— Мельница — Невеста Полоза
— Княжна Ламия, вы сегодня просто ослепительны, — Чуя не успевает даже моргнуть, а его рука уже оказывается в нежной цепкой хватке. Холодные губы прикладываются к пальцам, лаская их один за другим. Процесс идет на второй круг, когда Чуя осознает происходящее, заливается краской и отдергивает руку, отступив на шаг. — Князь Полоз, простите, не сразу вас узнал, — Чуя заправляет за ухо выбившийся локон, и проклинает стоящего напротив мужчину за ласковую насмешку в его глазах. Княжна — титул редкий, но среди всех змеелюдов, их таких было целых трое. Трое мужчин, способных после спаривания отложить яйца и дать жизнь новым малышам. Чуя был единственной Княжной репродуктивного возраста и без партнера. Князь Полоз, Дазай Осаму, делал все, чтобы исправить этот момент в свою пользу. — Я вас прощу, если вы подарите мне свой первый танец, — прохиндей не теряет возможностей зря. Чуя ежится, но принимает протянутую руку, позволяя вести себя в пеструю толпу кружащихся пар. Они танцуют, Чуя ощущает себя лепестком, который подхватил штормовой ветер. От рук и силы, от хватки на талии некуда сбежать, Полоз ведет, доминирует, но не подавляет, широкие рукава одеяния Чуи летят, обнажая тонкие запястья, беззащитно голые, лишенные украшений и помолвочных браслетов. Маленькие ножки то едва открываются, то снова пропадают под подолом, но ступает Накахара легко — и не скажешь, что в иное время их заменяет длинный змеиный хвост. Дазай наслаждается танцем и неотрывно смотрит на своего партнера. Ламии редко рождаются. Родственники Медуз и Василисков, они отличаются от остальных змеелюдов, как яблоки от апельсинов. Истинные бессмертные, они умирают лишь когда устают жить, и многие веками проводят свое время, закрывшись в тайных домах. В целом, этим же скованы Полозы — о сокровищах их подземелий ходят легенды, каждый год на Змеевик люди прячут своих женщин, но Дазай уже давно разочаровался в смертных. Любвеобильность змея тяжело выдержать, что уж говорить о продолжении рода, если смерть приходит после одной ночи и приходится год ждать новую невесту. А ведь иногда девушек к нему не приводят вовсе… Маленькая рыжая Ламия была из вообще другого материала, за Княжну и право отправить к ней сватов передрались до почти полного истребления уже пять родов нагов и один василиск — слишком редко рождались имеющие право принять титул, полагающийся в их обществе змеям с такой особенностью, как двойной набор половых органов. Возможностью усилить кровь не хотели пренебрегать, и если был шанс обойтись без принятия в семью женщины-змеи, получить наследников от наложника или по контракту, заплатив за вынашивание яиц, избежав живорождения, которого не могли избежать женщины… За Чую готовы были убивать и убивали. Дазай любовался рыжей прелестью и понимал, почему. Белое с золотом восточное платье в пол вышито тонкими нитями, лазурные цветы распускают свои лепестки. Кудри на свету горят медью, на солнце золотятся сусальным золотом, собранные заколкой с крупными опалами. Губки розовые, пухлый чувственный бантик на кукольном лице будит желание целовать, большие голубые глаза не скрывают наличие острого ума. От фантазий, как с этой прелестью он сплетет хвост, у Дазая стянуло в паху. Полоз был богат — у него были драгоценные камни, его подземный дворец был произведением искусства, облитым золотом. Его слуги были сыты и верны, сам он был красив и щедр. Он мог осыпать маленькую Княжну драгоценностями, за каждое яйцо подарить золота по весу самой ламии в змееоблике, но хотел кудрявое чудо только для себя. Потому что видел в глазах одиночество, такое же, каким мучился сам. Ламии рождались неожиданно, никто не знал, что помогает из обычного плода родиться бессмертному. Маленькие змейки рождались, как все, с самого начала были чудовищно сильны, чаще всего вскоре убивали и своих единоутробных братьев и сестер, везло, если не убивали мать, инстинктивно пытающуюся свернуть своему же приплоду шею. И оставались одни, рано или поздно, пока не обретали разум. В свете Княжна Накахара появился уже почти взрослым, готовым в ближайшие годы стать центральной фигурой змеиной свадьбы. Или сплести хвосты с одним единственным змеем, если тот придется по вкусу. Воля Княжны была озвучена почти год назад, их общество забурлило, и Дазай… Он ждал новой встречи, и сегодня… был готов. Змеиная речь легко стелется, срывается с кончика раздвоенного языка. Брачная песнь, песнь-заклинание, песнь-призыв. Змеиный зрачок в голубых глазах не оставляет сомнений, что Полоз попал в цель. Он мог бы пленить, мог бы украсть, спрятать в подземельях, ласкать против воли, но он делает предложение. Без сватов, лично. И Ламия отвечает. Ответ на призыв срывается с губ, звучание древнего языка оглашает зал — каждый из змеелюдей понимает его, но говорить могут только древние — Ламии, Медузы, Василиски и… Полозы. Никаких нагов и драконов, никаких рунеспуров, их речь отличается от древней. И мало кто помнит, что игнорировать призыв на древнем языке не получается, инстинкт не позволяет промолчать, вынуждает дать незамедлительный ответ. Но и не обязывает соглашаться, а Полоз, к своей бешеной радости, слышит именно согласие. Они покидают вечер вместе, Князь ласкает белое запястье. Их скорейшая свадьба потрясает роскошью, обманутые и побежденные змеелюды расползаются по своим норам, а новобрачные удаляются, чтобы провести вместе медовый месяц, и уже в спальне, сбросив одежду, они демонстрируют змеиные обличья друг другу. Ламии — наполовину люди в обороте, Дазай любуется дорожкой мелкой золотой чешуи вдоль позвоночника, ловит алмазный отблеск хвоста. Маленькая трещотка на кончике сверкает в свете огней, газовая ткань палантина скрывает лицо, но супругу Ламия позволяет отвести ее. Буйные кудри рассыпаются красно-золотой гривой до пояса, золотой венец разрезает лоб, кончики ядовитых клыков, как у кобры, мелькают между приоткрытых губ. Тяжелый медальон лежит в ямке между ключиц, украшенный опалом, золотые змеи брачных браслетов обвили запястья, украшения комплекта охватили плечи. Палантин падает, Ламия движется, начиная брачный танец и показывая себя. Длинный хвост гибок, алмазная погремушка задает дробный ритм. Пальчики с острыми коготками оглаживают человеческое тело и переходят к змеиному. Складки между чешуей расходятся на паху, показывается вполне человеческий член, уже возбужденный, розовый, упругий, хочется пощекотать узкую щелку на головке кончиком раздвоенного языка. А чуть ниже раскрывается еще одна складка, как часть змеиной половины, и покрасневший Княжна демонстрирует, почему носит вроде бы женский титул. Палец, два, кулак, он погружает руку внутрь, вытаскивает, покрытую густой смазкой с одурительным запахом. Половозрелая Ламия готова к спариванию и вынашиванию яиц. Дазай давится жадной слюной и начинает свою часть демонстрации. Кожа наполняется неуловимым светом, освещая пространство, глаза — золотые солнца без белков и зрачков на узком лице. Губы вспыхивают рубином, волосы становятся жестче, не меняя длинны, крупные пластины чешуи на змеиной половине — настоящее золото. Полоз принимает половинчатую форму, хотя мог бы стать змеем целиком. Когти на руках — как бритвы, но Ламии они не страшны. Он так красив, так привлекателен — и все для того, чтобы раз в год соблазнить свою невесту, чтобы не дать ей сбежать. Притяжение и магнетизм — часть его магии, противостоять ей невозможно. Золотые украшения — темные части на сияющей коже, это и золотое ожерелье, тяжесть которого давит на плечи, и наручи, и кольца на сверкающем хвосте. Он ласкает себя, гипнотизирует движениями тела, и Ламия медленно движется навстречу, рискуя коснуться кончиками пальцев груди. Большая ладонь накрывает узкую ручку, направляет вниз по телу, по рельефу мускулистого человеческого живота к поясу, переходящему в тело змеи. Кожная складка незаметная, но они погружают туда руки, раскрывая пальцами, и вместе со смазкой, от которой немеют пальцы, показываются два крупных члена, каждый из которых немногим меньше руки самой Ламии. Княжна стремительно заливается краской, а Полоз смотрит томно, водя чужой ладошкой по горячим стволам, побуждая используя вторую руку обхватить оба члена, такие гладкие и упругие, широкие, длинные… Ламия нервно дергает кончиком хвоста, напоминая этим кошку, а Полоз уже незаметно обвивается вокруг, притирается к спине. — Однажды мы попробуем с твоей человеческой формой, и я буду смотреть, как они распирают тебя изнутри, буду слушать, как ты шипишь от удовольствия, — горячий шепот заползает в ухо, Чуя дрожит, а потом проваливается в золото глаз, поддаваясь чарам. Тело Ламии пышет жаром, толчки в знойную узость сначала одним членом, а потом и двумя, сводят с ума. Узко, мышцы не расслабляет даже специальная смазка. Полоз терзает приоткрытые губы поцелуями, лижет кончики острых клыков и кусает сам, подняв длинные волосы и обнажая красивую шею. Хвосты приходят в движение, сплетаясь, два члена оказываются глубоко внутри, наполняя нутро семенем, аккуратный член рыжей прелести выжат досуха жесткой рукой. Ламия беспомощно стонет, сотрясается в хищной хватке, а длинные пальцы пощипывают остренькие грудки. Дазай упивается чужим теплом, и свет под его кожей разгорается все ярче. Полоз — хищник абсолютный, у Ламии нет шансов. Бессмертие спасает Чую от участи быть иссушенным, когда Полоз разделяет на двоих жар и силу. Чешуи трутся друг о друга с треском, сплетение становится лишь крепче, и лишь тогда в голубых глазах вновь появляется разум. — Нет, нет! — Ламия упирается в чужую грудь, но в ответ Дазай шипит тихо и искусительно: — Да, моя королева, да! — и Ламия содрогается, принимая медленный толчок и неожиданную тяжесть внутри, и жар, словно в нее заливается раскаленный металл. То, о чем Полоз умолчал, то, что убивает смертных. У них с Ламией будет двойное потомство, и прямо сейчас змей откладывает в жаркой глубине, подходящей для вынашивания, свои яйца, помимо тех, которые сформируются из его семени. На сияющей коже выступает пот, Полоз шипит от удовольствия, делая редкие толчки, и его крепкие руки удерживают мечущуюся Княжну, переполненную внутри, но абсолютно беспомощную. Один толчок, два, десять. Чуя кричит, два члена распирают нутро, отложенные яйца тянут, семя и смазка, полные питательных веществ для будущего потомства, вытекают из складки, когда Осаму вытаскивает. Чуя трепещет, не замечая очередного оргазма, а оных успело случиться больше десятка за долгую ночь. Вытекающая из него жидкость — неподдельное жидкое золото, ею же покрыты головки опавших членов, и сейчас оно закупоривает все внутри, словно кокон, оберегая содержимое будущей кладки. — Так вот, откуда такие богатства, — Чуя хватается за края складки на своем хвосте, в такой же уже скрылся его мягкий член. Края горячие, нежные, натертые, чуть отстранившийся Полоз удерживает его в руках, оглядывая дело инстинктов своих. Чуя ненавидит его за зачаровывание, от которого было так хорошо, горячо и страстно, и которое позволило случиться спариванию ради кладки. Он знает, как будет выглядеть, приняв облик человека — маленькая фигурка с огромным животом. — Я не этого ждал от нашей первой первой близости, — обвиняюще вскидывается он, но Полоз лишь гладит его по щеке. — Не мог больше ждать, — признается он, и… Первым принимает облик человека. Так у него один член, и Чуя хочет его оторвать от злости. Страстное соитие стало страстным спариванием, теперь он хочет плакать от ярости, задыхается от обиды. Он хотел любви и ласки для себя, но Полоз увидел в нем то же, что и остальные. От этого так мерзко, так… Обидно. Чуя отворачивается под терпеливым, но не понимающим взглядом. — После кладки я требую развод, — тихо шепчут потрескавшиеся губы. Дазай ощущает, как внутри маленькой фигурки появляется какой-то… Надлом. Ламия отказывается делить с ним постель, не дает гладить свой раздувшийся животик и ютится в отдельной спальне. А через несколько месяцев, не выдержавший жалоб слуг на молчание за дверью, Дазай обнаруживает там кладку, брачные украшения, все золото и камни, которыми он одарил супруга, и… Мертвых змеенышей, умерших от голода. Княжна выносил ему наследников, в жарком теле срок развития уменьшился втрое и маленькие змейки в своих истончающихся скорлупках покинули тело. Больше Ламия не медлил, выполняя свою угрозу. Чужие желанные дети перестали быть его головной болью. Мир рассыпался золотой пылью. Полоз растерянно видел у когда-то умерших мучительно детей где рыжие кудри, где голубые глаза, где золотые чешуи. Малыши, чье рождение он даже не заметил, как не заметил в глазах своей Княжны желание быть любимым, супругом, а не инкубатором. То, что было таким желанным — супруг, змееныши — потеряно им. Князь Полоз сказочно богат, хорош собой, щедр. А еще он кричит от боли, разрывающей все его существо, ведь он позволил себе позабыть о самом главном желании своего сердца. Том самом желании, которое он рассмотрел в паре других глаз, то самое желание, ради которого он терпел год. Желание не быть одиноким, быть… Любимым. Никакие богатства, золото, камни — ничто не сможет вернуть ему обиженного мужа, ничто не вернет детей. Если бы он хотя бы пытался заглянуть, помириться, позаботиться о плачущем от боли и унижения возлюбленном! Если бы хоть раз попытался поговорить! Он наказан за свое высокомерие и равнодушие, а Княжна… Он исчез, словно его и не было.×××
— Я искал тебя, — Дазай подступает медленно, словно боясь спугнуть. Стоящая на балконе маленькая фигурка знакома ему до боли. На тонких пальцах блестят кольца, один особенно массивный перстень приковывает взгляд. Княжна сейчас — наложник Медузы, однако вместе они уже пятьдесят лет. Дазаю страшно представить, сколько маленьких Медуз Чуя уже родил своему мрачному обаятельному господину. Мори Огай глаз не спускал со своего аманта, окружая заботой и верными охранниками. Пробиться к Чуе не было возможности, шанс — один на миллион, и даже он тянул на самоубийство. Голубые глаза смотрят на Полоза безразлично, и сердце Князя сбивается с ритма от пронзительной боли. Не этого он ждал, так долго подгадывая личную встречу. — Ваши попытки встретиться бессмысленны. Между нами нет долгов, — равнодушно дергает плечом Ламия, и отворачивается, не желая видеть мужчину, разочаровавшего его когда-то. Чуя возненавидел мужчин, возненавидел спаривания, не желал близости и чужого общества, раздавленный отвратительным потребительским первым опытом. Мори потратил двадцать пять лет только на то, чтобы расположить к себе неприступного красавца, еще двадцать пять показывал, какой могла быть любовь и близость, если правильно довериться. Он вылюбил Княжну, так и не посягнув на его право самому выбрать время для зачатия, и двадцать пять лет каждую ночь отдавал все силы на ублажение Ламии. Неделю назад Чуя сделал первую кладку, и скоро маленькие Медузы поползут к отцу, выпрашивая еду, сдобренную родительским ядом. Наконец-то они будут любимы и желанны самим Чуей. Он подозревал, что от первой его кладки с Полозом не уцелел никто, слуги пренебрегали супругом своего господина, копируя его поведение, обнаружить гнездо и яйца было просто некому, к нему не заглядывали даже ради уборки. Богиня свидетель — сам Чуя не умер от голода лишь потому, что с рождения привык добывать пропитание сам и по ночам стойко потрошил кухню — вынашивание изматывало его до тошноты, заполненное яйцами чрево было переполнено, а ведь это был его первый раз, тот самый, когда он желал нежности и заботы по отношению к себе, не смея просить любви. Вместо этого он получил лишь боль внутри, постоянную тошноту и тяжесть, некрасивые растяжки на животе в человеческом облике, отеки и кошмары-воспоминания. Он прошел через все один, кладка была почти невыносимой и одновременно принесла облегчение. На маленькие фигурки под прозрачной скорлупой он старался не смотреть и не взял ни одного яйца с собой, даже зная, что почти наверняка его дети появятся в одиночестве и умрут от такого же пренебрежения, которое измучило Княжну. С Мори все было не так, тот целовал Чуе руки, помогал попить, и каждое из шести яиц вызвало у него поток горячей благодарности. Полоз заставил Чую выносить два десятка, и если бы Княжна мог умереть в процессе, наверняка так и случилось бы. Теперь тот стоял перед ним на коленях, умоляя о внимании. Согласный сам стать наложником Ламии, даже не заикаясь о попытке снова стать супругом. Напоминая о том, что он в долгу, ведь их первая брачная ночь была неудовлетворительной. Чую затошнило от этого лицемерия. — Изнасилование и спаривание в нашу первую и последнюю ночь удовлетворило вас, Князь — этого достаточно. Между нами нет долгов, я ничего не желаю получить от вас. Вы отвратительны мне, вы не смогли даже позаботиться об оставленной вам кладке, настолько пренебрегли своей ролью мужа и отца, — Чуя проходит мимо, нечаянно толкнув зажмурившегося мужчину бедром и поставив на четвереньки. — Через месяц появятся первые малыши, которых я подарил господину Мори за пятьдесят лет ласки и любви, за пятьдесят лет терпения и нежности. Пятьдесят лет всего того, чем за мою любовь и нежность, за мои страдания, не наградили меня вы, не потратили даже одного дня. Он готов жениться на мне столько раз, сколько яиц я произведу в каждую кладку, и столько лет нежить меня, не переводя страсть в страстное спаривание, сколько я пожелаю. Во всех отношениях, он будет мне более желанным супругом, чем показали себя вы. Прощайте. Прошуршало по мрамору белое вышитое платье в восточном стиле, высокий черноволосый мужчина подал рыжему красавцу руку, целуя тонкие пальцы и смотря с бесконечной нежностью в глубине рубиновых глаз. Князь Полоз остался стоять на коленях, и униженные слезы текли по его лицу. Противопоставить полувеку заботы и терпения ему было нечего. Под высокими сводами бального зала, Княжна кружился в танце с мужчиной, смотревшим на него, как на чудо, и видящим в голубых глазах бесконечную любовь в ответ. Их ожидала вечность вместе, и Княжна был уверен, что каждый его шаг навстречу будет по достоинству оценен и должным образом окупится в будущем. В конце концов, кто, как не Медуза, мог по достоинству оценить выбор Ламией такой платежной валюты, как любовь, забота, нежность и верность? Князь Полоз опоздал с раскаянием на пятьдесят один год.