Звёзды так любить не умеют

Как только мы очутились на Тёмной Стороне, Шурф сразу безапелляционно прижал меня к ближайшей твёрдой поверхности – пока ещё вертикальной, хотя я не горел желанием разбирать, к какой именно: был ли то забор, какой-то дом или, может, особый твёрдый ветер пожелал исполнить нашу мимолётную прихоть в поисках опоры. Собственно, даже то, что мы на Тёмной Стороне, я в тот момент не столько осознал, сколько почувствовал неким десятым чувством, которое, несомненно, было частью моего колдовского могущества. Я, конечно, вроде бы уже неплохо знал своего сэра Лонли-Локли – нас связывала многолетняя дружба и глубочайшая любовь – однако, порой поражался его прыти, неприсущей, казалось бы, такому до сволочизма педантичному колоссу. Сволочизма, конечно, в лучшем смысле этого слова – знаешь ведь, что не отстанет, сволочь, пока не добьётся результата чуть-чуть лучше самого идеального совершенства. Всё это промелькнуло у меня в голове за долю секунды, ибо думать связно в тот момент, когда твою шею облюбовывают губы любимого человека – сложновато, мягко говоря. Нельзя сказать, что я порывался прерывать наше действо чем-то излишним вроде мыслительного процесса – не зря-таки этим обычно в нашем тандеме именно Шурф заведует. Но всё же выдал лёгкое упоительное: «Ого!» – в ответ на все его неуловимые манипуляции, включавшие перемещение на Тёмную Сторону, и это «ого» тут же собственнически сцеловали с моих губ. Я и не протестовал. Моё это удивление было вызвано тем, что секунду, ну ладно, уже секунд десять назад (Шурфово влияние, однако, съехидничал внутренний голосочек) мы стояли посреди кабинета шефа после очередного задания и даже не помышляли ни о чём подобном. Ну, или, по крайней мере, я не помышлял, каюсь, мысли читать я, при всём своём могуществе, так и не научился – а мне, собственно и незачем. Моя интуиция обычно заменяет тяжёлый и нудный скрупулёзный процесс копания в чужих извилинах. В этот раз она меня подвела – не то, чтобы я был против, конечно. Задание нам попалось из разряда пресерьёзнейших – в столицу вернулся очередной сумасшедший мятежный Магистр, возомнивший себя лекарем мира и решивший в качестве «исцеления» устроить бойню в Сердце Мира. Ему, конечно, невдомёк было, что Мир наш вот уже с десяток лет стоит твёрже, чем когда-либо, удерживаемый силой любви миллионов Вершителей. Проблемка оказалась в том, что сей умник был выходцем из Ордена Потаённой Травы, и его магическая сила за пределами Сердца Мира многократно возросла, как и у большинства адептов, преданных Магистру Хонне. Что вдруг случилось с этим малым, что он так внезапно взбунтовался – возможно, один только Хонна и знает, но вряд ли скажет. И, когда мы с Шурфом напали на его след и настигли в одном из полуразрушенных кварталов Старого Города, мы не рассчитали, что встретимся с силой, превышающей нашу общую. Шурф уже поднял свою ледяную лапищу, я готовился подстраховать его Смертным Шаром, так, на всякий, но… хотелось бы мне сказать, что моя задница была в опасности, а Шурф, как обычно, её спас – меня бы такой расклад вполне устроил. Но в этот раз в опасности оказалось две задницы, то есть мы оба, и спас нас, как ни странно, сам Хонна, в последний момент вселившийся в меня. Как ему удалось направить свою магию сквозь моё тело – понятия не имею. Помню только, как он буквально появился внутри меня, говорил моим ртом, но своим голосом, смотрел на своего провинившегося Магистра через мои глаза, а потом я очнулся – ни мятежника, ни Великого Магистра внутри, только ноги от слабости подкашиваются. Лонли-Локли меня подхватил, спасая, всё же, мою задницу – хотя бы от удара об землю. Сказал, что Хонна преступника не то испепелил каким-то странным образом, не то просто сдул и по ветру развеял, по крайней мере, так это со стороны выглядело. После этого я рискнул оставшимися силами и дерзко послал Хонне Зов: тот ответил весьма дружелюбно, что его неразумного дитятю мы больше никогда не увидим, и на том исчез. Мёртв ли, жив ли, в каком агрегатном состоянии мятежный Магистр, нам не уточнили, но я знал, что Хонне верить можно. После этого мы попёрлись с повинной к Джуффину на ковёр, и вот я уже здесь, а Шурф наваливается на меня сверху с совершенно недвусмысленными намерениями. Во дела! Сегодня Шурф был каким-то особенно трогательным – я, несомненно, знаю, что он многогранен и твёрд снаружи, как Кохинур, и светел и мягок внутри, как тёплое море на наших любимых песчаных пляжах. И всё же, он не переставал меня удивлять каждый день, каждый час своей любовью, нежностью – или не он сам, а осознание этого. Он пристально заглядывал мне в глаза, с лёгкой фанатичностью и одновременно непонятной ноткой горечи где-то на дне зрачков, гладил по щекам и волосам, раздевал совершенно стихийно, путаясь в складках – и непонятно, от эмоций ли его покинула тяга к аккуратизму, которую не вышибешь даже присутствием на Тёмной Стороне, то ли это был новый изощрённый способ наслаждения процессом. Откуда мне знать, может он успевал считать количество волокон в том участке лоохи, в который зарывались его пальцы? Хотя нет, интуиция подсказывала, что не считал. Что было в этом что-то другое, что выше даже пресловутых подсчётов и исследовательского интереса. Я позволял ему ощупывать меня с особой жадностью, как в первый раз, укладывать лопатками в лиловую траву, неизящно елозить сверху, потираясь бёдрами и сталкиваясь носами в поцелуе. Мелькнуло ещё одно, что и мыслью полноценной назвать при Шурфе постесняешься: «А ведь мы никогда не делали этого на Тёмной Стороне? Или делали? А, Магистр нас разберёт…» После стало уже совсем не до каких бы то ни было мыслей или подобий мыслей – Лонли-Локли приступил к активной фазе действий. После бурного занятия любовью, в кратких перерывах которого я трижды представлял себе, как Мелифаро отругает нас, что мы ушли без Стража (и хвала Магистрам! Не то чтобы я стесняюсь, однако не хочу демонстрировать святилище нашей любви всем подряд), мы сидели, прижавшись спиной к прозрачно-серебристому гладкому стволу дерева, обнявшись. Шурф накинул скабу, а я восседал голышом, не обращая внимания на парочку недовольных комментариев птиц откуда-то с верхних ветвей. Было так хорошо, что даже курить не хотелось – я достал сигарету, зажёг по привычке, затянулся и тут же потушил. Не под настроение как-то оказалось курево. Вместо потребления табачного дыма я решил заняться разглядыванием своего невозможного любовника. Удивительно, но Шурф, как оказалось, себя красивым не считал – якобы красота это «неопределимая категория», а «эстетика – сугубо индивидуальная совокупность вкусов и образов». Описывал себя как «бледного, тощего и долговязого, непропорционально сложенного, с жёсткими чертами лица», но я с ним, конечно, не соглашался. Поэтому сидел и беззастенчиво любовался, как он, задумчиво и чуточку устало вскинув голову, вглядывался в ярко-оранжевое небо и причудливые завихрения облаков, и какая-то странная печаль сквозила во всём его облике, несмотря даже на то, что мы находились на Тёмной Стороне. Этот контраст меня поразил, честно говоря: я никогда не видел его таким здесь. Обычно, скидывая маску Мастера Пресекающего, Лонли-Локли искрился беззаботным весельем, словно слегка захмелев. Сейчас он был не Мастером Пресекающим, но и не тем ловким всемогущим парнем, которого я ожидал в качестве логичной развязки после всего произошедшего. И эта странная перемена даже на секунду напугала меня. Вот так-то: Макс, который не пугается ни за миг до возможной смерти от руки мятежного Магистра, ни когда в тело вселяется внезапный спаситель – ловит лёгкий тремор от нелогичной перемены настроения любимого человека. Да, пожалуй, изгиб его брови или губ значит для меня больше всех мировых и гражданских вместе взятых. А ещё я взял от него принцип «не люблю не понимать», поэтому мягко сжал его пальцы и, вопросительно глянув, тихонько позвал: – Шурф? Он глубоко вздохнул, не глядя на меня, но тоже ответил аккуратным рукопожатием. Взгляд его всё ещё блуждал так далеко, что я смирился с тем, что, возможно, ответа не дождусь в ближайшее время. – Почему мы выбрали эту форму? – спросил он ещё тише, чем я его окликнул. Эта странная мысль неслабо меня озадачила. Я мог бы подкосить под дурачка, начать всячески хихикать и подчёркивать своё полное недоумение тычками в бок и игривыми поцелуями, но почему-то не захотел. Разрушать атмосферу, может быть. А может, потому что подспудно понимал, что не этой реакции от меня ждёт любимый. Что его задело что-то очень важное, и я, конечно, могу оставить его наедине с этим – Шурф примет любой мой выпендрёж и настаивать на разговоре не станет, и всё же: ну разве не за этим любят, чтобы, по самому банальному выражению, «делить и горе и радости»? Ведь зачем-то же я люблю его. Вот тоже, о практическом применении любви задумался, блин… – Что ты имеешь в виду? – решился уточнить я, подбираясь к любимому ближе и обхватывая его за талию. Обнимать его вот так – бесценно, и пусть в этот момент мне в голову лезет всякая чепухня из ванильных романчиков, ничего не поделаешь, что так оно и есть. – Мы с тобой рождены давным-давно друг для друга, вместе, чтобы любить друг друга. Это ты и так знаешь. Мы с тобой – это некие Древние, которые древнее Древних, даже того, кто якобы в тебя вселился при воплощении сэра Макса Джуффином. Он же не просто так решил выбрать эту форму? Он искал меня. А я искал тебя. Того тебя, который ты. Хотя ты это всегда ты. Шурф наконец повернулся ко мне и смерил меня красноречивым взглядом, а я как-то подобрался внутренне, ожидая, что разговор будет непростым. Но для начала всё же сыграл в типичного Макса: – С чего это ты вдруг? Лучше б не спрашивал. В его глазах мелькнуло одновременно «Магистры тебя побери, больно!» и «неужели ты и правда не понимаешь?». Да понимать-то я понимаю, может, но объяснить не могу! Знаешь же меня, Шурф, не мучь, объясни уже, а потом я с тобой хоть на край Изнанки Тёмной Стороны! Любимый ещё немного на меня поглядел, явно формулируя ответ, потом всё же снизошёл до того, чтобы его озвучить: – Сейчас мы были в смертельной опасности, Макс. Я чуть не потерял тебя. И, казалось бы, что в этом такого? Чего я боюсь? Но я в очередной раз захотел убедиться, что ты реален, и что ты – мой, и притащил тебя сюда. А, вот оно что. Это была процедура проверки такая, ну-ну. Я бы, наверное, даже хмыкнул бы, если бы не понимал, что ему и вправду больно. Неужели я и вправду такой толстокожий? Мой любимый за жалкие секунды перед лицом мятежного Магистра не просто приготовился умереть, а уже пережил потерю меня, точнее – нас, что, несомненно, куда больнее. – Шурф, это ведь вполне нормально – испытывать боль, шок, страх потерять любимого, – попытался я, чувствуя, что до сих пор не вполне понимаю главного предмета разговора. – Я тоже не хочу тебя терять. – Странно бояться, зная, что мы друг друга никогда не потеряем навсегда, – заметил Шурф, прижимая меня к себе ещё тесней. – Мы ведь оба знаем, что сейчас наша форма и наша жизнь – лишь одна из множества, которые мы можем выбрать. Мы уже прожили больше, чем помним, наша любовь существовала от начала мироздания, и будет существовать после – создавать и сжигать миры, распадаться на мельчайшие детали и вырастать до размеров Хумгата, точно также, как и всегда будем мы – её носители. Махи говорил нам, что мы бессмертны, помнишь? Если бы мятежный Магистр нас сейчас убил – умерла бы только наша нынешняя форма. И расстались бы мы на много лет, может веков, но в другой форме и другом измерении встретились бы снова, потому что таков смысл существования нашей любви. Впрочем, это ты всё знаешь. – И? Шурф, я… да, я так широко не мыслю, как ты, но да – знаю я это всё, только для себя не формулировал. Ну и что тогда? В чём вопрос? – я начинал уже искренне беспокоиться за своего Шурфа. Нам уготована бесконечность вместе, да и сегодня мы выжили, отчего же тогда его глаза всё ещё полны печалью? Неужели его настолько сильно тяготит неразрешимость некой дилеммы, связанной с нами? – Вопрос в том, что, несмотря на это, я всё ещё боюсь потерять тебя. А я знаю безусловно, что никогда тебя не потеряю. Из этого логически следует, что я боюсь потерять то, что мы имеем именно сейчас. Именно эту форму, именно эту жизнь. Потому и спрашиваю: почему мы выбрали эту форму? Почему так держимся за неё? Что в этом во всём такого особенного? Я завис. Как я уже сказал, Шурф умеет удивлять как никто. – Ну нравится нам так. Тебе же нравится? И мне. Ходить по трактирам, не высыпаться по утрам, когда Джуффин будит, обращать внимания на всякие мелочи, типа мозаичных мостовых, обучаться магии разного рода… а что ещё нужно? – Это всё можно найти где угодно. Нет, он был всё ещё очень расстроен, и нынешнее задание ударило его по больному. Кто знает, как долго он задавал эти вопросы сам себе, пока я самозабвенно дрых у него на плече после очередной бурной страстной ночи? И где это видано, чтобы Шурф – и не нашёл ответа на мучающий его вопрос, да так, что решил обсудить его со мной? Я постарался не паниковать. Да, мой любимый – непростой человек, и я смирился с тем, что не всегда понимаю его, что иногда приходится делить его с книгами и тягой к знаниям, что наша любовь и магия – это одна и та же сила, и даже понял, что это всё находится в невероятной гармонии с моей абсолютной простотой и наивностью. Но не переставал беспокоиться о нём, если что-то затягивало его настолько сильно. А сегодня ещё и я оказался предметом его боли, помимо всего прочего. Нет, я должен был срочно исправить это! Кто сказал, что я смогу? Я ведь не Шурф, я совершенно другой человек, исправлялкин, тоже мне. Но, как человек любимый и любящий, я должен был хотя бы попытаться. – Мы много видели в своей жизни, Макс. Вспомни, сколько путешествовали мы вместе, – сказал Шурф после непродолжительного молчания, пока я суетливо скакал от беспокойства за него к поискам ответа на его вопросы. – И встречали много всякой невидали. Но никогда не видели настоящих богов. По сути, концепт божества как такового варьируется в зависимости от мировоззрения того или иного мира. Мы встречали полубогов, ложных богов, будущих богов, да даже нынешний мятежник – посмотри на него! Он был уверен в своей правоте, и вершил судьбу этого мира сообразно своему вѝдению. Для себя самого он был богом. Но всё равно потерпел поражение. Он нежно погладил меня по волосам и поцеловал в висок, словно уловив мою нервозность из-за этого разговора – стоп, почему «словно»? Он чувствовал меня как никто, поэтому наверняка знал, что я особенно нуждаюсь в его ласке, как в подтверждении того, что с ним всё в порядке, а эти мысли – всего лишь мысли. И совсем не вредоносные. Я постарался ему поверить и отзывчиво приник к его прикосновениям. – Потому что боги не существуют? Или не существуют сами по себе, что они – лишь часть мироздания, принимающие любую форму? – спросил я. – Именно, – в голосе Лонли-Локли мелькнула теплота и даже лёгкая улыбка. Я чуть не выдохнул от облегчения во всю силу лёгких, и только потом понял, что зря сдержался – Шурф-то всё равно этот несостоявшийся вздох чувствует и слышит. – Получается ли, что мы – боги? Я имею в виду та часть нас, которая и принимает некие формы и живёт эти жизни? – Получается, что так, Макс. А вот почему мы так держимся за нынешнюю форму, по сути, такую примитивную по сравнению с божественной? Зачем она нам? До меня наконец-то дошло, что именно беспокоило моего любимого. – Знаешь… Шурф, – начал я аккуратно, чуть отстранившись и заглядывая в его лицо. Эти прекрасные глаза напротив меня светились такой любовью, что меня захлёстывало с головой это вдохновенное, почти безрассудное чувство принадлежности этому невероятному мужчине – всей душой, всем моим существом, как Древним, так и нынешним. – Боги всё же заложники своей судьбы, тогда как люди – её вершители… в моём случае – дважды. Но всё же. Они любят, потому что это их предназначение в глобальном смысле – создающее и удерживающее мироздание, неотъемлемая часть их самих и самая главная повинность. Как у меня, когда я был в Тихом Городе. Мы же любим иначе – мы любим, потому что хотим, любим неразумно, любим вопреки, преодолевая судьбу, аккумулируя силу. У нас, у людей, куча своих недостатков, и каждый день наша любовь под угрозой – и всё же мы любим, несмотря на это, и не просто любим, а успеваем наслаждаться этим, беря от любви всё. Мы знаем, что впереди бесконечность, и наша любовь шире одной конкретной жизни и формы, которую мы избираем, но… разве это интересно? Разве это вообще ощущается? Нет, Шурф. Ты боишься меня потерять, потому что знание о вечности – сугубо теоретическое. Человек не чувствует вечности, даже зная о ней, он не может в неё поверить; и от того мы умеем ценить каждый момент больше, чем боги, некогда давшие начало этим сущностям – сэру Максу и сэру Шурфу. Лонли-Локли сглотнул и опустил глаза. Я чувствовал, насколько сильно он тронут моим спонтанным длинноспичем. Я и сам себе поражался, сидел и пытался отдышаться и понять, откуда из меня, дурачка такого, иногда вылетают подобные откровения. И ведь перескажи мне кто-нибудь мои речи – в жизни не поверю, что могу такое произнести, да ещё и так убедительно! Я думал, что Шурф сейчас поэмоционирует чуток, а потом ответит на сие тоже тонной аргументов, но он выдохнул, не поднимая взгляда: – Я люблю тебя, Макс. Так люблю… Я же не нашёл ничего лучше, чем ответить ему нежным поцелуем. Моё красноречие вмиг куда-то подевалось, но это и правильно. Потому что настоящую любовь не выразишь в одних только словах.