Ад пуст, все черти на самоизоляции

Он знал, что с этим баром что-то не так. Знал, что в нём что-то может пойти не так. И, тем не менее, ему чисто по-человечески захотелось расслабиться, отдохнуть, выпустить пар, в конце концов. Моральное напряжение, сковывающее мысли и тормозящее кровяные потоки в его венах, грозило взорваться осколочной гранатой, и, разумеется, бар казался самым простым способом привести в порядок самого себя. Его тучное тело плотно обтягивал коричневый костюм. Он не так часто надевал коричневые костюмы, как и в целом этот тип одежды. Как правило, деловой стиль означал какое-то важное дерьмо, выбивающиеся из монотонного и монолитного бытового хода вещей — такого как приём товаров на складе, сортировка их из больших коробок в маленькие подарочные, расстановка на длинных одинаковых полках грязно-белого цвета. Словом, костюм всегда являлся свидетельством выходящего из ряда вон события, и этот раз очевидно не был исключением. Об этом также свидетельствовал огромный кожаный чемодан с потёртой ручкой, которую он почти до боли сжимал в руке. Энергия клубилась в кончиках пальцев и грозила выплеснуться, поэтому ручка претерпевала нехилое давление пальцев и потной ладони. В том баре, порог которого он переступил, было точно так же, как и в любом другом дешёвом баре Америки: приглушённый свет, запах пота и алкоголя, ничего особенного. Он подошёл к барной стойке, абсолютно не имея понятия, что он хочет выпить и хочет ли пить что-то вообще, просто было нужно занять себя чем-то перед перелётом, до которого оставались ещё сутки вообще-то... но он уже сорвался с места с вещами и глупо было возвращаться домой и слоняться по комнате, с хрустом кусая ногти и бормоча себе под нос что-то бестолково успокаивающее. Это всё равно не работает. Сидеть без дела было невыносимо. Он подошёл к стойке и вперился тяжёлым взглядом в заламинированное заляпанное кетчупом меню — всё в следах чужих пальцев. Он брезгливо взял листок двумя пальцами. Обычные позиции обычного бара обычной Америки. Он провёл ладонью по своему горлу, сглатывая ком омерзительной обыденности в каждом кубометре воздуха вокруг себя. Лениво остановился взглядом на первом попавшемся пиве, намереваясь взять пару кружек и усесться куда-нибудь подальше ото всех, например, к окну, пить пиво и смотреть на часы на запястье, не выпуская ручку чемодана из рук, но бармен, произведя затейливый жест рукой перед его лицом, отрицательно покачал головой: — Не надо, мужик. Тут есть дерьмо получше, — он ткнул своим аккуратным, слишком, чёрт побери, аккуратным ногтём в какой-то коктейль, название которого было невозможно прочесть в такой-то темени. Коктейль был дороже пива, но Картман вполне мог себе его позволить. Он дёрнул ворот рубашки, который уже несколько минут врезался в толстую шею, и согласился. Затем он пил, пил и смотрел на всех посетителей сразу. Ему было плевать, кто они, чем они занимаются, плевать и на до зубовного скрежета обыкновенных работяг в растянутых свитерах, плевать на двух девах с яркими колготками, пытающихся склеить двух самых симпатичных крокодилов из всех присутствующих в баре. Картман видел в крокодилах обычных дальнобойщиков, которые трахнут девчонок и исчезнут навсегда, и это было даже странно — то, что девчонки не обращали внимание на их тату и волосатые руки. Наверное, не все хотят принцев, подумал Картман, наверное, кто-то может хотеть просто быть оттраханным кем-то покрасивей его, вот и вся ситуация. Он допил это хрен пойми что в своём бокале с хрен пойми каким вкусом, не в состоянии определить даже понравилось ему или нет. Бармен глядел на него и улыбался — невысокий тощий парнишка, рыжеволосый и счастливый как грёбаный дьявол, укравший кольцо всевластия. Бейджик сообщал, что бармена зовут Карл. Ну, что ж теперь? Картман провёл рукой по своему лбу, собирая бисеринки пота. С этим днём что-то было не так, но определить вот так сходу не получилось. Бармен выглядел слишком молодо — как тот, кто только что закончил старшую школу и ещё не определился на жизненном пути, хотя Картман безошибочно мог предсказать его дальнейшую судьбу, в которой самым удивительным могло стать разве что повышение до администатора этой блевотной забегаловки. Картман, разумеется, не стал спрашивать про колледж, хотя мог бы, если бы хотел послушать увлекательную историю о том, что образование нынче дерьмо и нахуй никому не упало, но вместо этого он отчётливо почувствовал низом живота, что они сейчас пойдут и потрахаются, что у них будет секс, причём довольно грязный — в прямом смысле. Не то чтобы Картман задумывался когда-либо о своей ориентации или о том, с кем ему хотелось бы спать — по правде говоря, он всегда полагал, что ни с кем. Он дрочил по ночам, разумеется, и иногда по утрам — потому что, ну а как иначе? Чем ещё заниматься сорокалетнему мужику на выходных, когда посмотрел все фильмы, которые существуют и прочитал все новости про Трампа, Байдена и ещё про тысячу неизвестных актёров, футболистов, которые худели, толстели, изменяли, заводили леопардов, выступали против насилия, выступали за насилие, но только для некоторых, гадили в золотые унитазы и на страницах своих соцсетей? Конечно же, он дрочил на порно. Как правило, на самое обычное гетеронормативное порно, где один и больше мужиков шпилили тощенькую блондинку с яркими губами и испуганными оленьими глазами, которая старательно притворялась девственницей в начале видео, и к концу его успевала проявить себя как самая прожжённая шлюшка на диком западе. В целом, Картману нравился такой порядок вещей — собственная рука не требовала никаких свиданий, не оставляла свои трусики на его раковине и даже иногда поглаживала его по щеке. Словом, спускать в кулак Картман собирался, как минимум, ближайшую тысячу лет... если бы не этот чёртов бар и этот чёртов бармен, который подмигивал, стрелял глазками и кусал губы, как ребёнок при виде мороженого в жаркий день. Картман был уверен, что вообще не способен заводить кого-то — толстяк средних лет со следами помятой усталости на лице. Чёрт возьми, как вообще на него можно было запасть?.. Картман не знал наверняка, можно ли интерпретировать подаваемые ему жесты как сигналы к действию, но... но да, это дурацкое ощущение в животе, которое заставляло желудок сжиматься; это предчувствие с привкусом кактусового коктейля, который ещё не успел отдать спирт крови и плескался в растянутом частыми обжираловками желудке довольно отвратительно. Если бы это был не алкоголь, а сок или молоко, то он точно сблевал бы — прямо на барную стойку, в этом баре это точно не вызывало бы ни у кого реакции. В конце концов, бармен просто протянул свою руку с полумесяцами аккуратных ногтей, и Картману ничего не оставалось кроме как пожать её, иначе зачем бы ему её протянули? Не за деньгами же. Картман ещё не собирался уходить. Он поглядывал вниз — туда, где стоял его замызганный чемодан с билетом на дне, под всеми вещами. Билет на чёртов самолёт, который отвезёт его в чёртов Нью-Йорк к его матери. Да, это было тем, что нужно сделать, не зря же ему оформили кредит после идиотской бумажной волокиты длиной почти в три месяца. Никто, чёрт возьми, в этом баре не догадывался, какая сумма находится у него в чемодане между рубашкой и свежими трусами. Иногда он и сам забывал, какая это сумма, и как долго ему придётся работать, чтобы выплатить кредит. — Хей, — сказал бармен, и это было совершенно обычное «хей», которое говорят, когда хотят завести беседу или поприветствовать знакомого средней степени близости. — Ага, хей, — вяло бросил Картман в ответ, сжимая протянутую ему ладонь. Это было совершенно нелепое рукопожатие, но он уже знал, что через полчаса они оба будут в самом дешёвом номере мотеля снимать друг с друга одежду. То есть, он так думал. На самом деле, одежду снимали только с него, а он просто сидел и смотрел то в окно, то на стену, пока рыжий кудрявый парнишка (Карл, серьёзно? Карл?) брал его член в рот и методично сосал, придерживая одной рукой у основания и глядя ему в глаза. Да, он выглядел как дешёвая проститутка, но Картман понимал, что это, наверное, лучший секс в его жизни? Он кончил дважды — в рот парня и в его, как выяснилось опытным путём, весьма растраханный зад. Карл подмахивал и стонал, выражая полную заинтересованность в происходящем, и это не могло не льстить. Последняя симпатия, проявленная по отношению к нему, исходила от его одноклассницы в начальной школе — и всё закончилось одной-единственной валентинкой, которую Картман собственноручно отправил в мусорку. Это не могло не польстить — молодой, горячий парень подставляет задницу и позволяет себя трахать. Когда Картман разлепил веки, часы на телефоне известили его, что уже почти десять часов. Он чертыхнулся и принялся одеваться — костюм изрядно помялся, но кто бы стал обращать на это внимание? Уж точно не он. Пора было ехать в аэропорт и ещё час слоняться там, разглядывая дамочек с детьми на руках и пирсингованных подростков, затем садиться в двенадцатичасовой самолёт, который отвезёт его к маме. Картман потянулся к кейсу, оставленному под кроватью вчера, и... да, чёрт возьми, под кроватью ничего не было. Никакого блядского кейса, не-а. Блядский Карл забрал его с собой, вот и всё. Ограбил, что называется. Ничего удивительного — это было так просто сделать, что Картман расхохотался. Он смеялся две минуты, пока не обхватил своё лицо и не сжал его в ладонях до боли, но ещё больнее стало, когда он представил лицо матери, перед которой он появится в больнице со словами «прости, мам, меня... меня ограбили, и я... я снова раздобуду деньги на операцию, ты же знаешь, я хороший сын, я... только я не уверен, что ты не сдохнешь прежде, чем я смогу сделать это». Картман выглянул в окно. Всё было по прежнему. Это удивительное свойство мира — оставаться неизменным, что бы ни происходило в жизнях отдельных людей. Микрокатастрофы никогда не касаются ничего макро. Люди за окном мотеля всё так же спешили по своим делам и им не было никакого, блядь, дела до Картмана и того, что у него из-под ног за одно мгновение ушло все, на что он опирался ближайшие месяцы. Мать. Не то чтобы он сильно любил её — скорее, отдавал сыновий долг, стакан воды в материальном эквиваленте, все дела. Детям не говорят, что «стакан воды» — это долбаная метафора, в лучшем случае обозначающая посильную заботу о пожилом человеке из чувства любви и благодарности, а в худшем — неподъёмный груз социальных обязательств, возложенных на человека без его ведома и желания. Окей, ты не просил маму доставать тебя из живота, но кто вообще просил? Будь добр, не выёбывайся и тяни лямку как все, ты же не какое-нибудь неблагодарное быдло, которое не ценит родительский труд? Картман надел ботинки. В виске пульсировало. В виске долбило так, как в детстве, когда его называли жирным, толстым, вонючим, никому не нужным, бесполезным. Картман ненавидел это. Он знал, что он не гений, чёрт возьми, и уж точно прекрасно знал про свой лишний вес; однако, это не давало никому права обращаться с ним как с грязью. В конце концов, он ничем не хуже остальных. Он не знал, что будет дальше. В голове была игольчатая холодная вата — и больше ничего, кроме стука молоточка в виске, да дрожь в холодных пальцев. Разумеется, он зашёл во вчерашний бар, где, разумеется, другой парнишка сообщил, что Карл оставил записку, уволился и укатил хрен знает куда, у него же никто не спрашивал прописку. Телефон не отвечал, а через час и вовсе отключился. О да, искать Карла в Америке... Картман поднял руку и уставился на часы на запястье. Неумолимые стрелки показывали без пяти двенадцать. Самолёт улетает через семь с небольшим минут. Он в очередной раз всё проебал — особенно возможность помочь матери. Он тяжело сел на крохотную табуретку и заказал воды — за пару долларов. Ему подали стакан, участливо спросили, чем можно ему помочь и посоветовали написать заявление копам. Администратор был особенно участлив и виновато хлопал ресницами, словно извинялся за то, что Карл был слишком убедителен, когда просил взять его на работу без документов, когда стоял на коленях и... убеждал. Карлу нужны были деньги — Картман это понимал, всем, в конце концов, нужны деньги. Это же грёбаная Америка. Всем нужны деньги. Только вот это ни хрена не значило, что его, Картмана, можно сбрасывать со счетов. Картман размассировал свои замёрзшие виски почти до крови, и легче не становилось. Стало легче, когда он задрал голову и посмотрел вверх — низкий промасленный потолок болтался прямо перед его глазами, готовый рухнуть и закрыть обломками всех. Всё стало предельно понятно. Боже. Да, нужно просто найти Карла и забрать у него свои деньги. Найти и забрать. И, разумеется, хорошенько отомстить этому придурку. О да, он сделает с ним абсолютно всё, что захочет. Снимет с него штаны и отшлёпает его по заднице. Картман зашёлся смехом — и в этот раз на него посмотрели как минимум с двух сторон. Он отшлёпает его не ладонью, нет... это будет пряжка ремня, так, чтобы кожа сходила с задницы. Карлу будет больно, Карл будет умолять о пощаде, но, ха-ха, нет. Плохих мальчиков нужно наказывать. Воровство — это грех, воровать — это плохо. Если Карла не научили этому в детстве, его научит этому Картман сейчас, пока не стало поздно, пока его душа не попала в ад или ещё хрен знает куда там. Карл. Картман несколько раз произнёс в зубы это имя, пока его не затошнило. Карл. Какое же мерзкое имя, тошнота подкатила в горлу. Как он вообще мог трахать его, того, кто носит такое ужасное имя? При воспоминании об этом член предательски напомнил о себе лёгким возбуждением. Нет, разумеется, трахать живое тело ему понравилось — на уровне ощущений, рука, конечно, тоже была мягкой и податливой, но рука не делала вид, что выбрала его, что ей приятно, что ей всё равно, насколько он толстый и отвратительный. У руки, собственно, никогда не было выбора. Теперь выбора не будет и у Карла. Картман понятия не имел, как будет действовать, но внутри клубилось чувство на уровне инстинкта, что он разберётся с этим, если доверится себе, если доверится желанию. В этот раз оно его не подведёт. В этот раз его желание никак не будет коррелировать с чужим желанием, чужое вообще не будет иметь никакого значения. Карл не взял кошелёк, очевидно, очарованный содержанием кейса, и Картман арендовал тачку по мобильному телефону, который Карл так же проигнорировал к счастью. Нужно было просто покататься и проветриться — чтобы в виске перестало щёлкать сломанным выключателем. Он катался взад-вперед, миновал маленькие города и останавливался в самых отвратных мотелях, просто чтобы завалиться в постель и спать, а утром выпить банку пива и снова сесть за руль. Голова стала подозрительно пустой уже на третий день такого вот бесцельного катания по Америке, но вместе с этим пришло и долгожданное облегчение. Это то, что требовалось его телу, чтобы распрямиться после такого сокрушительного удара судьбы. Ему казалось, что так он успокаивается и возвращается в норму, но не мог вспомнить, что вообще было его собственной нормой на протяжении ближайших сорока лет. Из больницы никто не звонил, и это означало, что всё ещё в том порядке, в котором оно и было неделю назад. Это означало, что мать ещё жива. Картман разок-другой представил, что ситуация изменится — боязливо, чтобы только попробовать каково это... и на удивление испытал облегчение. Мать могла бы умереть и оказать ему этим большое одолжение, подумал он уже смелее, сжимая руль перчатками. От неё, в конце концов, никогда не было никакого толку, разве что она кормила его и покупала одежду, но разве это не входит в базовый комплект по уходу за ребёнком? К тому же, мать была шлюхой, самой что ни на есть настоящей шлюхой в прямом смысле этого слова. Заявлялась за полночь в своей новой розовой шубе, воняющей духами и дерьмом, тащила за собой пару-тройку менеджеров в красных галстуков, и они трахались прямо в гостиной, издавая звуки на весь дом и пачкая спермой и смазкой обивку дивана. Картман тщательно стирал засохшую сперму мочалкой, и белые, почти восковые ошмётки неизменно оказывались у него под ногтями. Возможно, матери нравилось ощущение своей полной распущенности, ощущение, когда под ногами не мягкий ворс ковра, а холодное дно ямы, в которой она должна была оказываться морально каждый раз, по мнению Картману. А, возможно, за это всё просто отлично платили — иначе сложно объяснить наличие экзотических фруктов и дешёвой китайской лапши у них на кухне, сумки за десять тысяч зелёных и рваные колготки, зашитые по три раза. Картман был слишком мал и молчалив, чтобы задавать матери вопросы вслух, но это не мешало ему спрашивать самого себя, бога и резиновую куклу матери с торчащим надувным членом. Теперь Картман просто катил вперёд по пыльной дороге, поднимая за собой жёлтое облачко, и перемещаясь между отелями с такой же необратимостью, с которой капля дождя оказывается на асфальте осенью, если между ними не оказывается никакой преграды. На обочине стоял парень с клетчатым чемоданом и солнцезащитными очками на голове. Не рыжий, но вполне себе кудрявый. Картман остановился. Его пах в очередной раз дал о себе знать странным зудом. — Тебя... тебя подкинуть куда-нибудь? — Да, если вам не сложно! — парень наклонился и заглянул в салон. Машина как машина с толстым мужиком за рулём. Окей. — Я еду в колледж, здесь в трёх километрах железнодорожная станция... Я покажу. Картман посмотрел на родинку у него на подбородке и открыл дверцу машины. — Садись. От парня пахло духами — как показалось Картману, женскими, но не то чтобы он сильно разбирался в этом. Картман включил радио, когда парнишка впёрся своими длинными ногами в собственный чемодан, который он не догадался забросить хотя бы на заднее сиденье. Из динамика тихо засипел какой-то субтильный современный певец, Картман не понимал половины из того, что он поёт из-за ужасной громкой музыки и ещё более ужасного акцента. Парнишке, судя по всему, нравилось, — он покачивал вихрастой головой в такт музыке и барабанил пальцами по телефону. Ну, хотя бы не скроллит свои дурацкие соцсети, и на том спасибо, подумал Картман и прибавил скорость. Он уже знал, где нужно свернуть, чтобы оказаться в правильном месте. А парнишка не знал. Вот в чём была разница. Картман вдавил педаль и промчался вправо от железнодорожной станции, несмотря на все мольбы парнишки справа от него и хаотичные попытки открыть дверь. Двери не открываются, если они заблокированы, вот и всё. Простая правда жизни. В этот вечер Картман впервые за долгое время смог просто расслабиться. Впервые с тех самых пор, когда перешагнул порог бара с низким белым потолком и дешёвыми пластиковыми светильниками. Того самого бара, где пластиковая улыбка Карла — долбаного идиотского француза или кто он там был, с его дебильным выражением лица, когда Картман спустил ему прямо в блядский красный рот — где пластиковая улыбка Карла-суки испортила всё, что Картман называл жизнью. В этот вечер Картман впервые увидел, как человек умирает в его руках — если быть точнее, в петле его кожаного ремня. Он вынул член, когда слипшиеся ресницы на впавших глазах перестали дрожать, и с удовольствием подрочил прямо на мёртвое лицо. Он чувствовал кофейную тошноту в желудке и с трудом сдерживал содержимое внутри. В лоб долбила блаженная мысль о собственной исключительности и могуществе, словно наконец-то всё было хорошо и правильно, хотя солоноватый привкус анормальности — словно он только что сдвинул тектонические плиты, и теперь весь мир грозил рухнуть, — под языком оттенял удовольствие. Проблему тела он решил на удивление просто в первый раз — просто вывез труп в багажнике, нацепив толстые перчатки, и скинул его в воду, убедившись, что на берегу этого странного мутноводного озера нет ни души. Внутри разливалось странное чувство, что его никто не накажет, что никто не обратит внимание на исчезновение какой-то примитивной копии Карла-француза, лгуна и вора, укравшего не только деньги на операцию матери, но и единственный — первый, настоящий, живой, влажный — секс. Так не могло продолжаться долго — с переездами, арендами новых машин и дешёвыми мотелями, с мальчиками, похожими на девочек, но больше — на Карла-француза, конечно же, — и всё же так продолжалось. Как долго — знал один чёрт, но он не собирался делиться этой информацией. В конце концов, это было даже забавно: сорокалетний толстяк с потными сильными руками, подыскивающий себе рыженьких парнишек, якобы чтобы украсть у них девственность, в которой многие готовы были покляться, а на самом деле — чтобы украсть жизнь. По вечерам этот толстяк ещё садился за ноутбук и судорожно набирал «топ маньяков Америки» или «непойманные преступники» и воображал себя в этом списке. Его тихий хриплый смех и шальной взгляд в обрамлении лопающихся сосудов распугивал мышей — вездесущих обитателей номеров за пять долларов. Пятница тринадцатое очевидно была худшим днём для того, чтобы надеяться на сокрушительный успех, и всё же Картман надеялся. Он натянул клетчатую рубашку и простые черные джинсы — он обычный среднестатистический техасец, по вечерам любящий залить глаза и обсудить новые сиськи своей коллеги с такими же пузатыми одиночками. Коричневый костюм навсегда отправил в самый низ чемодана. Он вонял спермой предателя-франузишки даже после трех остервенелых стирок, и у Картмана неизменно начинала кружиться голова, стоило вспомнить об этом. Этот костюм ожидал только одного человека, и Картман дал себе слово, что когда-нибудь он убьёт оригинал, и этим всё кончится. Нет, пожалуй, он ещё помочится ему прямо в рот, и даже не станет дрочить над его лицом. Да, пятница тринадцатое была худшим днём. Картман убедился в этом, когда почувствовал, что всё идёт не так — от и до. Начиная от странного вида парнишки — с разбитой бровью и шакальим оскалом, появившимся, когда машина опустила стекло рядом с ним — и заканчивая тем, что Картман возбудился ещё до того, как розовое лицо юноши приобрело вечную маску бледности. У него, у этого парня, была рваная у ворота красная футболка с едва заметными следами крови на животе и на боку — Картман заметил это только когда привязал его к стулу в арендованном гараже, не забывая радоваться такому простому открытию, что в них вообще-то удобнее всего совершать то, что хочется. Ещё у этого парня, который ехал всю дорогу до аэропорта задумчиво кусая сочные губы, волосы были неестественно яркими, словно подкрашенными, хотя Картман знал, что это не так. Из привнесённего во внешность извне в нём были только две маленькие серьги в правом ухе, и это совсем его не портило, напротив, придавало вид странной, недавно откопанной древней роскоши. Картман озадаченно смотрел на него и соображал, каким именно способом убить его, чтобы удовлетворить своё желание поскорее. Член фактически изнывал в штанах, но доставать его сейчас, когда парень просто в отключке после точного удара в висок локтём, казалось фантастикой. Нет, невозможно. Наверное, лучше будет отпилить ему голову циркуляркой, хотя вся земля гаража пропитается кровью, которую потом придётся отдельно закапывать и разравнивать чистой землёй. Довольно замороченно. Ничто не мешало прибегнуть к самому любимому способу — удушению ремнём, — но почему-то Картману хотелось разнообразить своё приключение именно с этим Карлом. Наверное, дело было в пятнах крови, появившихся на нём ещё до встречи с ним, Картманом, убийцей. Это слово было странным на вкус — как молоко матери с привкусом железа. Картман не заметил, что парнишка довольно быстро очнулся — куда быстрее чем предыдущие два Карла, и, попробовав выдернуть руки или встать со стула, раздражённо цыкнул языком и заорал: — Ну, отлично, блядь! Только маньяка мне не хватало! От неожиданности Картман чуть не бросился прочь — звучный голос был не тише иерихонской трубы, и, хотя Картман включил рок на полную мощность и завёл мотор машины, чтобы с улицы было слышно что угодно кроме криков, ему всё равно стало не по себе. Он впервые подумал, что гаражи — ни хрена не идеальны просто потому, что любой прохожий может стукнуть в дверь и попросить сделать музыку потише. Если уж и арендовать гараж, то только вместе с домом и где-нибудь в глуши, а это другие деньги, это не те деньги, что можно заработать мелкими штучными заданиями, которыми он перебивался после Того-Самого-Случая. — Слышь ты! Кончай с этим, говна кусок, у меня самолёт в восемь вечера! Картман смотрел на него из угла, затравленно блестя глазами, словно сам был жертвой и опасался чужого гнева. В конце концов, он отлепился от холодной спасительной стены и вышел из полумрака на свет, надеясь, что выглядит в достаточной мере грозно для того, чтобы парень заткнулся и дал ему сделать свою работу. Иначе придется всунуть ему кляп, и это перестанет быть убийством Карла и станет совершено обычным, никому не нужным убийством случайного человека. Карл должен молить о пощаде. Карл должен извиняться. Карл должен говорить, что ни за что на свете не должен был красть чёртов чемодан с деньгами. Карл должен поклясться, что трахался искренне. Парень на стуле оглядел его с ног до головы — так дети оценивают новогодние подарки, которым не рады, и критично поджал губы. Сердце Картмана пропустило удар, и он шумно сглотнул, словно ожидая реакции. — Господи, — простонал рыжий, закатывая глаза, — за что мне это? Это, блядь, далеко не Тед Банди и даже, на крайний случай, не Даммер... Какого хуя меня схватил какой-то жирный пидорас, Господи? Это потому что я еврей, да? Стен был прав, когда сказал, что ты накажешь меня, если я не пойду с ним на мессу, а? Я, блядь, терпеть не могу церкви в этом городе, уж прости! Картман открыл рот и сжал кулаки. Неправильно. Что вообще происходит? Разумеется, все похищенные им до этого парни — все пять Карлов — вели себя по-разному. Первый — абитуриент — всё молчал и молчал, до тех пор, пока молоток не размозжил его пальцы. Потом он признался во всем, в чём Картман его подозревал. Да, он был Карлом. Да, он украл деньги. Да, он остался доволен сексом. Второй всё время просил позвонить его отцу и божился, что заплатит столько, сколько нужно. Третий повторял, что это ошибка, огромная ошибка — до первого удара. Потом он просто умолял остановиться и твердил запальчиво, что он извиняется, что не стоило воровать, что кража — это грех и ему гореть в аду, только, пожалуйста, сэр, не... Четвёртый рыдал как малолетний ребёнок, оставшийся без конфет на неделю, и из-за его всхлипов Картман едва различал то, что хотел слышать. Пятый то проклинал похитителя, то просил прощенья, то предлагал секс в любой позе, то обещал снять все деньги с карты и вернуть Картману, потому что украсть чемодан с деньгами было ошибкой и бла-бла-бла. Картман даже зевнул. Этот Карл был... хотя бы понятливым, да. Шестой Карл... чёрт, Картман не мог сосредоточиться на своих мыслях, потому что он не прекращал трындеть, и от него исходила такая злоба, что Картману стало трудно дышать. Он подумал, что стоило бы открыть окно, и усмехнулся себе под нос. Это не осталось незамеченным. Похищенный парень откинул кудрявую прядь волос с лица и чуть запрокинул голову, щеря зубы в белом оскале: — Смешно тебе, а? Туша. Тебе смешно, а я уже, скорее всего, проебал самолёт. Прощай, работа в Лос-Анджелесе, прощай, горячие ночи в собственном бассейне с текилой, да? Сука! Картман не выдержал. Его зубы громко стучали ряд об ряд. Он сделал шаг к стулу, на котором извивался этот монстр. — С текилой? Ты чёртов псих, ты знаешь? Я собираюсь убить тебя, если ты не понял. Ответом ему послужил взрыв смеха — клочковатый, ублюдочный, идущий откуда-то намного глубже гортани: — О, да, мать твою, я, конечно же, понял, что ты меня убьёшь! Ты ведь уже убивал, я знаю... Картман приободрился. Он облизнул нижнюю губу и слегка улыбнулся. — Верно. И убью снова. Тебя. — Угу, я понял, — парень потряс головой, словно потеряв интерес. Его голос гулко ударился о жестяные стены. Картман поймал себя на том, что следит за его движениями — словно этот парень мог представлять опасность, — воды мне, блядь, дай. — Что?.. — Картман не мог поверить своим ушам. Он типа тут... он только что сказал, что... — Ты не только жирный, ещё и тупой, а? — рыжий нервно дёрнулся и снова закатил глаза, затем высунул язык, — я пить хочу. Могу, блядь, я попить прежде чем сдохну? Сука... Лампочка над головами затрещала и погасла. Очень вовремя. Просто супер. — Где-то тут лампочка... запасная... сейчас, — Картман услышал свой голос со стороны, сомневающийся, глухой, надтреснутый, чуть ли не... извиняющийся... — Какая, нахуй, лампочка? Ты дурак? Воды мне дай. — Я не вижу ни черта... — Картман кашлянул и подумал, что это всё вообще-то глупо. Очень глупо. Всё, начиная от орущей на весь гараж музыки, и заканчивая рыжим парнем, сидящим прямо перед ним. Ещё, наверное, ему всё-таки можно дать ему попить. Картман вздохнул: странный трепет между лёгкими мешал сделать глубокий вдох, и теперь кислорода чертовски не хватало. — У тебя вода в канистре справа... маньяк, ебать тебя в рот, — парень усмехнулся, почти устало, но поразительно спокойно для того, кто может умереть в ближайший час. — Это не вода, это для машин жидкость... — Жидкость для машин? Сойдёт. — Это же убьёт тебя... — Лучше это, чем ты, ослина, — парень фыркнул и попробовал размять шею. Картман дёрнул руками — кончики пальцев наэлектризовались, словно представили, как делают массаж, разминают его острые широкие плечи и тонкую жилистую шею. Ещё этот запах... Картман понял, что от парня пахнет кровью и одеколоном. Его собственным одеколоном. Они пользовались одним и тем же запахом и... — Долго ты стоять будешь, говна кусок?! Дай попить или возьми уже кувалду, или что там у тебя есть, и вмажь мне хорошенько! Может, хоть на том свете будет вода, ебать тебя в рот! Картман прочистил горло и скрестил руки на груди. Ему физически было трудно дышать от этой необъяснимой наглости, заполнившей всё помещение и среди темноты, забившей его ноздри. — Ты... откуда?... — Картман вдруг подумал, что ему в самом деле интересно, где делают таких... таких. — Из Нью-Джерси. Из блядского Нью-Джерси, окей?! Всё ясно? Картману не было ясно. Он никогда не был там и ничего, совершенно ничего не слышал об этом месте, о чём он совершенно честно заявил, всё же припомнив, что стоит в почти полной темноте и блестят только белки глаз его жертвы и тонкая полоска света пробивается из-под жестяной двери. — О, ну... — жертва ухмыльнулась и громко причмокнула губами. Картман крайне невовремя представил, как эти губы причмокивают вокруг его члена, как они обхватывают и сосут и... — Нью-Джерси это такое дерьмо, что... Ты типа либо родился там, либо нет. Окей? — Я думал... так с любым штатом, — чтобы перебить мысли, Картман начал громко копаться в ящике наощупь. За вчерашний день он исследовал гараж как следует и запомнил, где валяются лампочки. — Заткнись! Ты вообще не понимаешь, мужик, — очевидно, жертва разозлилась. Картман улыбнулся: они разговаривали. Это было так дико, что в животе что-то постоянно крутилось и переворачивалось, как чертово колесо обозрения, на котором он сосал леденец единственный раз в жизни в пять лет. — Нью-Джерси — это... это... чувак, если бы ты вырос там, ты бы, ну, чёрт... Ты бы не был тобой, понимаешь? Это особенное место. Там всё имеет... привкус. — Какой ещё привкус?.. Что ты вообще несёшь?.. — хотелось осадить его, хотелось напомнить, что он тут не хозяин, что вообще-то его жизнь ничего не стоит и... — Слышь! Вкручивай лампочку, кусок ты дерьма... сам спросил, так и слушай. Если я сказал привкус, значит, так и есть. Ты пьешь воду, а кажется, что губу разбил. Пьёшь пиво — опять кровь, покупаешь вино, открываешь его — ебучая, блядь, кровь. Это необъяснимо, ага... Вообще всё дело в том, что ты постоянно машешься, наверное... Типа... Ты постоянно в крови, если хочешь, ну, иметь что-то... Мобильник, часы, серёжки там... Ну, я думаю. Иначе не ебу, как это объяснить, этот привкус... Уезжаешь — он исчезает. Всё. Свет вспыхнул так резко, что Картман чуть не упал с табуретки. Он покачнулся, и ему показалось, что пленник испуганно распахнул глаза. Ему показалось, что пленник... волновался за него. Ну да, одёрнул себя Картман, если он здесь свернёт шею, то маловероятно, что рыжий сумеет освободиться. С другой стороны, его и так никто не собирался освобождать, и вообще... — Так. Душеспасительные беседы затянулись. Приступим к самому интересному, Карл. — Картман проглотил угловатое ощущение неправильности происходящего и взял заготовленный молоток. Из колонок орала Нирвана, и, если честно, Картман не мог припомнить, чтобы до этого слышал эту песню. — Меня зовут Кайл, уёбок! — магия развеялась, и Картман почувствовал горечь на языке. — Никакой я тебе, блядь, не Карл! Что за тупое имя, а? Что за тупорылое имя, скажи мне?! Картман перехватил молот поудобнее и замахнулся над торчащим обтянутым драной джинсой коленом. И сел рядом на корточки. — Карл. Скажи, что ты Карл, или я причиню тебе боль. — А не пошёл бы ты нахуй, псих ебучий?! — Кайл умудрился вырвать ногу из не слишком тугой вязки и зарядить ботинком прямо в широкое лицо рядом с собой. Картман неуклюже завалился на бок — как матрёшка — но тут же вскочил, зло замахиваясь снова. — Ты Карл! Ты меня понял?! — Соси мой хуй, меня зовут Кайл, мать его, Брофловски!!! Я не собираюсь сдыхать за какого-то сраного Карла, которого в глаза не видел, и который небось кинул тебя, жирного тупого козла!!! Картман зарычал и, отшвырнув мотолок, набросился на него с голыми руками. Было что-то дьяволски приятное в том, как лопалась тонкая фарфоровая кожа под ударами его отбойных кулаков, как дёргался слабый кадык на еврейском горле, как покачивалась голова после каждого крепкого удара — как будто кукольная, ненастоящая... И всё-таки она была настоящей. Она смотрела на него живыми злыми глазами, и Картман видел такую жгучую ярость, что смотреть в ответ было больно. Он остановился, когда дышать стало тяжело, и кислородное голодание начало угрожать его сознанию. Нужно было что-то делать. Внизу живота резко кольнуло, и Картман обратил внимание на свои штаны — спустя целых полчаса. Ну да, конечно. Член предательски разбух и трусы натянулись до предела. Картман фактически слышал, как звенят напряжённые яйца. Нужно было что-то делать. — Успокоился, гондон? Когда ты хочешь кого-то, ты, блядь, говоришь об этом, а не вырубаешь по башке и тащишь в свою сраную берлогу, окей? Это так работает, — Кайл смотрел туда же, куда и Картман. С его дважды разбитой брови и разбитого носа и разбитой в мясо губ стекала крови отдельными струйками, и Картман перевёл взгляд на них, на то, как они затекают под чужую футболку и пропитывают ткань. Вот как образовывались прежние бурые пятна, что он заметил, когда привязывал его. Кайл уже пускал кровь сегодня. Кто-то уже пускал Кайлу кровь сегодня. — Кто... тебя бил? Раньше. До меня... — Картман кашлянул и отвернулся. Он впервые затянул с жертвой так долго и — совершеннейше, блядь, очевидно, — в этот раз убийство не получится таким, каким оно должно было быть. Значит, оно будет... бесполезным. — Да много кто так-то... Я же хотел иметь телефон, который дарят предки, или носить серёжки или ещё какое-нибудь дерьмо... — Я не про этот твой... Нью-Джерси, — Картман брезгливо оттянул губу. Было что-то странное в том, что Кайл принадлежал Нью-Джерси, — я про футболку... — А, это, — Кайл беззлобно фыркнул и запрокинул голову. Картман рванул к нему одним прыжком и опустил его голову, прекрасно помня из школьных уроков, что при носовом кровотечении запрокидывать голову противопоказано. Если ты, конечно, не вампир-самоканнибал. Кайл покорно опустил голову и сплюнул кровь прямо на его, Картмана, ботинок: — Это так, фигня... немного поцапался я одним парнем. Я его ножом, а он... — Ножом? Ты же мог убить его, — Картман пристально посмотрел в искаженное болью, но всё равно умиротворённое лицо. Никакого мученичества. — Ага, на то и рассчет, только хуй там плавал... — Он ушёл? — Картман почувствовал себя глупым ребенком, задающим матери глупые вопросы: где она была, почему задержалась, кто эти люди. — Убежал на третьей космической, ха... — Кайл вытер разбитый нос о своё плечо и потряс ногой, словно стряхивая онемение. Впрочем, так оно и было, — дай мне, блядь, попить уже, а? Картман коснулся своего члена в ответ и сжал его, глядя в зелёные глаза, которые расфокусированно пялились то на его лицо, то на низ его живота. Картман подумал, что, может, это важно знать — то, о чём он думает сейчас, — и шлёпнул губами: — Ты бы... переспал со мной? — Если бы не всё это дерьмо, то... — Кайл оценивающе окинул его с ног до головы. Взгляд хищника, который прекрасно знает, что любая лань будет счастлива, если её сожрёт именно он, — может, и да. Зависит от того, насколько мы бы оба этого хотели. Картман подумал, что стоит оставить его в живых хотя бы потому, что он хочет настолько, насколько в этой жизни это вообще возможно, а вот Кайл, похоже, нет, и это... неприятно. Картман проглотил собственную кислую слюну и поправил волосы, как будто пытаясь навести порядок на голове, если уж в ней пока не выходит. — Хорош пялиться. Дай мне воды, и я позволю тебе отсосать, окей? Картман знал, что Кайл не врёт. И когда Кайл лежал прямо на этой самой земле — убийственно близко головой к огромному молотку — а Картман стоял на коленях и старательно облизывал эрегированный обрезанный пенис, небеса, возможно, сжалились над ним, сорокалетним толстым мужиком, или дьявол решил, что шутка затянулась и пора бы уже выкинуть эффектный панчлайн, тогда и только тогда Картман услышал то, что обволокло его голову тёплой мягкой пеленой: — Ах... Чёрт, блядь... Найдём этого сраного Карла вместе и... Я сам его ёбну нахуй... Это всё было настолько неправильно, насколько в этой жизни вообще может быть. Ну и хуй с ним, подумал Картман.