plans involves slow hands

Эшли стоит навытяжку, рассказывая о сёстрах, об отце, об Альфреде, господи прости, Теннисоне, похожая на школьницу, делающую доклад у доски. Почему-то Шепард обращает внимание на её руки - с узкими, длинными ладонями, загорелой кожей. Почему-то кажется, что они должны быть сухими и жёсткими от приклада винтовки. Почему-то, наверное, не стоит думать о том, чтобы (и как) это проверять. Спасибо, подсознание, на тебя всегда можно положиться. Блядь. * * * “Блядь” - самая ёмкая и содержательная мысль, что остаётся у Шепард в голове. Солдата N7, конечно, готовят ко многим неожиданностям. Но вот знания о том, что делать, когда ты обнаруживаешь у себя на нижней палубе (и увы, в слишком прямом смысле) перебирающую винтовку сержанта Эшли Уильямс, на две трети покрытую смазочным маслом, в боевую подготовку по какой-то причине не входят. Чёрт. Шепард старается не пялиться совсем уж откровенно, но не то чтобы от этого был какой-то прок - тёмные, влажно поблёскивающие следы смазки на голых руках явно не считаются нейтральным зрелищем. Вряд ли она помнит, зачем сюда спускалась - остатки выдержки и концентрации уходят на то, чтобы впопад отвечать Эшли и вовремя отвернуться, когда она полушутливо, взмахом, отдаёт честь и тихонько ругается, сообразив, что оставила на себе ещё одну чёрную масляную полосу - длинную, тянущуюся от шеи до виска. - Боевой раскрас, а? - голос Гарруса, раздающийся откуда-то сзади, и Шепард преисполняется к нему благодарности. - Или это ваш способ наносить клановые цвета? (Шепард догадывается, чего Эшли стоит не ответить, что благодаря Шаньси и конкретно турианцам их клановый боевой раскрас - смола и перья, во многом из-за их недавнего разговора, и очень благодарна и ей тоже. Всем-всем благодарна, особенно тем, кто избавляет её от дьявольской неловкости.) - Мне нужно идти. В - выкрутилась. Гаррус обгоняет её на спуске к ядру и, слава его деликатности, не спрашивает, за каким хером ей именно сейчас именно к ядру. - Шепард… - Да, Гаррус? - В следующий раз, не знаю, свет выключай, или выйти проси. Ну, ты знаешь, когда соберёшься опять пялиться на Эш. Сейчас главное - вместо “это я её так зову” сказать хотя бы “спасибо”. - Тебе тоже нужно идти, Гаррус. Ты смотри, почти получилось. *** Почти получилось. Нет, на самом деле, у неё почти получилось научиться собираться и не отвлекаться, она, в конце-то концов, довольно неплохой командир и без умения концентрироваться на главном, вероятно, вовсе не дожила бы до нынешних дней. И даже когда всё идёт совсем в задницу, когда она теряет всё, включая собственную жизнь, когда медленно собирает по кусочкам всё, составляющее её существование - “Нормандию”, Джокера, Гарруса, Андерсона и Хакетта где-то там на периферии, и в процессе заодно признаётся хотя бы себе в том, что на самом деле чувствует к сержанту Уильямс - Шепард всё равно напоминает себе, кто она, и старается этому соответствовать. (Не в последнюю очередь из-за того, что на самом деле дико страшно узнать, что во время проекта “Лазарь” в ней, кхм, заменили пару деталей, и хорошо если не тех, что отвечают за реакции и суждения. То есть, ну, не то чтобы она всегда гордилась своими суждениями и её реакции радовали широкую общественность - но они были её и только её, и чёрта с два она согласится иметь какие-то иные.) А потом она теряет Эшли на Горизонте. Вот просто с размаху, навернувшись на живот на краю пропасти, разжимает от удара руки и роняет в эту пропасть и Эш, и “Нормандию СР-1”, и проклятый Иден Прайм - господи боже блядь, было бы не так сложно, если бы Эш, её Эш, не ходила на задания до сих пор в той же самой броне, что два года назад. Честное слово, у неё получается стиснуть зубы и продолжать, и не думать о том, как уходила Эш, каким бесповоротно разочарованным был её взгляд и как дрожал голос. И о том, что это вот неловкое объятие посреди разгромленной колонии, эти несколько секунд до того, как всё рухнуло - всё, что когда-либо ей светило. Больше уж точно не. А потом случается Марс. Марс, на котором Шепард хрипнет от крика, когда сраный синтетик бьёт Эшли головой о Кодиак. И несколько самых мерзких и страшных часов под дверью её палаты, пока Шепард ждёт конца операции, уткнувшись лбом в сложенные на коленях руки и молясь всем известным ей богам, включая дреллскую Арашу. *** Арашу им помогает или нет, Шепард не узнаёт. Когда ей, наконец, разрешают навестить Эшли, пришедшую в себя, думает она далеко не о том. Руки Эшли лежат на одеяле, бессильные, с кровоподтёками на запястьях и предплечьях, с ссадинами на костяшках. Шепард садится с ней рядом, не сводя глаз с красивого лица с серо-фиолетовой маской от ушиба, растекающейся по коже. - Эш, господи, - вырывается у неё хрипло - и голос тут же падает, рассыпаясь по полу палаты ватными шариками. - Не надо, - слабо улыбается она, приоткрывая глаза. - Вот только реветь тут не смей, Шепард. У Шепард вырывается нервный смех. На самом деле, своевременное предупреждение. Но знаете, у неё не сильно много опций прямо сейчас. Первая - сидеть и плакать от облегчения и пережитого ужаса, вторая - повторять вместо этого “ты жива” и потом ещё раз “ты жива”, и ещё “господи, Эш, ты жива”. Шепард, впрочем, довольно многозадачна и справляется с обеими опциями. И вот сейчас, честное слово, ей уже безразлично всё, что было, чего не было и не могло быть, и всё, что когда-нибудь, в какой-нибудь параллельной вселенной с другими, параллельными ними может быть - есть только здесь и сейчас, и ещё те бесконечные чудовищные секунды несколько часов назад, когда Шепард смотрела на то, как Эшли безвольной куклой впечатывают в металлическую обшивку, и после этого уже совершенно точно ничто не имеет значения. Не думая больше ни о чём, Шепард берёт ладони Эшли в свои руки и целует каждую, едва ощутимо, чтобы не повредить и не потревожить ушибы, касается губами холодных вздрагивающих пальцев, дышит на них, согревая, и снова целует, шепча что-то совершенно дурацкое, и снова плачет от облегчения. И кажется, пропускает момент, когда пальцы Эш, дрожащие в её руках, легонько двигаются и скользят по щекам, собирая слёзы. - Не говори ничего, хорошо? - шепчет Шепард. - Да ещё чего, - выдыхает Эшли где-то наверху. А потом она приподнимается на кровати, сдавленно охнув, перехватывает руки Шепард и, сжав, утыкается в них лбом, скомканно дыша - и её губы горячо прижимаются к ладоням застывшей Шепард. - Шепард, тебе потребовалось два чёртовых года, один сумасшедший синтетик и три удара моей головой в челнок, чтобы это сделать - так что нет, знаешь, я точно не заткнусь и буду тебе об этом напоминать сколько захочу, слышишь? Звуки словно отрезает, и коридор больницы куда-то отодвигается, и в теле нарастает какая-то звенящая лёгкость, и Шепард вновь смеётся, чувствуя, как разжимается, наконец, что-то внутри - и целует Эшли Уильямс. *** Эшли Уильямс целует её. Эшли, господи, её Эшли, после всего этого времени, Эшли Уильямс на самом деле целует её, долго, глубоко и крепко, и зарывается пальцами в волосы Шепард - и она, не выдержав, стонет, не разрывая поцелуя. Глаза Эшли тёмные-тёмные, и совершенно огромные, когда она дышит через раз, с трудом вспоминая о каждом следующем вдохе, когда цепляется за её плечи, кусается и стонет, и не сводит с Шепард взгляда, - “господи”, - еле слышно шепчет ей Шепард, - “господи, ты прекрасна, ты знаешь это?” - и Эшли вздрагивает и подаётся к её рукам от каждого слова, что Шепард вцеловывает в горячую загорелую кожу… И когда она падает без сил, всё ещё во власти дрожи, не отпускающей тело, Шепард сжимает её в объятиях, утыкаясь лицом куда-то между шеей и плечом, вдыхая запах Эш - тёплой, живой, настоящей, в её руках, Господи, правда?.. - и забывая выдыхать. На слова сил нет, на сколько-нибудь связные мысли тоже. Эш. Её Эш. Вот так вот, по-настоящему, её, совсем её. Не дыша, Шепард едва ощутимо дотрагивается до щеки Эшли, гладя бархатную кожу. Эшли тихонько выдыхает и медленно поднимает руку, повторяя жест Шепард. Прикрыв глаза, Шепард легко, неощутимо касается её пальцев полуоткрытыми губами. Эшли вздрагивает, как от разряда и судорожно вдыхает, когда чувствует прикосновение языка, но не отстраняется - и Шепард осторожно вбирает губами самые кончики пальцев, и снова дотрагивается языком. Не выдержав, Эшли стонет, снова содрогаясь, и проводит пальцами по открытым губам Шепард, и снова позволяет ей втянуть их в рот почти наполовину. - Господи, что ты делаешь, - почти неслышно, прерывисто шепчет она, и Шепард улыбается. - Я прекращу, если хочешь, - тихо отвечает она, не разрывая прикосновения, и смотрит на Эш, дрожащую от возбуждения, с огромными тёмными глазами. Эшли зажмуривается. И двигает пальцами, скользя по губам, и Шепард со стоном вбирает их до конца, гладит языком, притягивает Эшли ближе, ещё ближе, давая ей проникать ещё глубже и сильнее - и это, наверное, про всё, что она может сказать Эшли, про всё, что она чувствует - акт предельного доверия, абсолютной раскрытости. Эш вжимается в неё со стоном, похожим на всхлип, и прячет лицо в макушке Шепард. Она осторожно держит её ладони и гладит - уже бережно, успокаивающе, и кожей чувствует, как слова рвутся из Эшли, как хочется ей прямо сейчас сказать, спросить - но она лишь сжимает руку Шепард, целуя раскрытую ладонь. - Не отпускай, - тихо выдыхает Эшли. - С ума сошла, что ли, - шепчет в ответ Шепард, снова её обнимая. Их реальность совсем хрупкая, чтобы давать такие обещания - но Шепард не важно. Если что-то её и удержит - это руки Эшли.