Между Страхом, Любовью И Ненавистью

Угораздило же Серёжу влюбиться. Да ещё и в глыбу. Ну как так было можно? Он же с ним на едине боится оставаться, ведь Володя такой… Большой. Вечно недовольный. Всегда смотрит свысока. Да ещё и так жутко. Дурак. Дурак! Дурак!!! Серёжа ненавидит себя за это. Ненавидит эти чувства, что пожирают изнутри, заставляя каждые вечер разносить свою квартиру в порыве гнева, а потом плакать, сжавшись в комочек. Он ненавидит Володю. И его вечное: «пастушок» или «балалаечник». В глазах же этих были черти. И эти бесы утаскивали в свой омут всё глубже, и глубже, не давая возможности выбраться. В этих карих глазах всегда была искра. Эта искра порождала пламя в сердце Серёжи, заставляя страдать ещё больше. А этот запах сигарет. Он всегда мог вскружить голову Серёже. Вроде обычный запах сигарет, но нет. Это не просто сигареты. Это что-то другое. Совершенно невероятное. Каждый раз когда они виделись, Володя улыбался. Широко так. Но по звериному. Будто хищник. Страх разливался в крови, в перемешку с диким желанием увидеть искреннюю, не натянутую улыбку. Володя всегда был в костюме. Чёрный пиджак. Чёрные штаны. Чёрная шляпа. Белая рубашка. И такая же белая кожа. Монохром. Серёжа на его фоне смотрелся… Неуместно. Низкий рост. Красивое, до безобразия утончённое тело. Пшеничные, мягкие волосы. Детские, голубые глаза. Пухлые, розовые губы. Этот контраст смотрелся странно. Серёже это не нравилось. Ему не нравилось своё тело, лицо, волосы, кожа и… Глаза. Свои глаза он считал некрасивыми. Как и свою душу. Со временем, кожа потускнела. Стала какой-то прозрачной. Под глазами появились синяки. Серёжа стал очень худым. Волосы были, словно солома. Она висла запутанными прядями на лицо, мешая видеть своё отражение в зеркале. Глаза поменялись. Вместо васильков, что раньше там цвели. Во взгляде лёд, пепельный, грустный и злой. — «Со враменем оттаю заново», — думает Серёжа. Но в этом тёмно-синем лесе не было места весне и солнцу, кем он раньше и был для всех своих знакомых. Серёжа не хотел, чтобы Володя видел его таким уродом. Не хотел слышать колкие усмешки в адрес не только его творчества, но и его внешности. * * * Один из таких же дней. Противный, серый и мрачный. Серёжа сидел, докуривая очередную сигарету, и смотря на перечёркнутые строчки. Внезапно, в дверь постучали. Он вздрогнул, быстро потушил сигарету и пошёл открывать дверь. Серёжа не знал, кто мог прийти к нему, и поэтому просто открыл дверь. Гость оказался весьма неожиданным. — Ну здравствуй, балалаечник. Пустишь? — Володя указал пальцем внутрь квартиры. У Серёжи глаза на лоб полезли, но Маяковского он всё же пустил. — Проходи, глыба. Владимир снял пальто и шляпу и прошёл дальше. — Ты почему пропал? Я думал ты сгнил тут уже со своими стишками. А знаешь, когда тебя нет, и подколоть некого. Серёжа лишь молчал и отстраненно смотрел в сторону. — Что с тобой стало? Выглядишь так, будто ты правда сгнил, а тебя каким-то чудом воскресили. Ты чего молчишь? Ау! — прикрикнул Володя, отчего Есенин дёрнулся и задрожал. — Я-я, эт-то… Н-ну проб-б-блем-мы с-с в-вдохн-новен-н-нием, — заикался Серёжа. Володя резко прижал его к стене, перекрывая все пути отступления. — Ты чего, пастушок? Боишься меня, что ли? — Маяковский усмехнулся. Но на этот раз по-доброму. Приятно так. — Н-нет, — в голубых глазках был страх. Ещё какой. Серёжа выглядел как зверёк, загнанный в угол свирепым хищником. — Кому ты врёшь, Серёжа? Мне? Я тебя насквозь вижу. Ты врёшь только себе, — и вновь Есенин промолчал. Он просто не знал, что сказать. Пока Серёжа не понял, что происходит. Володя накрыл своими губами губы его губы. Вот такого Есенин вообще не ожидал. Сухие, обветренные и искусанные губы Володи так приятно касались его пухлых губ. — Я не хочу причинить тебе боль, или заставить бояться. Я хочу, чтобы это солнышко и дальше светило. — «Глыбе так идёт улыбка», — подумал Серёжа и улыбнулся в ответ.