All of the stars

Влажный ветерок приятно холодил разгоряченное лицо, мягко шевеля растрепанные волосы. Бархатную ночную тишину нарушал плеск воды, позвякивание бокалов и тихий голос Бориса, подпевавшего струящейся из старенького магнитофона песне Дэвида Боуи. Возможно, от того, что я никогда раньше не бывал в таком красивом месте, возможно от того, что просто не мог поверить в реальность этих нескольких по-настоящему спокойных дней, действительность казалась мне мерцающим в свете палящего солнца миражем: подойди ближе — и растает, уколов своей обманчивой ненастоящестью. Я изо всех сил старался не считать дни, чтобы не травить душу близящимся возвращением домой, но то и дело прикидывал в уме, сколько еще нам с Борисом оставалось нежиться в лучах солнца и мягких волнах океана. Прошло уже десять дней нашего, как он выразился, заслуженного отпуска.    — Поттер, ты когда-нибудь бывал на море? — Спросил меня захмелевший от трех бокалов мартини Борис, сидя перед камином в нашей квартирке над магазином Хоби.    — Нет... не доводилось как-то, знаешь ли. Когда я жил у Барбуров, они вроде хотели взять меня с собой в свой летний дом в Мэне. Но потом приехал отец, забрал меня в Вегас... а там ты. — Я шутливо толкнул его ногой, нечаянно разбудив свернувшегося у Бориса на коленях Попчика. — Тут уж, знаешь, не до моря стало... — Борис мягко рассмеялся, потянувшись к моим волосам в своей извечно любимой манере постоянно их ерошить.    — На небе, Поттер, только и разговоров, что о море.    После этого вечера прошло почти три месяца упорной обработки моей и без того больной головы на предмет того, куда бы я хотел поехать, что с собой взять, в какую сторону света податься и когда я вообще наконец выберусь на свет божий из своей пыльной лавки старьевщика.    В итоге, после долгого и упорного зудения у меня под ухом и многочасового шуршания страницами туристических буклетов, совместными усилиями — Борисовыми в основном, — решено было отправиться на Маврикий. Мы договорились управиться поскорее со всеми делами, собрать вещи и встретиться в назначенное время в аэропорту. Борис все рвался заехать за мной в магазин: «Иначе, Поттер, я тебя знаю, опять за что-нибудь зацепишься по дороге и опоздаем». Но мне было не по себе при мысли, что за мной будут заезжать как за какой-нибудь барышней на выпускном, и дело ограничилось вызванным на мой адрес такси. На тот момент мы не виделись уже больше трех недель, которые ушли на «утряхивание делишек», а я даже не мог понять, успел ли соскучиться по этой чернокудрой напасти или эти дни разлуки были благословением небес. Глубину разъедавшей меня все это время тоски по Борису я осознал только тогда, когда увидел его остроносый вихрастый профиль в толпе спешащих к трапу туристов. До окончания посадки оставалось каких-то минут пятнадцать, а я, как последний дурак, торчал на улице, путаясь под ногами уже во всю предвкушающих отдых нью-йоркцев. Я кинулся к нему словно измученный жаждой и жарой пустыни путник. Едва завидев меня, Борис с воплями рванулся мне навстречу, распугав по дороге стайку робких азиатских туристов. Его счастливым «Поттер!» огласилась вся посадочная площадка перед самолетом, и на нас уже подозрительно косились. Но мне было до того плевать, что я на радостях даже прижал Бориса к себе покрепче, когда он потянулся поцеловать меня в щеку, абсолютно не стесняясь и не таясь. До чего же я по нему скучал, я понял только в тот самый миг. С шумом и припадочным смехом мы кое-как загрузились в свой бизнес-класс и не отлипали друг от друга, пока шасси самолета ни коснулись взлетной полосы аэропорта имени сэра Сивусагара Рамгулама около города Маэбур. Всю дорогу Борис что-то самозабвенно вещал, успевая при этом налегать на казенный виски, флиртовать со стюардессами и украдкой оглаживать меня горячими ладонями под сбившейся рубашкой. Его хаотичная сущность и эта первозданная «борисовость», которой мне так не хватало в густой темноте магазинчика, наполненного только поскрипыванием дерева и приглушенными голосами покупателей, заполняла не только все маленькое пространство нашей ячейки в самолете, но и будто пенилась у меня где-то под ребрами, пузырясь в сердце игривым шампанским. Его раздражающая громкость, шумность и неуемная энергия словно заполняли внутри меня какие-то потайные, будто бы специально предназначенные для этого каналы. Уже год прошел с нашего Амстердамского приключения, до сих пор отдававшегося звенящей болью где-то в костях, а я все никак не мог привыкнуть к этой его внезапности, спонтанности и такой живой инаковости, словно он был пятном нефти, стремительно расползавшимся по поверхности белого до рези в глазах снега. Как истинный рыцарь, Борис уступил мне место у окна, хоть я и подозревал, что где-то здесь кроется подвох. И подозрения мои подтвердились, когда он, будто бы невзначай, захотев поглядеть в круглое окошко, навалился на меня с боку и прижался своими горячими до нельзя губами к моей покрывшейся мурашками шее. Я смиренно терпел, зная, что по прилете на место, в отеле, получу все назад сполна. Вместо отеля Борис снял нам домик на берегу Индийского океана, подальше от сборищ туристов на государственных пляжах. Был не сезон и на много миль вокруг не было ни единой души — только пенистые волны, набегающие на песчаный берег, пальмы, крики чаек и мы. Все вокруг было намного ярче, и казалось сочнее и живее, чем в мрачном и промозглом в это время года Нью-Йорке. Небо поражало своей красотой и цветастостью — от лазурного до бездонно-синего. Остров был окружен бескрайними плантациями сахарного тростника и утопал в изумрудной мягкой зелени. Воздух полнился ароматами пряностей и дыма, а солнце стояло так высоко, что приходилось постоянно щуриться от его ослепительного сияния. Ненавидящий солнце Борис наотрез отказывался выбираться на улицу, пока раскаленный до бела круг не начнет закатываться за край горизонта. Поэтому мы целыми днями валялись в постели, открыв настежь панорамные окна, целовались, занимались любовью и нежились в объятиях друг друга. По вечерам мы брали с собой корзинку со снедью, одеяло и старенький кассетный магнитофон и отправлялись на затяжной пикник под бархатным черным небом, щедро усыпанным звездами. Но предпоследний вечер на острове мне не забыть уже никогда. Это воспоминание я бережно помещу в свою памятную шкатулку и буду доставать в самые темные моменты жизни как янтарный кулон с капелькой воздуха, сохранивший в себе пряность и теплоту лета, который я подарил Борису на память об этом времени. Мы, как озорные зверята, носились по берегу, громко хохоча и плещась друг в друга водой, отплевываясь от песка и еще больше распаляясь. Схватив Бориса за край рубашки, я повалил его на теплый мокрый песок, нависнув над ним и ловя каждый вдох-выдох. В его глазах плясали бесовские огоньки, а руки тут же потянулись ко мне под рубашку. Волны прибоя мягко подтопили его разметавшиеся кудри и намочили одежду.  — А пойдем-ка искупаемся, а Поттер? — Он улыбался мне в губы и выглядел абсолютно счастливым. — Искупаешься, пока будешь меня догонять! — Я слез с него и со смехом понесся к темной воде. — Что ж, тогда молись, чтоб я тебя не догнал! — Борис вскочил на ноги и поскакал за мной, размахивая руками и ухая от хохота, тонущего в ночной темноте. Такой огромной луны, как в эту ночь, я не видел еще никогда в жизни. Она будто наклонилась к воде, сливаясь с искрящимися гребнями тихих волн в бережном поцелуе. Шелест океана и наш с Борисом смех — вот и все, что было тогда важно и нужно. Мы стояли по пояс в воде, мягко омывающей наши разгоряченные тела, и самозабвенно целовались в жемчужной лунной дороге, такой широкой, словно ведущей к самому небу. Казалось, ступи на ее край и, взявшись с Борисом за руки, дойдешь до самого ее конца, доберешься до луны и увидишь, что там, за границей мироздания. Борис топится в набегающих волнах, плещется в них задорно и шумно, как ребенок, выкрикивая какую-то несуразицу на нескольких языках сразу.   Лунные блики на воде слепят глаза, расползаясь по темной глади пятнами жидкого серебра. Так, наверное, сияли мечи нордических богов, когда на небесах гремела очередная битва, а на землю проливались тонны воды из гремящих раскатами грома туч. Я замер, не в силах отогнать непрошенное ведение, в то время как Борис слишком занят тем, что впивается в мою шею губами. Точно какой-нибудь вампир, которого вынесло на берег прибоем, и он пристал к первой попавшейся жертве, голодно цепляясь за ее мокрые плечи. И как я мог сопротивляться, когда ощущать его губы на своей сонной артерии было так пленительно и вязко-завораживающе. Борис сбоку притих, будто сосчитывая частоту сердцебиения через пульсацию тонкой вены у меня на шее, которая билась о его обветрившиеся губы.   — Знаешь, это все того стоило. Я бы все отдал, только бы этот вечер не заканчивался, — прошептал я Борису в плечо, на самой грани слышимости. Но он услышал и кивнул, оглаживая мою спину горячими ладонями, холодя кожу серебряными обручами колец. — Да. Да, я тоже. Вообще все, что было до этого, стоит того. Веришь, я ни на минуту не пожалел. — Он отодвинулся от меня, заглядывая в глаза. У меня не нашлось слов, чтоб ответить что-то связное, но слова и не нужны были. Мы с Борисом уже давно дошли до той стадии, когда понимаешь друг друга с полумысли, даже не открывая рта. Борис провел по моей щеке кончиками пальцев, убирая с глаз влажную челку и приник губами к моему лбу. — А теперь, Поттер, — он прошелся губами по линии носа, опускаясь к моим губам. Я приоткрыл рот, готовясь ответить на поцелуй, — теперь твоя очередь догонять, — выдохнул он мне в губы и, плеснув мне в лицо водой, что есть силы припустил к берегу с громким заливистым хохотом. Мне понадобилась пара минут, чтоб отдышаться и пуститься в погоню. Поймав Бориса на самой кромке берега, я сгреб его в объятия и повалил на усеянное гранатовой кожурой одеяло. Под рукой звякнула полупустая бутылка. Вытащив пробку зубами, я поднес ее горлышко к Борисовому рту. Он, хитро зыркнув из-под упавшей на лицо челки, обхватил его губами, а я почувствовал, как внизу живота что-то опускается и наливается тяжестью. Вино текло у Бориса по подбородку, а сам он напоминал молодого Диониса, озорного виночерпия на вакханалии, до невозможности грешного и безнаказанного. Я подавился воздухом и, отпив немного из той же бутылки, принялся слизывать вино с его светящейся в ночи жемчужной кожи, широкими мазками языка покрывая кадык и шею, слегка прихватывая зубами возле судорожно бьющейся жилки. Борис тихонько проскулил и стал вдруг мягким и податливым — бери и делай все, что только хочешь. И кто я был такой, чтобы сопротивляться. Трясущимися руками я стащил с себя промокшую одежду и уложил Бориса на одеяло, стягивая и так уже наполовину сползшую с его плеч рубашку. Он, без тени стеснения, развел ноги и притянул меня ближе, зарываясь пальцами в мои влажные волосы.  В его зрачках плясали отблески вожделения и возбуждения, словно черти через костер прыгали. Я устроился между его бедер, поглаживая внутреннюю их сторону так бережно, будто Борис был хрустальной вазой. Дав мне насладиться прикосновениями, он нетерпеливо вздохнул и перекатился на бок, меняя нас местами. Дотянувшись до корзинки с фруктами, которую мы притащили для пикника, он выудил с самого дна тюбик со смазкой и, погрев его в ладони, выдавил немного на пальцы. Нависнув надо мной, он завел одну руку себе за спину, и меня пробрало мурашками от осознания того, что он там делает и для чего. Лицо Бориса исказилось в болезненной гримасе, и я потянулся к нему с утешительным поцелуем, испытывая легкую вину за его боль. — Все хорошо, Тео, сейчас. — От этого срывающегося шепота мне стало вдруг невыразимо хорошо и плохо одновременно. Перед глазами темнело от накатывающего оглушающими волнами возбуждения. Борис сдавленно ахнул и прогнулся в пояснице, впуская меня на всю длину. А у меня будто сердце из груди выпрыгнуло: настолько он был красивым и невероятным, неземным, словно с полотен Караваджо. Его лицо с надломами чернильных бровей исказилось болью лишь на долю секунды, а после засияло улыбкой.  Опираясь руками по обе стороны от моей головы, он прильнул ко мне губами, мягкими и солеными от морской воды. Я осторожно сделал первый толчок на пробу, аккуратно придерживая Бориса за талию, изо всех сил стараясь быть бережным и терпеливым. — Все хорошо? — Да, вот так просто отлично... — Окончание фразы сорвалось на порывистый вздох, когда я начал осторожно двигаться, постепенно заполняя собой его горячее нутро. Со своими бывшими девчонками я часто вел себя по-звериному жестко и порой просто мерзко, тогда как с Борисом все было совсем по-другому: с ним я обращался благоговейно, действуя на пределе своей нежности и боясь причинить ему малейшую боль. Хоть и знал, что он стерпит все, если мне это будет нравиться. Иногда он сам просил быть с ним пожестче, но даже в такие моменты я не отпускал себя до конца. Порой, изрядно набравшись в каком-нибудь баре, мы с хохотом заваливались в гостиничный номер, дрожащими руками срывали друг с друга одежду и давали волю животной агрессии, оставляя на коже расцветающие багрянцем отметины. Мой, мой, только мой, и плевать, что эти отметины я прятал за шарфами и воротниками свитеров, а Борис — в стоячем вороте рубашек и пальто. Само их наличие, их жгущее кожу присутствие на теле грело душу и убеждало — теперь точно надолго. — Господи Иисусе, да быстрее же ты, мать твою. Я немного ускорился, сменив угол проникновения, и Борис сорвался на очередной громкий стон, что был для моих ушей благословенной музыкой. Его пальцы впились в мои предплечья, царапая влажную кожу ногтями и оставляя красные полосы, которые пробудут там еще долго, напоминая о себе легкой болью. Я сорвался и начал вбиваться в его податливое тело с бешеной скоростью. Борис молился всем небесным и подземным богам и громко матерился. — Залепить бы твой грязный рот чем-нибудь. — Дыхание не хватало, грудь судорожно вздымалась, загоняя в легкие обжигающе прохладный воздух.   — Так поцелуй меня. — Лицо Бориса пересекла кривая, как надрез лезвием на полотне, улыбка. Я слепо шарил мокрой рукой по его горячей груди, и, под прерывистые стоны Бориса, схватился за связку кожаных шнурков, свисающих с его шеи. В ладонь впивались позвякивающие подвески, но я упрямо тянул шнурки на себя, накручивая их на кулак и прижимаясь к коже, покрытой капельками влаги. Борис потянулся мне навстречу, и я сминал его губы в развязном мокром поцелуе, пачкая своей слюной его подбородок. В отместку он прихватил мою нижнюю губу зубами, тут же зализывая место укуса и смахивая языком капельку крови. Кусаться, материться на всех языках мира, громко стонать и тереться об меня дикой кошкой, проявляя при этом видимость контроля — в этом весь Борис во время секса. И любое из этих действий заводило меня похлеще самой забористой травы. Он заполошно дышал и все порывался что-то сказать, но сил хватало лишь на то, чтоб громко, надсадно стонать. От этих стонов меня пробирало сладкими судорогами, в них словно была запечатлена вся прелесть и жестокость мира, стегавшая меня плетью по коже, оставляя рубцы на сердце. Чувствуя приближающийся конец, Борис потянулся ко мне, словно бы из другого мира, так долго мы пронзали измерения до этого, обжигающего губы касания. Наш поцелуй был как взрыв сверхновой — нереально оглушающим и выпивающим все силы, чтобы снова выплеснуть их в нас, разметав до мельчайших атомов. Кровь в голове гремела набатом, под черепной коробкой разразилась буря с громом и молнией, ослепляя мои и без того несчастные глаза, с которых Борис в порыве страсти стащил очки, подцепив дужку зубами. Мы оба были на грани, на той смертельной границе между смертью и жизнью, где дорога только вверх в небо или вниз, на самое дно. Борис подался вперед, насаживаясь еще глубже и конвульсивно сжимаясь, вышибая из моей груди воздух.  Размашистые движения вкупе с оглушающим возбуждением сделали свое дело за считанные минуты. На один краткий миг я оглох, ослеп и задохнулся одновременно. Подогретое алкоголем тело усилило ощущения тысячекратно, разрывая каждую клеточку нестерпимым наслаждением. Перед моими глазами словно разом вспыхнула сотня звезд, под радужкой заплясали снопы искр, раскрываясь букетами бликов, отбрасываемых посеребренной лунным светом водой. Ослепленный этим сиянием, я открыл глаза и на меня обрушилось небо. Бездонный купол, уходящий в бескрайнюю бездну, сверкающую мириадами искр мертвых солнц и планет за целую вечность пути от нас. Они смотрели на нас, таких маленьких и радостных в своем слиянии душ и тел, двое крохотных людей перед лицом бесконечности. Мы проваливались в нее с головой, абсолютно и безраздельно счастливые и словно вся Вселенная замер в этом миге нашего восторга. Чуть отдышавшись, я продолжил толкаться в горячее податливое тело, на последнем издыхании, на пределе. Сжав его член в своей руке, я довел его до пика парой быстрых движений. Лицо Бориса взорвалось фейерверком эмоций, а грудь надломилась судорожным вздохом, выпуская в ночную темень полный наслаждения и горячечной истомы стон. Я крепче ухватил Бориса за руки, словно мир сейчас перевернется, и я не успею подхватить его в падении в эту сверкающую жемчугом бархатную неизвестность. Он смотрел в мои глаза, и я видел в его взгляде отголоски своего необъятного восторга. Мы будто превратились в две искры от костра, которые, переплетаясь в хтоническом танце, неслись вверх, выше и выше, навстречу неизведанному. Борис судорожно хватал ртом воздух, не в силах отдышаться и оправиться от наплыва чувств, а я как завороженный смотрел на его охваченное какой-то первозданной одухотворенностью лицо, которое будто было высечено из многовекового мрамора. Его улыбка заставляла мое сердце болезненно сжаться: я был готов на все, чтобы еще хоть раз послужить для нее причиной. Борис, все еще не выпуская меня из себя, потянулся за поцелуем, впиваясь в мои губы так сильно, как если бы от этого зависела его жизнь. Его трясло, по внутренней стороне бедер подтекала моя сперма, а по коже будто бы пробегали искры от электрических разрядов. Я обнял его, укладывая лицом на свою грудь, и перекатил нас на бок, вытерев Бориса полотенцем и укрываясь другим краем одеяла. Ветерок был все еще теплым и ласковым, но полуночная прохлада уже волнами накатывала с моря, вызывая стайки мурашек по разгоряченной, покрытой испариной коже. Борис прижался к моему плечу, губами собирая соленые капельки пота и зацеловывая каждую родинку на ключицах, а меня всего пробрало до самого позвоночника мощным разрядом и перетряхнуло — столько в этом жесте было детской беззащитности и нежности. Я обхватил его руками, крепче прижимая к себе и зарываясь носом в чуть влажные, пахнущие морским ветром кудри. Боковое зрение обожгло мимолетной вспышкой. — Гляди, Борис! Нет, ты только погляди! — мы завороженно уставились на покрытое росчерками, как если бы чернильная тьма над нами плакала огненными слезами. — Настоящий звездопад... Как красиво... — восторженно прошептал Борис, глядя на расчертившие небо игольные всполохи. Он во все глаза смотрел вверх, и в их глубине отражались вспышки падающих в своем последнем полете метеоритов. Я смотрел на него и никак не мог отвести взгляда, пытаясь запомнить этот миг, выжечь его на сетчатке глаз, как самое драгоценное воспоминание: подрагивающие на ветру, сливающиеся с нефтяной темнотой, растрепанные кудри, приоткрытые, в мелких трещинках губы, пятно приставшего к щеке песка и эти бездонные, восторженные глаза, влажно блестящие под длинными ресницами. Борис был похож на мальчишку, впервые увидевшего озаренную огоньками Рождественскую елку. И в этом была его истинная, ни с чем не сравнимая красота — в умении радоваться, восхищаться и удивляться, хотя в жизни он повидал такое, о чем многим и мечтать боязно. Нереальность, невозможность этого момента, холодное мигание звезд над нашими головами и теплый морской бриз унесли меня далеко отсюда, словно мы оказались по другую сторону мира, где все возможно, стоит только захотеть. Из дремотной зыбкой грезы меня мягко повлекли обратно, на землю, те самые теплые, сухие губы, прикоснувшиеся к моим в почти что целомудренном, невинном поцелуе.  — Успел загадать желание? — мой сбивчивый шепот утонул в Борисовых приоткрытых губах.  — Знаешь, Тео, если бы с неба вдруг разом упали все звезды, на каждую из них я бы загадал тебя. — Он поднял на меня свои невозможные глаза, из уголка левого по щеке скатилась блеснувшая в свете луны слеза. Мог ли я любить его еще сильнее, чем в тот момент? Тогда мне казалось, что любить Бориса сильнее уже невозможно. Я порывисто притянул его к себе, прижимаясь так сильно, будто хотел раствориться в нем без остатка. А я очень хотел, если бы только мог.  Мы сидели, обнявшись, словно те двое подростков в пустыне Вегаса, заблудшие и снова нашедшие друг друга. Только мы двое, а над нами сияли все звезды мира.