Ты в венах, стерва

Сложно довольствоваться крохами, зная, что раньше у тебя был самый лучший кусок пирога. А ведь Чонгук не привык получать отказы. Отступать, обходиться малым — не для него. Только не в этот раз. Внутри Чонгука все сжимается, когда Лиса отталкивает его, не позволяя перейти ту самую грань, за которой прячется его настоящая, сломленная девочка. Доверительно закрывая глаза и мелко дрожа от неизвестности, она снова пробует отдать ему себя. С безмолвной готовностью предлагает Чонгуку стереть призрачные отпечатки чужих рук, но в какой-то миг трусливо пятится назад. Почти треснувшая, неприятно-липкая кожура стыда вперемешку с отвращением к самой себе снова и снова болезненно нарастает на хрупком теле. И не вырваться из цепких лап прошлого. Не сегодня, не в этот раз. Но Чонгук не спешит. Не злится, не срывает простыни со свернувшейся на краю кровати девушки, только дышит шумно, с неприкрытым сожалением. Он запретил себе дурные мысли и лишние слова. Один за другим взращивая в себе бездонные кратеры слепой терпеливости. — Ложись, Лис, я на диване посплю. Чонгук обходит кровать и останавливается в шаге от сгорбившейся фигуры своей истинной. Он буквально заставляет себя отдернуть руку, чтобы жадным прикосновением не напугать девушку. — Нет, я… пожалуйста… сейчас, дай мне всего минуту… Задушенный шепот граничит с приближающейся истерикой, и Чонгук неконтролируемо сжимает кулаки — от бессилия, желания предотвратить слезы и… собственной беспомощности. Но, вопреки здравому смыслу, вопиющему внутри черепной коробки о том, что не стоит крошить хрупкий мостик хрустального доверия, Чонгук покорно садится у ног Лисы и утыкается лбом в ее худые коленки. — Я никуда не уйду. Давящую тишину комнаты разбавляет рассеянный полумрак. Секунды превращаются в вечность, которую никто не спешит прервать. И когда в волосы Чонгука несмело, робко вплетаются прохладные пальцы Лисы, он в очередной раз окончательно и бесповоротно тонет, но только для того, чтобы опустившись на самое дно, получить возможность от него оттолкнуться. Ничто больше не затянет Чонгука назад, в мутное, непроглядное болото самообмана: ни липкая трясина обязательств на пути к желанному будущему; ни жгучий след от хлестко ударившей по щеке пятерни отца; ни последствия вывернутой наизнанку чужой гнили. Председатель империи Чон не смог отрицать верного решения, принятого сыном: отмена давно планируемого слияния двух известных семей принесет больше пользы, чем мнимого вреда. Вся подноготная незаконного, хорошо прикрытого пачками денег бизнеса старшего сыночка Кимов была выброшена на растерзание голодным репортерам. Чонгук постарался, за что получил отцовский хоть и скупой, но одобрительный кивок, и поспешно отобранные в наказание акции компании обратно. Несмотря на бесчисленное количество сообщений от бывшей невесты, он не счел нужным с ней увидеться, а вот для ее брата сделал исключение. Не смог оставить его без пары треснутых ребер и разукрашенной физиономии накануне длительных судебных разбирательств. Удовлетворения от мести ожидаемо не было, но разве мог Чонгук поступить иначе? Ни за что. — Давай я помогу, — тихий голос заставляет Чонгука торопливо обернуться к застывшей на пороге Лисе, пряча сбитые костяшки за спиной. Волосы ее слегка взъерошены после сна, на щеке смешная полоска от подушки, глаза распахнуты, а взгляд серьезный, настороженный — успела заметить. Да и внутри у Чона все еще вулканы взрываются от праведного гнева — полыхающей в нем яростью можно осветить добрую половину города. Дурак, остыл бы сначала, а потом возвращался домой. — Не хотел тебя будить, — говорит он, а она хмурится. — Иди в кухню, я принесу аптечку, — Лиса торопливо прерывает зрительный контакт, будто боится прочитать в глазах Чонгука правду. А он, провожая хрупкую спину потеплевшим взглядом, понимает, что от клокочущей в нем минутами ранее ярости не осталось и следа. Лиса еще больше хмурится, осматривая его руку. Затем нежно и бережно обрабатывает неприятно пульсирующие ранки, а когда Чонгук притворно шипит от антисептика, она виновато вскидывает брови: — Потерпи, пожалуйста. Чонгук ловит ее ладонь сразу после того, как Лиса почти невесомо приклеивает пластырь, и, вместо слов благодарности, целует ее прохладные пальцы. Смотрит на девушку и понимает, что готов хоть каждый день разбивать кулаки, а если понадобится — идти против всего мира только ради ее смущенной улыбки, превращающей вековые льды Антарктики в исцеляющую воду. Посреди ночи Чонгук просыпается от густого, почти осязаемого аромата зеленых яблок. Он даже на языке чувствует их вкус, будто только что выпил стакан свежевыжатого фреша, а когда смотрит на пустующую часть кровати, где пару часов назад засыпала Лиса, срывается в сторону ванной - именно там эпицентр захлестывающих эмоций его истинной. Чонгук успевает прожить в своей голове самые ужасные варианты, пока плечом давит на закрытую дверь. Распахнуть ее получается со второй попытки, и он, тяжело дыша от сжимающего горло страха не успеть, замирает перед прозрачной стенкой душевой кабины. Скукожившаяся и дрожащая, Лиса стоит под холодными струями воды, отчаянно пытаясь ногтями содрать с себя несуществующую грязь. И Чонгук, не раздумывая ни секунды, стремительно бросается к ней. Крепко прижимая к себе девушку со спины, он поворачивает кран так, чтобы на них обрушились горячие потоки. — Все хорошо, слышишь? Верь мне, — он утыкается носом в мокрые волосы на ее затылке. — …грязная… мне так жаль… — с посиневших губ его истинной срываются тихие, неразборчивые фразы, и она снова продолжает царапать себя ногтями. Чонгук сжимает ее запястья, стараясь не причинять боли, а покрасневшие следы на коже целует. Зверь внутри него рвется наружу, чтобы защитить, исцелить свою пару. И Чон решает не препятствовать ему, потому что незримая связь, существующая между истинными, позволяет прислушиваться к инстинктам, принимать их, следуя зову сердца. — Я люблю тебя, Лис, — не смотря на переполняющие парня эмоции его голос звучит уверенно и до спертого дыхания искренне. Лиса послушно замирает, и Чонгук, прекрасно осознавая, что обратного пути не будет: все, что их ждет в будущем — это незыблемое «вместе и навсегда», — проходится языком по покрытой мурашками коже Лисы. — Я люблю тебя, — повторяет он одними губами прежде, чем вонзить острые клыки в ее худое плечо. Надежно зажатая в крепких руках, Лиса коротко всхлипывает от неожиданной вспышки боли, которая сразу же сменяется успокаивающим теплом, заполняющим каждую клеточку ее тела. И когда Чонгук начинает целовать и зализывать метку, она понимает, что вместе с жалящей болью бесследно исчезло и все остальное. Осталось только правдивое, одно на двоих чувство, которое течет по их венам. — Я тоже, — Лиса коротко всхлипывает от неожиданно захлестнувшей ее волны облегчения, надежды и… счастья. — Люблю тебя, Чонгук.