Родные строки.

То был пасмурный июньский день. Нас набирали в местном комиссариате. Молодые пацаны из Вереи и Быково были здесь. Кто по призыву, а кто добровольно. Фактически, половина из нас уже подписала себе смертный приговор вне зависимости от того, сколько нам было лет. Мне шел только семнадцатый год и в призывники я никак не попадал. Но жажда мести, а может и обычный пацанячий азарт кипели в моих жилах, и в принципе я понимал, на какую авантюру шел. Все мои старшие друзья, с которыми мы обычно сбивались в стайки и ходили прохладными летними вечерами по деревенским улицам, призваны были еще в 41-ом. Никто из них так и не вернулся с фронта. Их всех скосило в этой мясорубке. Мой лучший товарищ Андриянов писал мне еще до 42-го, но потом фронтовые треугольнички перестали доходить до меня и спустя некоторое время я узнал о горе в его семье. Возможно, так же будет и со мной, но сейчас, когда в этом помещении все смеются и весело переговариваются, мне как-то не хотелось думать об этом. Они так и не узнали, что я приписал себе год. Да так делали многие мои сверстники. Даже те, кто и в самом начале всего этого цирка шли на фронт. Тогда мы еще не знали ужаса всего нашего положения, тогда просто шли и не думали, словно так и надо, словно это на пять минут. Эти пять минут растянулись на долгие годы. Сейчас уже идет 44 год, немец стремительно отступает, а мы, радостные и сияющие, готовы снова пополнить Красную Армию своей молодой кипучей кровью и неистраченной энергией. Из набравшихся призывников быстро сколотили небольшую роту, наскоро обучили почти всему, что надо было знать в бою. Итак, теперь я знал, как правильно стрелять из винтовки, как правильно бросать ручную гранату и как одевать портянки. В мирную жизнь мне не приходилось делать чего-то подобного, и в первый раз у меня, как и у остальных, получалось не очень. Здравствуйте дорогие родители, Мама и Папа. Шлю я вам свой горячий привет и массу самых наилучших пожеланий. Я пока жив и здоров, а решил написать письмо, потому что домой я уже не попаду, так как вырваться не могу. В выходной или даже как получите письмо, прошу приехать, а то мы может на днях уедем. Я думаю письмо вы получите скоро. На занятия не ходим, пока отдыхаем. Ну а пока писать больше нечего (приезжайте пораньше). Я вас прошу, чтоб вы там не особо (так сказать) отчаивались, а приедете и узнаете получше. Ну пока. Остаюсь Ваш сын Петр. Привет всем родным и знакомым. Меня направили на Карело- Финский фронт. Буду воевать, скажем так, на воздухе среди чистых озер, скал и еловых лесов. За время нахождения в казармах я успел сдружиться с некоторыми ребятами, которых не знал. Остальные же были так или иначе мне уже знакомы. И коллективчик наш был что надо. Родители приезжали ко мне перед отъездом, навестили, рассказывали о житье-бытье дома. Теперь и это слово вызывало во мне что-то совершенно детское и трепетное. Раньше я не замечал за собой столь сильных чувств, а теперь понял, как же соскучился по родному дому, по родной улице, тополевой аллее, нашим девчонкам, теплой и уютной комнате, которую в детстве я видел редко, особенно летом. Я с жадностью расспрашивал их обо всем, а они покорно отвечали на все мои вопросы. Но что-то в их взгляде было такое, что особенно сильно цепляло меня. Их ясные, добрые и родные до одури глаза, светились тайной тревогой и сожалением. Я вполне понимаю их беспокойство, и в какой-то степени они были правы. Родное чадо уезжает на войну и возможно больше никогда не вернется. Но мы вместе делали вид, что не знаем ничего о плохих концах и как малые дети верили только в хороший исход этой страшной сказки, заглотившей теперь и мою судьбу. Нас построили на плацу уже во всей нашей красе, в полном боевом обмундировании, при погонах. Обычный рядовой, как все говорили, пушечное мясо. Но я был доволен и этим. Пускай свою военную карьеру мне придется начинать с самых низин, но тем интереснее. Надеюсь, я еще успею схватить парочку языков, получить медаль или даже орден. Погрузили нас на поезд. Утро, зябко, холод пробирается и сквозь шинель. Но ребята терпят. И загружаясь в вагон, я почувствовал, как все внутри сжимается перед запахом неизвестности. Что меня может ждать там, на месте назначения? Что будет со мной после, когда я приеду? Хоть и 44 год на дворе, а немец иногда залетает сюда, может и случится так, что нарвется на наш поезд и разбомбит его. Здравствуйте дорогие родители, Мама и Папа. Я жив и здоров, чувствую себя хорошо и вам так желаю. Выехал я, значит, из гор. Раменское 10-ого/ VI- 44 в X часов утра и все глаза просмотрел, думал увидеть знакомых, но так и не удалось. В маминой даче видел в окно кого-то в белом, думаю, что Мама. Мы когда проезжали, то стреляли. Ну а сейчас едем по Октябрьской ж.д., очевидно в г. Ленина. Лежу на нарах и все смотрю, все таки интересно, все новое, а особенно как нас провожают. Проехали мимо Филей. Ну пока что все. Обо всем новом сообщу, а пока До свидания, крепко целую вас, ваш сын Петр. За меня, прошу вас только одно, не беспокойтесь. Передайте привет всем родным и знакомым Леше К., Саше М., д. Мише К., т. Шуре, т. Дуне - в общем всем. Адрес тот же. За окном поезда проплывали многочисленные деревеньки, леса и поля. Кое-где была разруха, отголоски еще с начала войны. Теперь я видел всю огромность моей Родины, хотя и узрел только самый малый её кусочек. Все было зелено, а небо было голубым-голубым. Люди на станциях толпились, женщины плакали, и новоприбывшие пополняли вагоны. Но все это не было уже столь помпезно, как в самом начале 41-го. Теперь люди понимали, что это все не шутки, и что это надолго. Может, кому-то из них суждено потерять своих сыновей, братьев, мужей. Мы много думали и говорили на тему, "как оно там, на передовой в Карелии?" Как-то зашел разговор о смерти. И мне казалось, что такого со мной ну просто не может случиться. Я верил в свою удачу, я верил в то, что смогу прославиться каким-нибудь подвигом, прежде чем умереть. Или жизнь, или смерть героическая. Прежде всего мне хотелось, чтоб родители гордились мной. Поездка была окончена, и все увиденное и услышанное мной легло тяжелым отпечатком мне в душу. Все разговоры словно стерлись из памяти, но потом, немного позже, они будут всплывать, радуя или же огорчая меня. Нас снова построили. Благо, никаких бомбежек не случилось на наши молодые головы. Я помню, что кто-то рассказывал мне про случаи налетов, после которых с десяток человек в роте скашивало, как не бывало. При особо жестких не выживало и половины. Но кажется, моё боевое крещение произойдет не столь скоропалительно. И я еще не знал, радоваться ли мне. Умереть в первом же бою было пока вне моих "грандиозных" планов. Здравствуйте дорогие родители. Огромный привет вам из далекой Карелии. Я жив и здоров, чего и вам желаю. Жизнь протекает в походах, двигаемся к передовой. Сейчас подошли совсем близко, а на днях вступили в обработку. В Ленинграде мы не были, мы проехали его и он остался в стороне. Ехали долго и теперь идем. Вы, может, скоро услышите в газете про наши делишки и тогда яснее представите где я и в каком направлении, а так я сам не знаю. Ну а пока и все.До свидания, крепко жму ваши руки и так же крепко целую. Остаюсь жив и здоров, ваш сын Петр. Привет всем родным и знакомым. Да, в Карелии было удивительно хорошо. И жилось-то нам, в принципе, не плохо. Мы расположились около небольшой деревушки, как партизаны. Но я все мучился странными предчувствиями чего-то большого и неведомого. Я помню, в тот день я сидел с кем-то в землянке, нас было четверо. И мы разговаривали об какой-то безделице. Отвлечься на какую-нибудь мелочь было легче всего. Мы не думали столь глубоко и глобально. Немцев я в глаза-то не видел. А в тот день... Мы вышли из землянки, и тут перед нами раскрылась картина маслом. Двух военнопленных вели под конвоем трое наших, с автоматами наизготове. Тот, что помоложе, имел весьма потрепанный вид, и выглядел, как офицер. Его погоны, петлицы, да и весь общий вид выдавали в нем "голубую кровь". Не знаю почему, но в тот момент я запомнил его взгляд, как у дикого, пугающегося людей, пса. Он был спокоен, и только лишь взгляд выдавал его эмоции. Второй же был лет сорока на вид, с обросшим лицом, с колким взглядом злых глазок-бусинок. Он словно желчь, выдавливал из себя какие-то слова. Я не знал немецкого, но чувствовал, что это что-то грозное и несущее в себе глубокий смысл. Что-то вроде проклятий. - О чем это он? - все же интерес взял надо мной верх и я обратился к Лопахину, знавшему немецкий но тщательно скрывавшему это из-за нежелания работать в штабе, с "бумажными крысами". - Он проклинает тот день, когда он вошел на русскую землю со всем её народом. - тот усмехнулся, скрестив руки на груди и отвернулся от пленных. Судьба их уже решена. Если особисты не убьют их на допросе, то они кончат свои дни в овраге с советской пулей в груди или же, если расколются, то будут доживать свой век в лагере для военнопленных. А условия им там создали не из лучших. Здравствуйте дорогие родители. Я жив и здоров, чего и вам желаю. Мы (...)* на место, скоро будем на передовой. Живем хорошо, в лесу. Дни здесь были дождливые, но сейчас пока все солнце. День и ночь почти одинаковые. Ночь такая светлая, что можно читать, если хорошо напечатано. Но она довольно холодная. Ну а пока, кажется, все. До свидания, привет всем родным и знакомым. Ваш сын Петр. Вот так и проводили мы свои деньки. От перехода к переходу, новые села, новые деревни, новые люди. Оказывается, финны не такие уж и плохие. И как-то было совестно за ту, русско-финскую, в 40-м. Они помогали нам. Сегодня снова шел дождь. Несколько километров разделяли нас с передовой. А там... Там кипели бои со всей своей кровавостью, величием, героизмом и трусостью. Я все больше думал о том, что будет со мной. Не погибну ли я в первом же бою? Нет, не может быть такого. Я " любимец Фортуны", как говорили мне еще до войны. Мне редко влетало за проказы, мне чаще везло и не только в каких-нибудь мелочах. И сейчас удача просто не сможет обойти меня стороной. Интересно, какой будет мой первый бой? В первый раз все и всегда страшно. Но понемногу ты к этому привыкаешь, и тебе это уже не кажется чем-то, из ряда вон выходящим. Если вы когда-нибудь были в лесу Карелии, то вполне возможно, что вы поймете мои чувства. Скалы, ели, еловые леса, чистейшие зеркала озер и рек, удивительное небо. Вроде бы наши леса, леса Вереи и Быково, не отличались чем-то от Карельских. Но все же было в них что-то такое, что заставляло смотреть во все глаза. Что-то, помимо немецких снайперов. Здравствуйте дорогие родители, Мама и Папа. Спешу сообщить, что я жив и здоров. Новостей особенных нет, только еще немного прошли ближе к передовой и сейчас находимся в нескольких километрах, очевидно, скоро будем перебираться на ту сторону, к финнам. О подробностях вы, возможно, услышите в газетах. Ну а в остальном все по старому, живем в Карелии как на юге, день почти, можно сказать, что жаркий, у нас и то таких вроде мало. Ночь, правда, холодная. Пишите как вы, как мама с ногой, лучше или как, пишите. Ну а пока до свидания. Остаюсь жив-здоров ваш сын Петр. Передайте привет родным и моим друзьям Леше К., Саше М., Вите М, и др. Да, еще забыл. Как Таня? Бывает ли дома? И ей большой привет, а то про сестру чуть и не забыл. Писать никому я не пишу, только вам, потому что одно и тоже, да и некогда. Приезжает ли дядя Миша с т. Шурой, как Лера? Привет им большой-большой. Лере розочку я вложил. Здесь уже роза цветет. Ну пока.

Здравствуйте дорогие дядя Петя и тетя Дуся. Сообщаю, что письмо ваше получил, за которое благодарю. Рапорт Ваш я отдал. Дядя Петя, вы просили, чтоб я описал гибель Вашего сына и моего лучшего друга Петра. Он был ранен под дер. Колат- сельга. Ранен он был тяжело в живот разрывной пулей, после чего он попал в госпиталь в гор. Видлицы, где и скончался. Очевидно, он там и похоронен. Больше я ни о чем узнать не мог. На этом писать кончаю. Еще раз прошу не расстраиваться. До свидания, крепко жму руки дяде Пете, тете Дусе и Тане. Друг Вашего сына Михаил Г. Дядя Петя, за неимением бумаги, я домой ничего не писал. Прошу сообщить моей матери, что я нахожусь в гор. Калинине, в 14 километрах от города.

____________________________________________ * - то, что не пропустила военная цензура. Автор просто не смог разобрать слов под тем, что было зачеркнуто.