как она им наслаждалась, а я наслаждался ей, её красотой, её компанией.
Я протянул руку и коснулся её, чувствуя пальцами её кожу, сравнимую с шёлком. Она повернула голову, взглянув в мои глаза… Мне показалось, что из меня разом выбило весь воздух, я начал активно делать глубокие вдохи, после чего выпросился, и безумно быстрым шагом пронёсся по коридору, залетев в туалет умылся и, уже более спокойный, двинулся к закутку, к кладовке, зайдя в которую, я сразу же закурил, и с первым же вдохом, почувствовав облегчение, прижался спиной к двери и осел на пол. Мечты мои несбыточны и неисполнимы. Я неуверенный в себе, вечно одинокий, даже немного странный, кто такого полюбит? Да никто, уж я то в этом уверен, этот мир так не работает, тут не поможет даже магия.
Я просто потушил недокуренную сигарету, закинув её к остальным, в братскую могилу банки, а опосля вышел. Снаружи меня встретил коридор, пустующий и вряд ли радующийся моей компании, и именно по этому я, затолкав руки поглубже в карманы, побрёл в класс, в котором меня не ждали, кому есть дело до этого стрёмного типа?
До конца урока ещё было время и я раскрыл тетрадь, любуясь своей мечтой, я не стал дополнять эту работу, пусть она останется незавершённой, просто образом, таким сладостным, таким иллюзорным, таким…
…Реальным…
Звонок отвлёк меня от пустого созерцания небрежных линий на бумаге. Собрав свои вещи я был готов выйти из класса, но бросил взгляд на окно, на стекло которого больше не падали капли. Я даже застыл на мгновение, но выдохнув, вышел за дверь, погрузившись в, уже типичный, такой, к которому уже успел привыкнуть, шум, песнь коридоров, их псалом. Но мне на него наплевать, он не заставит меня ему внемлить, я просто уйду, я даже не буду сражаться, не за что. Сквозь открывшуюся дверь я выхожу к футбольному полю, трава которого ещё изрядно мокрая, и по ней я шёл, направляясь к трибунам, оказавшись под которыми и я закурил.
Я выдохнул, полный спокойствия, дым уносил меня далеко, обратно в мой рай, в, полный зелени, цветущий, Эдем. Но с каждым выдохом он меркнул, словно оставленный позади, сигарета кончалась, а вдохи не помогали развеять туман, уносящий меня обратно под трибуны, но окончательно меня вырвал не он, а голос:
— Ты опять куришь? Так много? — мои мышцы окостенели. Я застыл в полном ужасе, никто не знает, что я курю. Я простоял так с полминуты в полной тишине, пока наконец не решился развернуться и тогда ужас сменился изумлением.
Это она, идеал сошедший со страницы моей тетради. — Ангел… — прошептал я, а она лишь залилась краской, как собственно и я, сам от себя такого не ожидавший.
— Ты серьёзно? — будто бы в неверии, чуть ли не одними губами, проговорила она.
— В жизни никогда не был более серьёзным, — практически прохрипел я. Я смотрел в её глаза, я наслаждался своим счастьем, но счастьем не полным — я не верю, что она реальна. Такого попросту быть не может! Но раз мне выдалось счастье увидеть её такой явственной, практически реальной, этим стоит наслаждаться.
Сигарета выпала из моей окостеневшей руки, иллюзия вздрогнула и тут же развернулась, срываясь в бег, а я и не смел преследовать её. Мне даже казалось, что это не мой выбор, я просто не имел на это права. Да и мне пора было идти на урок, но вдруг мою голову пробила тупая боль, разрывающая меня, затмевающая весь мир светом в глазах, на щеках я почувствовал слёзы и упал на колени, согнувшись над землёй. Вопреки всему я не думал, ни о смерти, ни о жизни. Типичное, наверное, для таких ситуаций, состояние страха меня миновало, но меня это мало волновало, я лишь пытался с каждым вдохом захватить всё больше воздуха, что мне удавалось всё лучше и лучше, но пришло головокружение. По моим ощущениям, черепная коробка давно лопнула, а эта центрифуга лишь разметала всё, что не успело вытечь, по округе. Я практически отрубился к тому моменту, как боль начала отступать, а белые пятна сменились пеленой слёз. Я ещё некоторое время не осмеливался встать, но урок есть урок и встав, я отряхнул штаны и волосы от земли.
Мой медленный шаг сопровождало тяжёлое дыхание, оно, наверняка, раздувало мои лёгкие до размеров брезента для танка. Верно, если бы не тюрьма моих рёбер, они бы улетели, унося меня за собой. Но я лишь шёл и оказался я у туалета, заскочив в который я мигом метнулся к зеркалу, в отражении которого мелькнули алым мои глаза. Даже умывание ледяной водой мне не помогло, зрелище, открывающееся в рамках зеркала на стене, было по прежнему удручающим, но чувствовал я себя явно лучше, чем на стадионе. Да и вообще, зачем я туда ходил? Курить? Это из-за него, из-за курения? Могло ли оно так неожиданно поразить мой мозг? Навряд ли, но это не прибавляло мне спокойствия — что-то произошло и причины тому нет. Или… Это может быть связанно с моим Ангелом? Карает ли меня она али проверяет — неважно, но за что… или зачем?
Мои размышления привели меня в класс, в котором меня ждали мои мучения — математика, наихудший из предметов, правда я выбрал один из легчайших курсов, что, впрочем, моих страданий не умаляло. Нет, ладно когда я был в, более-менее, нейтральном настроении, но сегодня, сейчас, я чувствовал лишь опустошение. Учитель тёрся око доски, стирая о неё мелок, выводя буквы и цифры, знаки и запятые, и я осознавал его действия, понимал что и к чему, но мой поток мыслей игнорировал его действия, сметая, изничтожая, превращая в пыль, рассеивая по всему телу импульсы, что должны были привести руку в движение. Как бы я не пытался себя заставить, но рука не двигалась, я словно стал сторонним наблюдателем, это нельзя было даже сравнить с тем, что было до этого, когда я наблюдал за своими действиями со стороны — тогда моё тело было моим, сейчас же я стался отделённым от своего тела, застряв тюрьме, в клетке своей черепной коробки. Всё что я видел, всё что я пытался осознать с каждой пятой минутой становилось труднее к восприятию. Мир уходил из-под ног, я больше не сидел за партой, подо мной будто была скамейка, по окну будто били зелёные деревья, а воздух заменился ароматом цветов. И меж всего этого сюрреалистичного безумия витал образ, мягкими касаниями он напоминал покалывание от мягких травинок, ощущаемое летом, когда ложишься на землю, погружаясь в эту мягкость, это будто ты на мягчайшей из перин, будто лежишь в облаках. Это как объятья любящей матери, или Ангела. Но что куда меньше бросалось в глаза, ощущалось носом — нежный аромат, сравнимый с тем, что был в саду, укрывшемся на земле да под небесной твердью.
С каждой секундой реальность становилась всё дальше, чему я не мог противостоять, да и не хотел, если честно, но звонок, подлый и визгливый, режущий по ушам и разбивающий образы, такие красивые, такие реальные, но в тоже время хрупкие, сметаемые любым действием из вне.
Но звонок также означал свободу, не отпуская которую, не тратя ни минуты, или даже секунды, я молниеносно кинулся в погоню за своим видением. Я быстрым шагом проносился мимо других учеников, цель моя была одна — кладовая, дойдя до которой, я погрузился практически в полную тишину, после чего закурил, смакуя на кончике фильтра горький дым, а глазами лаская образ Ангела, образ которого образовывался из танцующих линий дыма от сигареты.
С каждым вдохом мне сложнее понимать что-либо, словно часть меня хочет оторваться от меня и это тупой болью бьёт по голове, мешая сосредоточиться на чём-либо, да блин, даже мой Ангелочек не помогает мне, будто она просто заперта здесь и вынуждена наблюдать за мной и разделять мою боль. Что за чёрт? Ладно я, но кому пришло в голову пытать её, да ещё и таким зверским способом?
Я просто не верю в то, что это реальность! Но моё лицо горит, да и пальцы обожжены о тлеющий табак. Вновь кидаю сигарету в банку и выхожу, а там пустота. Когда успел прозвенеть звонок? Не важно, мне надо умыться! Надо умыться или меня сейчас вырвет, выворотит внутренностями наружу, залив стены кровью, так яростно приливающую к моему лицу. Ощущение такое, что мне выстрелили двенадцатым калибром в лицо, его будто разворотило, но… такое чувство, что… ну, как будто изнутри, что-ли…
Но меня и это перестало волновать, меня взбодрило, будто окатило ледяной водой, будто я оказался в Антарктике — я увидел своего Ангела. И… это правда была она, но как только я подошёл поближе, по мне вновь вдарил жар, выбивая все силы, кипящая кровь заставила мышцы застыть, я, наверное, только чудом остался на ногах, но, уже вместо погони за ней, я погнался к туалету потому, что новые волны жара накатывали и терпеть их практически не было сил.
Холодная вода смыла остатки жара, но также и все цвета мира, который в миг стался практически серым, но меня это уже не волновало, надо было добраться до класса.
Самым странным стало то, что у класса я оказался практически мгновенно, я даже не успел оторвать взгляда от зеркала, как оказался за партой. Сколько я тут уже сижу? Я было хотел глянуть на часы, но не смог их найти на стене — странно, они должны быть во всех кабинетах, но и это не важно, важен лишь силуэт, что сидит на моей парте. Я могу чувствовать нежный запах, правда не помню когда я чувствовал его ранее, но он казался уж слишком знакомым.
Ангел, сидящая на моей парте, прожигала, взглядом своих чарующих очей, дыру во мне и, что прозаично, именно там, где должно быть моё сердце, где был дом для моей души. Но и она, видно, решила оставить меня в уединении с этим миром.
Ну и к чёрту их всех. И не успел ни о чём подумать я, как по голове застучали, чёртов звонок мог быть не таким, подобным десятку тупых ножей, отстукивающих бешеный ритм по моей черепушке? Но если звонок прозвенел, то я свободен, подумал я, но меня лишь настиг новый облом — я сидел в новом классе, хотя было и трудно понять в каком, но мои мучения видимо будут вечны.
Но и это видимо стало ошибочным суждением, так как обнаружил я себя бредущем и, видимо, в бреду, по коридору, что стремительно пустел. Я уже, наверное, и не различал каких-либо своих целей, но шёл и баста.
Шкафчики вокруг сливались в один зелёный фон, что больше напоминал поле, коих множество в том саду, там, где ждёт меня Ангел, и там, куда я, скорее всего, иду.
Тягостная и неловкая, громоподобная, но с каждым новым шагом придающаяся неминуемому декрещендо, поступь, привела меня к лестнице, в конце которой была дверь и я знал эту дверь. Каждая ступень… каждая которой касалась моя нога, издавала свой неповторимый звук и, будто частями разбросанная мелодия, они требовали воссоединения. И я им его даровал в момент, когда стался вплотную к двери.
Я открыл её, а за ней… за ней простирался мир. Мир, который противился мне… Противился и пытался выплюнуть меня, полностью измучив к моменту избавления. Он, по видимому, не оценил мою нелюбовь к нему и ненависть к обществу, равно как и равнодушие, этой ненавистью рождаемое. Я просто ему надоел…
Я ЕМУ НАДОЕЛ! Я ЕМУ НАДОЕЛ! Я ЕМУ НАДОЕЛ! Я ЕМУ НАДОЕЛ!
И ОН СДЕЛАЕТ ЭТО! ОН ЛИШИТ МЕНЯ! ОН ЛИШИТ МЕНЯ! ОН ЛИШИТ МЕНЯ!
Я заорал. Я, будто бы, рвал свою глотку, но ради чего? Во имя, мать его, чего я орал? Была ли боль тому причиной? Если да, то какая? Ментальная? Физическая? Собирался ли я предаться этому сладостному, коим оно мне виделось сквозь боль, лишению или же не дам ему удовольствия распять меня по галактике.
Но прежде, чем я сделал хоть шаг, я свалился в агонии, но теперь я был в жару и, жар этот, он был не передаваем, он был похож на восходящее возбуждение, такое манящее, такое грешное. И он накатывал волнами и с каждой волной всё сильнее и сильнее.
Да, я горел. Я сгорал, мой жар всё рос и, с каждой волной, приближался к апогею, что размажет меня, разотрёт во прах и, дуновениями осеннего ветерка, развеет над округой, над всем миром, разметает меня по галактике, но…
Я лишь перегорел. Я был практически полностью опустошён, словно бы моя душа вытекла сквозь рёбра. Но зачем печалиться из-за этого? Я сел и опёрся спиной о стену, а после закурил. Вид, открывающийся с крыши, был прекрасен. Эта осень и в правду была очаровательной, вот бы мой Ангелочек смогла разделить этот момент со мной.
— Т-ты т-тут? — раздался голосок за моей спиной.
— А? — повернул я голову и тут же по моему телу пробежали мурашки — ко мне явилась она. — Ты… Ты, мой ангел, пришла ко мне? — прошептал я, в исступлении сжимая пальцами фильтр, на что она лишь густо залилась красным в лице, в прекрасном, полным веснушек, лице.
Я оторвал от неё свой взгляд, устремив его вдаль, даль, что сверкает золотом в лучах осеннего заката. Рука мёрзла, но это не смогло помешать мне поднести её к рту и затянуться. Даже не верится, что какое-то время назад я задыхался в агонии, в мучениях, будто бы в самом центре подземного царства, над которым твердь, но не небесная, я горел, но сейчас мне холоднее, чем ангелам над миром, над небом. Я перегорел и я теперь лишь пепел, но я даже не тлею. Один вопрос — кто сможет вновь вдохнуть в меня жизнь? И как только я задал этот вопрос, я почувствовал прилив сил, что продлился лишь миг, но миг дарующий ясность ума, и в эту ясность заложивший идею.
— Мне нужно исповедаться, — высказал я эту идею, но это было лишь началом… — Будешь ли ты меня слушать, не будешь — неважно, — впереди было ещё много чего, что должно остаться несказанным… — Но это важно мне. Для меня это, наверное, будет всем, — должно было таким оставаться, но, вне всяких сомнений, всё, что сказано, будет не словами… — Хоть для тебя и ничем, но я и не прошу понимать, по крайней мере сейчас, — но эмоциями и чувствами — эссенцией дара божественного, дара мира и любви… дара надежды… — Ты, быть может, поймёшь всё опосля, но и это вряд ли, ты и так должна это знать, ведь ты та часть божественного, что дано нам судьбою, — и надежда и есть то, что побуждает нас на исповедь на смертном одре. Мы, своими застылыми, от близости смерти, пальцами хватаемся за надежду на искупление грехов, но порой нам не хватает времени — дай боже, чтобы мне его хватило.
— Я, на самом-то деле, всегда ощущал присутствие чего-то, что сложно осязать, некий образ, что витал в этих стенах, что был жизнью этого здания для меня, но всегда оставался в тени, что не получал того тепла, что пытался внести в этот мир, — я содрогнулся и поднял умоляющий взгляд на ангела… — Ты оказалась ангелом, что заключён в эти мёртвые стены, — даруй мне тепло, говорил я своими глазами, кричал я ими. — Ты дала мне надежду, которую, как я думал, я потерял, — я вернул свой взгляд к, окрашенным волшебным сиянием солнца, далям. — И мне взаправду стыдно за то, — я достал новую сигарету. — Что я был так холоден ко всем с самого детства, — я покрутил её в руке, после чего потянулся к зажигалке, удобно устроившейся в моём кармане… — За своё одиночество, что порочит и дискредитирует весь великолепный свет… — я поджёг сигарету, я затянулся горьким дымом. — Дивный мир, что я отверг, — на моих глазах я почувствовал влагу слёз, но тут же смахнул их тыльной стороной ладони. Нет, я не боюсь показаться слабым, но они мне приносят боли больше, чем я способен выдавить из себя, да и может ли лить воду пепел?
Мои губы замёрзли, я думаю, что глянь я на себя со стороны, я бы увидел как они посинели. Мне не хватало лишь соответствующего фона — я должен стоять на дрейфующей льдине по горло в воде, но я лишь на этой, прекрасно освещаемой осенним солнцем, крыше, где я пытаюсь согреться тщетным потягиванием сигареты.
— Я сам виноват в том, что отвращаю этот мир… в том, что он не желает меня больше терпеть и… — я вновь посмотрел на неё. — И только ты, мой Ангел, решилась спуститься ко мне, разделить со мной эту боль, — я продолжал смотреть на неё, на то, как в её лице отражались процессы, проходящие по нервам током, под покровом черепной коробки. Она бродила по округе своими глазами, избегая встречи наших взглядов, но я лишь просто наслаждался ею, пока у меня есть шанс, пока я ещё в сознании.
Я хотел сказать что-то ещё, но похоже мне больше не о чём откровенничать. Просто израсходовал весь потенциал данного разговора, а она лишь молчала и, пока лёгкий ветерок трепал её волосы, пока лучи солнца задорно играли бликами в её лице, она продолжала молчать, хоть в её голове, скорее всего, было крайне не спокойно, там, верно быть, метались разные мыслишки, что разрывали в разуме её то спокойствие, что вокруг легло.
Такое милое, её лицо вмиг приняло на себя решительные нотки, сквозь которые проглядывалось некое отчаяние. Она опустила свою руку в рюкзак и, пока она там рыскала, взгляд её был направлен далеко за горизонт, но как только рука показалась обратно на свет, в ней лежал весьма странный камень, я смог рассмотреть на нём различные странные символы, но не успел я приглядеться получше, как она, разбежавшись, кинула камень прочь. Я бросил свой взор в ту сторону, в которую он отправился, я услышал весьма странный звук, чем-то напоминающий взрыв, но тут же отвлёкся, почувствовав боль в груди, чувство которой сменилось эйфорией — я просто вспомнил.
Я будто исцелился, будто эта исповедь была услышана и Ангел оказалась реальной, а я в неё уже влюблён.
Я посмотрел в её, блестящие от слёз, глаза, на, сияющие под гнётом слёз, щёки, а на них ямки — она улыбалась. Я был рад. Я был счастлив! И я, было, подошёл её обнять, как она сама подалась ко мне навстречу…