***
До раздевалки я добираюсь вслепую, изо всех сил стараясь не поскользнуться. Конечно, надо было оставить очки в шкафчике… Темным пятном появляется скамейка. Посижу, пока отпотеют… — Уже решила, что завтра брату подаришь? — Да как всегда, сгоняю к Вилли за рыбой и сделаю сашими. А мама сварит тыквенный суп. Пенни фыркает: — Неприхотливый он у тебя. — Это уже традиция, можно сказать. — А он тебе чего на день рождения дарит? — Коробку батареек. — Ну вы друг друга стоите, — хохочет Пенни. На улице, да и дома, она никогда не смеется — зажатая, тихая мисс Пенни… И хотя сейчас она, кажется, смеется надо мной, мне радостно. Неприятное чувство от странного разговора в бассейне проходит. Наконец-то я снова вижу. Ой. Пенни успела снять купальник! И совсем близко я вижу полотенце с маками, которым она, наклонив голову, прохлопывает влажные волосы. Ее мокрые руки с веснушками. Белую-белую грудь. Темно-рыжие завитки… ну, там. Внизу. Слишком близко. Но, может, у девушек так принято?***
Мы выходим из купальни, и я замираю. Сколько звезд! — Ооо! Сейчас приду домой — и к телескопу! — Ты что, — снисходительно усмехается Пенни. — Нельзя на мороз после бани. Воспаление легких схватишь. — Дааа, мисс Пееенни, — тяну я дурашливо, и она фыркает. Снег громко скрипит под ногами. Как же тихо и красиво вокруг! — Ой, бррр, до костей прямо, — жалобно говорит Пенни. — Еще и голова мокрая… До дома дойду — совсем закоченею! — Ну оставайся у меня, — предлагаю я — и сама не верю, что я это сказала. Когда мы еще жили в райцентре, одноклассницы иногда собирались друг у друга с ночевкой. Девочку-гика, конечно, не приглашали. Неужели сегодня я наконец узнаю, каково это? В радостном предвкушении я чуть ли не бегу домой, так что Пенни с трудом за мной поспевает.***
Я выключаю свет. Мы немного лежим молча. Потом Пенни спрашивает: — Как сегодня на работе было? — Ничего. Хэйли приходила на осмотр, — говорю я, и радость куда-то улетучивается. В ушах снова звучит капризный голос Хэйли: «Доктор Харви, опять у меня эта будет кровь брать? А может, вы? У вас рука легкая… Ну почемууу…» «Мууу…» — смеялись мы с папой, когда обсуждали ее прошлогодний визит. В этом году мне не смешно. «У меня от твоей иголки синяк будет! Вот уже посинело! Тебе-то все равно, на твоей черной коже ничего не заметно!» Хэйли выходит, я поворачиваюсь к Харви, но губы дрожат и я ничего не могу сказать, только смотрю на него, а он снимает очки и начинает протирать их полой халата, как будто не видит меня, как будто не слышал ее слов, как будто так и надо… Мигает растерянно: — Ну, вот такие клиенты тоже бывают… Ничего не поделаешь. Мы и так еле держимся на плаву… Да, я живу в Пеликане уже пять лет, и он никогда не станет моим домом.***
Пенни что-то тихо говорит. — Извини, задумалась. Чего говоришь? — возвращаюсь я в реальность. — Ты знаешь, что ты очень красивая? — Чего? Хаха! «А почему шепотом?» — хочу спросить я, но чувствую ее руку на своей груди. Ее дыхание у губ. Ее волосы щекочут мне лицо. Слишком близко. — Пенни… что ты делаешь? — Ты ведь прекрасно понимаешь, что я делаю, шоколадка, — шепчет она мне в яремную впадину. Но я не понимаю. Не могу пошевелиться. Мыслей нет. Стук в дверь. Голос папы: — Можно? — Да, пап! — чуть ли не кричу я. — Еще не спите? Мне только статью отправить, опять до дедлайна дотянул… У меня сама знаешь, как ловит. Я быстренько… Свет включаю. О, а чего вы в одной кровати? Дочур, помнишь, у нас спальник есть? — С пола дует, а у меня волосы мокрые, — объясняет Пенни. — А-а, понятно, — папа садится за комп. Тело как будто не мое, совсем его не чувствую. Скатываюсь с кровати: — Я в туалет…***
В лаборатории, как всегда, спокойно. Тихонько гудит папин ноут с открытой статьей. Я сползаю на кафельный пол и сижу, пока не возвращается папа. — Малыш, ты чего на полу в одной футболке? Ты не заболела? Зубы у меня стучат. — П-пап… я с-сегодня у в-вас с мамой посплю… Дай мне с-спальник… — Ну-ка быстро под горячий душ, — хмурится папа. — Сейчас сделаю тебе травяной чай. Ты спишь с мамой, я на полу. Под душем я тру и тру мочалкой щеки, шею и грудь, так и не понимая, что же я хочу смыть.***
Наутро я не сразу соображаю, где я. Подушка пахнет папой, в окно нежно светит низкое зимнее солнце, в комнате никого. Хочется лежать так весь день, но надо помочь папе в лаборатории. А еще сбегать к Вилли за рыбой для брата. Но почему-то мне плохо от одной мысли о том, чтобы спуститься в город, пройти мимо фургончика Пенни… «Шоколадка». Тут я вспоминаю. Райцентр. Шестой класс.***
«Мару-шоколадка, съехала прокладка!» Стоило мне войти в класс, пацаны окружали меня, зажимали в угол и скандировали эту бессмыслицу, пока не приходила учительница, а потом с гоготом разбегались по местам, как будто ничего и не было. Что за прокладка такая? Одноклассницы хихикали в ответ. «Подрастешь — расскажу», — говорила мама. «Фигня из рекламы, для женщин, которые писаются в трусы», — пожимал плечами брат. Я посмотрела эту рекламу. Там была чернокожая женщина с большой грудью и большой попой. И белая штука, на которую лили голубую воду. Я не писалась в трусы. Но в классе я одна была с большой грудью и большой попой. И — внезапно дошло до меня — я была единственной черной. Я стала носить мешковатые футболки и комбинезоны. Выпрямила волосы, к ужасу мамы. Но пацаны не отстали. «Мару-шоколадка» повторялась каждый день. И теперь, когда заходила учительница, пацаны отбегали от меня не с гоготом, а с воплями «фуууу!», зажав носы. А после уроков шли за мной до автобусной остановки. Я не оборачивалась, но слышала за спиной: «Фууу! Мне прям досюда в нос шибает!» — Ты им просто нравишься, они это показывают как могут. Это же мальчики, — сказала учительница. — Будь выше, — сказала мама. — Не обращай внимания. Папе я такое рассказать не могла. Он узнал случайно. Как-то раз пораньше вернулся из Зузу и решил подхватить меня после уроков. Ну и увидел всё это. Я сразу юркнула в машину, но он вышел и подошел к пацанам. Что он им сказал, я не слышала. В школу я больше не ходила. Через месяц мы переехали в Пеликан. А еще… был суд. Родители тех пацанов подали в суд на моего папу. Что он… угрожал одноклассникам дочери… физической расправой. Как-то так. И после этого папа больше не работал в университете Зузу. Как же я могла это забыть?***
Школу я закончила экстерном — с папиной помощью. «Ой, а как же социализация?» — сетовали пеликанские тетушки, когда узнавали от мамы, что мы с братом учимся дома. Их дети учились в школе-интернате в соседнем городке и домой приезжали только на праздники. В Пеликане папа ни с кем не общается, кроме нас с мамой. И с ним тоже никто не дружит, вдруг понимаю я. Это потому, что он страшно умный. Или не потому?***
— Почему на биофак? — хмурится мама. — Почему не медицинский? Не робототехника? С твоим-то талантом! Ну как она не понимает! — Мам, почвоведение, микология — это биофак. Буду папе помогать в исследованиях. Папа смотрит как-то странно. — Дочур, тут я с мамой согласен. Ты достойна большего… — Но я хочу работать с тобой! Или тебе что, не нравится твоя специальность? Тогда почему ты ее выбрал? — Я не об этом. Ты одаренный исследователь и не должна оставаться в тени. У тебя должно быть свое имя. Я не хочу, чтобы в научном мире тебя знали прежде всего как дочь Деметриуса… Тут папа бросает на маму виноватый взгляд. А у меня в груди вдруг становится ужасно больно. — Мне что, скрывать, что я твоя дочь?! Папа что-то говорит про условия, научные связи, преподавательское будущее в городе… — То есть ты… ты не хочешь, чтобы я возвращалась? — голос у меня дрожит. Мама закатывает глаза: «ох уж эти подростки». — Малыш… — начинает папа, он смотрит так ласково и накрывает мою руку своей теплой и большой и в ушах тук тук тук и я уже не слышу что он говорит но я вернусь вернусь ты меня не прогоняешь вернусь к тебе папа***
— Ой, ноги отваливаются! Ик! — Соседка по общаге вваливается в комнату и захлопывает дверь задом. Она стряхивает туфли, оставляет их посреди комнаты и падает на кровать. — Всё со своими железяками возишься? Фу! Это что воняет? Опять твоя цветная капуста? Блин, меня ща стошнит! Кто бы говорил, думаю я. Твои пропотевшие колготы, курево, дезодорант и духи — убойное сочетание, куда там моей капустке. Но это всё неважно, пока папина футболка у меня под подушкой хранит его слабый аромат.