***
— Данил, помнишь, мы неделю назад собирались у Сани? — непонятно к чему клонил Дима, но Гаврилов кивнул. — Я помню, что кто-то из наших целовался, причём это был кто-то из парней, но я не помню, кто. Уже почти у всех спросил, никто нихуя не помнит как всегда. Я что спросить хотел.. может ты помнишь? Ты же у нас непьющий, трезвая голова. — Прости, Дим, не припоминаю. Наверное, я уже уехал к тому моменту, — Данил, к сожалению, всё прекрасно помнил. И как Антона поцеловал, и как все ошарашенно смотрели вслед, и как горечь накрыла с головой, когда он приехал домой и увидел спящую девушку, которая искренне любила его всем сердцем. — Жаль. Спрошу у Антона, он обычно всё помнит, даже если выпьет, — с этими словами Дима покинул друга, позволяя ему погрузиться в раздумья. Значит, Антон тоже всё помнит. Данил закрывает лицо руками, устало вздыхая. Он любит свою девушку, но... Но почему-то уже не так, как раньше. Она стала ему как сестра, с ней привычно, легко, и общение идёт непринуждённо, плавно. Если она захочет уйти — он не отпустит, ему будет сложно, потому что привык к ней, но ему не было бы так больно, если бы Антон вдруг захотел перестать общаться. Данил пытается уверить себя, что это просто мимолётное влечение, а после всё пройдет. Ему нужно просто передохнуть, слетать куда-нибудь вместе с любимой, и всё встанет на свои места. Может, стоит позвать парочку друзей, чтобы весело провести время всем вместе. Приходит сообщение, и Данил отрывается от некого мозгового штурма. Разблокировав телефон, он сразу нажимает на уведомление, читая сообщение. Антон Черемисин 15:17 Дань, я так и не отдал тебе пальто. Когда тебе будет удобно встретиться, чтобы забрать его? Гаврилов хмыкает, прикидывая, когда будет комфортнее всего встретиться, и с глухим осознанием понимает, что готов встретиться с Антоном в любое время. Он быстро печатает ответ, ещё немного беседуя с другом насчёт неважной ерунды. Чёрт. В последнее время в голове было слишком много мыслей, сбивающих его с толку. И большинство из них были об Антоне. Не то, чтобы Данил был категорически против этого, ведь они готовили совместный проект, и так или иначе он будет думать о нём, но не так же часто. Даже о девушке он думал в разы меньше, когда его только охватила эта пучина прекрасных чувств. Ещё немного, и вскоре он глухо врежется в стену, ударится головой, рассечёт её об твёрдую поверхность, но всё равно постарается сгладить сложившуюся неловкость, уничтожить её между ними и общаться как раньше. Вероятно, ему стоило думать об этом раньше, когда мысль поцеловать Антона постепенно переставала быть настолько безумной. Теперь оставалось думать лишь о последствиях, чем, впрочем, он и занимается на протяжении всей недели. На самом деле, почти ничего не поменялось. Как были лучшими друзьями, так и остались. Только теперь, когда они случайно сталкивались взглядами, уши и щёки Черемисина покрывались алой краской. И от каждого прикосновения друга парень шарахался, словно от удара тяжёлым предметом. Но что стало странно — Антон более задумчивый в последнее время, а возможного нахождения около старшего старательно избегал. Но остальное оставалось прежним. — Опачки, чего тут сидим все такие важные? — внезапно раздавшийся над ухом голос Сани заставил Данила выпрямиться, повернув голову к говорящему. Тот без вопросов сел около друга, ехидно улыбаясь. — Жду Антона, он должен мне пальто вернуть, — включая дисплей телефона, не задумываясь отвечает Гаврилов, пытаясь избежать дальнейших вопросов. Итак голова гудит, не хотелось, чтобы она в конечном итоге взорвалась от перегрузки. — Не припомню, чтобы ты был одет в пальто в какой-либо другой день, кроме вечеринки. Когда он у тебя пальто слинять успел? — чёрт. Очередной прокол, который повлёк за собой очевидную череду вдоль и поперёк доставших вопросов. Данил усердно молчит, делая вид, что задумался над чем-то. Может быть, тогда Саша отстанет и отставит свои вопросы, наконец принимаясь за обсуждение чего-то более интересного, чем пальто и Антон, любезно вызвавшийся приехать сюда прямо сейчас. И на какой чёрт Данил согласился, зная, что тут часто проходит Александр, заходя за стаканом согревающего пряного кофе? — Что за допрос ты мне устроил какой-то? — он устало потирает переносицу, поднимая взгляд, и мгновенно жалеет об этом, видя перед собой Антона. Его голубые пронзительные глаза внимательно разглядывали Данила, а потом тот пристыженно переводит взгляд вниз, видимо понимая, что слишком очевидно рассматривал старшего. — Привет.. Антон, — слова глухо отражались в сознании, а голос прозвучал слегка надрывисто, с примесью неловкости и чего-то ещё, подобно неуверенности. — Привет, Дань, — Антон улыбнулся уголками губ, а сердце Данила, кажется, готово было разорваться на кусочки. Черемисин выглядел опрятно, привлекательно, и в то же время было в нём что-то такое родное, отчего у Данила наверняка расплылась бы лёгкая, непринуждённая улыбка. Но всё же он пытался держать беспристрастное лицо, чуть усталое, но всё ещё дружелюбное, чтобы быть похожим на привычного себя, которого он с каждым днём медленно, но верно терял. — И тебе привет, Сань. Я ненадолго, просто отдам ему пальто и пойду отсюда. Не буду мешать вашему свиданию, — несмотря на желание остро пошутить с толикой издевательства, слова прозвучали скомкано, с плохо скрытой болью. Возможно, от Саши Антон сможет скрыть это, но не от Данила. И Антон знал это, потому стыдливо спрятал взгляд. Саня что-то недовольно бурчит себе под нос, что это никаким образом не напоминает свидание хотя бы потому, что оба сидят в довольно простенькой и не особо красивой одежде, более повседневной, чего нельзя было сказать об Антоне. Тот был одет в белую отутюженную рубашку, чёрные джинсы и такое же чёрное пальто, а судя по довольно счастливому, но измученному виду, у него было свидание. Данил болезненно хмыкнул, прикинув, что раз Антон так легко согласился приехать сразу, то, вероятно, свидание прошло не лучшим образом, и собеседница ему просто-напросто не понравилась. Однако утверждать Гаврилов не мог. Это были пустые, мало чем обоснованные догадки, но всё же они имели место быть. Черемисин обиженно фыркает в сторону Александра, садясь напротив Данила, чуть ближе к Ренцу, и угрюмо смотрит на стаканчик остывающего кофе. Только сейчас Данил заметил, что у того появились мешки под глазами, делающие парня на вид немного старше своих лет. А ещё у него на шее было что-то похожее на засос. В груди появилась жгучая боль, внезапно поглощающая все остальные чувства. Она словно пронзила его насквозь, медленно отдавая импульсы в мозг. Сердце неприятно сжалось при понимании, что Антон, вообще-то, ему ничего не должен и может спокойно иметь интимную жизнь, подобно Данилу. Данил сглатывает вставший в горле ком, замечая, как Антон время от времени судорожно поправляет шарф, пряча отметины на шее. Саня без умолку о чём-то увлечённо рассказывает, активно жестикулируя и строя гримасы, в то время как Черемисин выглядит немного отчужденно, словно сам не свой. — Антон, ты меня вообще слушаешь? — украинец тут же вздрагивает, как будто его облили ведром холодной воды, и быстро-быстро кивает, переводя взгляд на Сашу. Данила для него, казалось, не существует. — Думаешь о своей новой возлюбленной, которую водил на свидание? — Ренц неоднозначно хмыкает, когда на щеках друга вспыхивает румянец, а губы чуть приоткрываются от небольшого шока. — И как оно, Антон? Удачно? — голос Данила отчего-то звучит внезапно резко и хрипло, из-за чего он вынужден прочистить горло. Обеспокоенный взгляд младшего греет душу, и в его глазах Гаврилов видит очевидный вопрос, который сейчас был бы вполне уместен, но тот не озвучивает его. — Да всё в порядке, — врёт, и Данил видит это. Парень нервно стучит пальцами по столу, безуспешно пытаясь скрыть шарфом уже давно замеченные и Александром, и Данилом следы. Он заметно нервничает по непонятному, но, наверное, очень значимому поводу, и все трое знают, что скрыть это не получается, как бы Антон не старался. — Неважно. Я не скажу, что случилось. — Да брось, Антон. Мы все свои, разве ты нам не доверяешь? — Саня искренне волнуется за него, как и Данил, но тот лишь молчит, скрывая изумление в своем взгляде. Возможно, случилось что-то правда не очень хорошее, раз Черемисин решил не оправдывать себя и свою позицию до последнего. — Ты можешь нам верить. Мы твои лучшие друзья. Антон хмурит брови, но ничего не говорит. Александр не давит на парня, давая ему время подумать. Тишина внезапно воцарилась над их столиком, создавая нагнетающую атмосферу. Глядя на такого подавленного Антона, у Данила всё внутри больно покалывает, словно его протыкают иглами насквозь. На лице младшего хотелось видеть улыбку, а не её жалкое подобие, которое никак не могло перекрыть оригинал. На секунду Данилу кажется, что у того в глазах стоят слёзы, и именно по этой причине тот протирает глаза — смахивает их, непрошенных и выдающих его слабость. Плечи младшего напряжены, а руки сжаты в кулаки. Он едва заметно подрагивает, отнюдь совершенно не от холода, хотя бы потому, что в заведении довольно тепло из-за присущего каждому хорошему кафе отопления. — Антон? — Саня не выдерживает этой тишины. Впрочем, Гаврилов тоже не мог дальше выдерживать её, но осмелиться разорвать эту тишину не смог. — Я ничего не скажу. Я... Я лучше промолчу, Сань. Не в обиду, ладно? — Антон медленно поднимается со своего места, поправляя чуть помявшуюся рубашку. Он с сожалением улыбается, а слёзы, словно кристаллы, блестят в его глазах, и Данилу становится невыносимо тяжело смотреть на Черемисина. И ещё тяжелее осознавать, что таким он становится, скорее всего, из-за него. — Я, наверное, пойду. У меня ещё есть дела. — Я тоже пойду. Мне тут, в принципе, незачем больше оставаться, тем более домой пора уже, — Данил наотмашь придумывает отговорку, едва ли не подскакивая вслед за Антоном, оставляя Ренца в гордом одиночестве. Он быстро выходит, мгновенно находя знакомую фигуру вдалеке. Данил ускоряет шаг и, сам не понимая зачем, пытается догнать Антона. Тот практически бежит, словно понимает, что за ним наверняка идёт Данил. Возможно, дело в большом шаге, обусловленным длинными ногами (при его-то росте), или в том, что Гаврилов действительно торопится, но факт один — Данил стремительно сокращает расстояние, один раз почти теряя младшего в толпе суетящихся людей. Видит Бог, не хотелось задевать кого-то плечом или случайно наступать на ногу, потому и пробормотать извинения не удосужился — не тогда, когда в любой момент Антон может скрыться в огромном скоплении людей, как назло идущих навстречу. Данил честно не знает, для чего так спешит за ним, ведь сейчас не каменный век и не средневековье, можно было спокойно обсудить беспокоящую тему в любом удобном мессенджере. Наверное, ему не хотелось оставлять друга одного, тем более в таком подавленном состоянии. Ему определенно нужна была хоть какая-то поддержка, и Данил её окажет, даже если тот по итогу и слова не скажет. Антон заворачивает за угол, мгновенно скрываясь в каком-то темноватом переулке, и Данил тут же следует за ним. Тот останавливается и вынимает из кармана пальто сигареты, поднимая голову вверх. Черемисин бесцельно смотрит на удивительно безоблачное небо, глуповато улыбаясь. О чём он думает? Чему улыбается? Неясно. И слёзы упрямо льются по его щекам. Антона хочется защитить от этого мира. Гаврилов не замечает, но он медленно подходит ближе к Антону. Словно заворожённый он смотрит на его улыбку, которую не видел уже давно, и хочет улыбнуться в ответ, но сдерживает этот порыв эмоций, притупляя их. Ещё не время. «А когда будет время?», — надоедливо пищит голос в голове. — Данил? — парень удивлённо шарахается от друга, смотря на него, словно на какое-то чудовище. Не такой уж Данил и страшный, подумаешь, уложенные волосы немного потрепало ветром, а губы слегка обветрились на улице. — Какого чёрта ты?.. — Забей, Антон, — перебивать, в общем-то, не в стиле джентельмена, коим и пытался быть Данил, но сейчас ему было откровенно плевать. Чёртовы губы Черемисина. Чертовски привлекательны. Он снова делает промах, когда засматривается на губы друга, но уже ничего не может поделать, потому поскорее переводит взгляд выше, натыкаясь на бескрайний океан. Чёрт, чёрт, чёрт. Слишком.. притягательно. Нужно срочно чем-нибудь отвлечь себя, но думать об этом стоило раньше. Определённо раньше. Антон недоумённо смотрит на старшего, вновь проклиная его непонятный принцип мышления, из-за которого украинец уже седьмую ночь не может спать спокойно. Обязательно, чёрт возьми, его же подсознание словно издевается над ним, каждый раз подсовывая ему картину того, как нежно его целовал чёртов Гаврилов. Задолбало. Антону хочется рвать волосы на голове от всего происходящего. Просто позволить огню чувств разгореться до такой степени, чтобы парня поглотило в нём, сожгло полностью, оставив после него лишь горстку жалкого пепла, которую унесёт холодным ноябрьским ветром. Антон не сказал бы, что он когда-либо был геем или что-то по типу этого, потому что его всегда привлекали девушки. Но с Данилом всё как-то иначе, куда сложнее, чем просто обычная любовь, описываемая в любом толковом словаре, как сильное романтическое влечение к какому-либо человеку (Антон дословно не помнит и помнить не хочет). Антон неуверен насчёт собственных чувств, они заставляют его чувствовать себя несколько удручённым. Он не может вспомнить, когда настолько сильно хотел и одновременно не хотел пересекаться с человеком, к которому внезапно питает такие сильные чувства. Антон проводит ассоциацию, словно он становится помешан на Даниле. Именно поэтому он пытается избегать его. Но от Данила не скрыться так легко. Особенно когда ты его лучший друг, готовящий совместный проект. Встречаться так или иначе приходилось, поскольку у них было много совместных дел и общих знакомых (точнее друзей, даже лучших). И это было поистине своеобразным мучением, по-иному назвать никак нельзя. Видеть человека, которого до безумия хочется обнять, и не просто по-дружески или в знак поддержки, а обнять, как обнимают любимого человека, но не иметь возможности сделать это — просто ужаснейшее чувство. По крайней мере, для него так точно. — Я знаю, что ты помнишь о той ночи. Я сожалею о случившемся, мне стоило думать о том, что я делаю, — сожалеет? Он сожалеет о поцелуе, произошедшем в глубокую ночь, или о поцелуе, сделанном ради выполнения действия? Или о обоих поцелуях сразу? В любом случае, ему было... довольно грустно осознавать это. Потому что Антону вся эта непонятная ситуация с поцелуями понравилась. — Что ты хочешь этим сказать? Извиняешься за то, что уже сделано? А где была твоя голова раньше? — Антон хочет добавить пару ласковых слов, но он прикусывает язык и чуть заметно морщится от слабой боли. Разочарование накрыло его с головой, а сердце, кажется, плакало от досады. Ему казалось, что Данилу тоже понравилось, тем более именно он был инициатором обоих поцелуев... Видимо, Антон ошибался. Ничего. Всё в порядке. Наверное. — Когда ты находишься рядом, я не могу нормально думать, — слова срываются с его языка прежде, чем он успевает понять сказанное, и Гаврилов мысленно шлёт себя на три весёлых буквы. Оставалось надеяться, что Антон не поймет такого явного намёка. Но Антон, кажется, понял. И Данил хочет провалиться под землю от своей глупости. Желательно как можно глубже, чтобы его наверняка нельзя было откопать. — Ну ты и дурак, Дань, — улыбаясь, тихо говорит Антон. Данил смотрит в его глаза и чувствует, как его обволакивает чем-то до невозможности приятным, согревающим и нежным, как будто его накрыло всеми светлыми чувствами в одно мгновение. — Хотя я не лучше. — О чём ты? — Данил не строит из себя придурка или какого-то недоразвитого человека, но сейчас он больше всего похож на несмышлённого простака, который не понимает явных намёков. Антон тут же огорчённо вздохнул, вновь поднимая голову к небу. Данил тоже смотрел на небо. Только в его глазах, таких же чистых, прекрасно голубых. — Ты либо прикалываешься, либо тормозишь, а учитывая то, какие у тебя умственные способности, то ты определённо прикалываешься, — Антон обиженно дует губы, и внезапно Данила до одурманивания захватывает красота его глаз, вышибая воздух из лёгких. Гаврилов туповато смотрит вперёд, вдруг теряя все свои способности дипломатии и хладнокровного ума, и лишь имеет возможность чувствовать, каково это — осознать свои чувства к парню. К тому же, к его лучшему, мать его, другу. Антон легонько улыбается, и на душе отчего-то становится тоскливо, потому что Данил знает, что не сможет дать ему того, чего он хочет. Антон хочет светлой любви, нежных чувств, дурманящих прикосновений друг к другу, сладостно-горестное чувство досады от потерянного времени, которое можно было провести вместе, если бы они признались друг другу раньше (условно признались, на деле Данил сболтнул лишнего, но для него это было бы неважно). Он не может так. У него есть девушка, и терять её парень не хочет. Тем более она скоро будет его невестой. Гаврилов чувствует себя паршиво, потому что считает, что теперь не достоин видеть в чужих глазах заботу и трепетную любовь. Антон молчит, но для него эта тишина не кажется такой ужасающей. Данила же эта тишина напрягает, он натянут как струна, у него вот-вот взорвётся голова от перегрузки мозга различного рода вопросами и внезапно ненужно всплывших воспоминаний. Голова трещит, воздуха катастрофически не хватает, а перед глазами лишь удивительно чистое небо, на которое смотреть можно бесконечно долго. Глубокий вдох. Данил закрыл глаза, прислушиваясь, насколько тихо дышит Антон. Казалось, тот вообще не дышит. Он улыбался. Данил не видел это, но знал. На душе стало ещё тяжелее. Ему не хотелось делать Антону больно, но и отходить от принципов, преследуемых им всю жизнь, не хотелось куда больше. Антон навряд ли обидится — он понимающий и прекрасный человек, не раз доказывающий это, поэтому стабильность в жизни для Данила была прежде всего. Когда ты знаешь, что следующий день будет таким же хорошим, как и вчерашний, то бояться нечего. По крайней мере, хотелось так думать. — Дань? Ты уснул? — пропитанный робкой нежностью голос режет слух, потому Данил тут же встревоженно открывает глаза, отрицательно кивая головой. Черемисин хочет что-то спросить, но заметно колеблется, чуть поджав губы. — Спрашивай, Антоша. Вижу же, что спросить что-то хочешь, — щёки Антона покрылись лёгким румянцем и это было, чёрт возьми, невероятно мило. Данил вспоминает, каким серьёзным и востребованным в обществе парнем он является в жизни, сравнивая с тем, как тот легко смущается сейчас, и не может сдержать кроткой улыбки. — Так... мы ведь по факту признались друг другу, так? — Антон говорит тихо и неуверенно, рукой теребя свою рубашку и время от времени потирая руки, согревая их. Гаврилов ощущает, как сердце в груди болезненно сжимается, во рту всё пересыхает, и теперь он загнан в клетку своими, казалось бы, прекрасными чувствами к другу. — Не тяни кота за хвост. В чём дело? — Данил знает, в чём дело. Знает, какой вопрос собирается задать Антон. Он заранее знает ответ, потому больше не может смотреть в глаза парня, отводя его на изрисованную кривыми граффити стену какого-то гаража, мимолётно подмечая, что младший может нарисовать такое же, только в разы лучше. Антон молчит, собираясь с силами, и тоже смущённо отводит взгляд, пялясь на перевёрнутый мусорный бак, в котором ничего толком и не было, кроме какой-то разодранной игрушки, отдалённо напоминавшей миленькую пони. Неловкость захватила его, потому он и слова не мог вымолвить, словно язык прикусил. — Нет, — внезапно шепчет Данил, отчего Черемисин тут же смотрит на него, в немом вопросе выгибая бровь. Он тяжело вздыхает, выглядя так, будто этот вздох даётся ему с большим трудом, из-за чего Антон ещё более вопросительно выгибает бровь, не понимая, что хочет сказать Данил. — Мы не вместе, Антон. Я не смогу. — Что не сможешь? Ответить на чувства, которые и без того взаимные? — чёрт побери. Антон даже не пытается скрыть в своем голосе боль, перемешанную с презрением. Видимо, он хочет уничтожить Данила, растоптать его, чтобы того мучала совесть до конца его дней, только вот тот не чувствовал себя настолько виноватым. Геев мало кто любит, к тому же среди популярных личностей. Данил не готов к такому перевороту в своей жизни, поэтому и сильно виновным себя считать не может. В конце-концов, он ведь не даёт ему ложных надежд и сразу говорит как есть, значит уже не конченный мудак. — Данил, ты, блять, такой кретин... — Думай как хочешь, Антон. Я оправдываться не собираюсь, — ответ звучит резко и довольно грубо, но Гаврилову не хотелось ссориться со своим другом, лишь раз и навсегда поставить точку в этом глупом вопросе, который даже не успел прозвучать. — Ты трус, Данил, ебаный трус! — по щекам Антона скатываются слезы, руки плотно сжаты в кулаки до побеления костяшек, а губа мелко подрагивает. Старший сглатывает, но сдерживает свой порыв обнять друга и успокоить его, прошептав, что это всё не больше, чем жалкая, неудавшаяся шутка. — Не пиши мне больше, пожалуйста. Забудь о совместном проекте, я скину деньги за убытки. Просто оставь меня в покое до конца жизни. Я никогда не захочу заново общаться с тем человеком, который готов идти на поводу у общества. Ты даже не подумал насчёт того, что почувствую я. Ты... — Антон, успокойся. Хватит нести чушь. — Нести чушь?! — от раздирающей всё тело боли из-за сильного разочарования в человеке, в котором был уверен всё это время, Антон чуть ли не кричит, не обращая внимания на тот факт, что может привлечь внимание посторонних. Его слова отлетают от стен и сковывают Данила, а на коже появляются мурашки. — Ты и не хотел думать о моих переживаниях. Ты думал в первую очередь о себе, блять, любимом. Тебе ведь, блять, будет конечно же сложнее, если ты ебаный раз в жизни сделаешь что-то не так, как ты обычно делаешь, сука. Я разочарован в тебе, Данил. Саша передаст тебе документы, видеть тебя больше не хочу. — Антон, не делай глупостей. Не стоит из-за этих чувств лишать нас обоих дружбы, — Данил пытается говорить размеренно и спокойно, смотря на удаляющегося от него Антона. — Не делать глупостей? Да, я делаю много глупостей, но я хотя бы не бегу от последствий своих глупостей, — он едко хмыкает, вновь сжимая кулаки. — Только вот самой большой моей глупостью было влюбиться в тебя. Пожалуй, нам больше не о чём говорить, Гаврилов. Наблюдая за уже едва заметным силуэтом, почти скрывшемся за поворотом, Данил идёт следом, потому что нужно зайти в магазин и купить домой продуктов, и находит разорванную напополам фотографию, где они с Антоном стоят и улыбаются на камеру, держа в руке ненастоящее ружье. И почему-то его пробирает осознание, что Антон вообще-то прав, но он откидывает эту навязчивую мысль, поскорее уходя прочь. Всё наладится, Данил в этом уверен.***
Далеко за полночь, а он не может сомкнуть глаз, отпустить внезапно ушедшего из его жизни такого важного человека. Нет, убиваться по этому поводу точно не собирался, не собирается и не будет, но всё же так или иначе неприятный осадок на душе остаётся. Тишина. Слышно лишь едва уловимое жужжание техники и умеренное тиканье часов. Рядом лежит его девушка, её грудная клетка размеренно вздымается и опускается, глаза закрыты — она уже давно спит. Уже три часа прошло с того момента, как они легли спать после недолгого и сухого разговора с примитивными, до невыносимости надоедливыми вопросами. Девушка сразу же провалилась в глубокий сон, Данилу же не спалось от слова совсем. По всему телу растекалась усталость, голова гудела от нозящей боли, и было бы неплохо уснуть, но что-то не давало ему покоя. Чёртов Антон. Прошло уже две чёртовых недели, как они перестали общаться по инициативе Черемисина. Все удивлялись, когда тот вдруг решил слетать отдохнуть, даже купил билеты для пары друзей, но не позвал своего лучшего друга. Похоже, он тоже ещё не говорил о том, что они больше не друзья. Хотя многие уже начали догадываться, что наверняка что-то не так — это слишком очевидно. Два лучших друга, которые практически никогда не имели разногласий и встречались каждый день в каком-нибудь кафе, совершенно внезапно стали делать вид, что не знают друг друга? М-да, это банально звучит глупо. Но надеяться можно было. Данил сдерживает желание громко вздохнуть. Предположения Данила, к сожалению, были чрезмерно опрометчивы, и понял он это слишком поздно. Гаврилов забыл, что Антон чувствительный, и полагался лишь на то, что парень сможет простить его. Но Антон не смог (Данил бы сам себя не простил, если бы был на месте Антона). И это погубило их дружбу, их многолетнее общение, это потянуло в болото всю стабильность, которую Данил так старался сохранить. Антон, как оказалось, делал много полезных, пусть и небольших, вещей в работе, а теперь, когда его нет, то всё ложится исключительно на его плечи, что значительно усложняет задачу. Данил стал дольше засиживаться за работой, объём которой нескончаемо увеличивался, поскольку и спрос на продукт рос с каждым днём. Он не успевал делать всё в одиночку, потому что привык, что ему есть на кого положиться. В связи с этим Данил стал реже и хуже питаться, всё чаще вызывая доставку и съедая всё налету, практически всухомятку. Накопленный из-за работы стресс, резкое ухудшение питания, недосып, полное отсутствие какого-либо удовольствия от прежде любимых игр (в которые они раньше играли вместе с Антоном и всей компанией) и его хобби пагубно влияли на здоровье, как физическое, так и ментальное. Он стал более агрессивным, быстрее чувствовал утомляемость, и его работоспособность спустя два часа беспрерывной работы начинала стремительно падать. Ребята часто упоминали Антона в разговорах. Судя по всему, общается он с сильно ограниченным кругом людей, максимально постаравшись отрезать от себя их общих друзей. Они недоумевали, расспрашивали Данила, но тот лишь пожимал плечами и говорил, что Антон, наверное, чувствует себя неважно. Без Антона жизнь казалась не такой, какой была прежде. Нет, она не стала серой или какой-то унылой. Всё было как раньше, но раз за разом при упоминании Черемисина создавалось яркое ощущение, как сердце Данила раскалывается, грозясь распасться на кусочки, оставляя терзающую боль в груди. Он не ждал, что будет легко, но что будет так тяжело отпустить некогда лучшего друга — этого он представить не мог. Данил тихо поднимается на кровати, садясь на неё, достаёт из прикроватной тумбочки небольшую чёрную коробочку, раскрывает её и вздыхает. Уникальное помолвочное кольцо с бриллиантом, которое Данил прикупил ещё месяц назад. Три дня назад он должен был сделать своей девушке предложение, продумал план действий, но... Но всё обернулось полным крахом. Неделю назад ему приснился Антон. Он не был несчастлив, наоборот, тот светился от счастья, от него исходила настолько приятная, словно согревающая аура, что Данил невольно шагнул ближе, протягивая руку. Данил едва сдерживал желание подбежать к другу, извиниться за всё и попросить шанс, чтобы исправить всё, потому что Гаврилов совершенно забыл, что Антон — неотъемлемая часть его жизни, и без него вся стабильность, которую он так яро старался сохранить, исчезнет. Кое-как он смог отвести взгляд от младшего и увидел самого себя, держащего в руке огромного игрушечного енота. Точно. В этот день они пошли в парк аттракционов большой компанией, и Данил выиграл этого бесполезного плюшевого животного в тире. Улыбка Антона, наверное, и тогда, и сейчас заставляет мягко улыбнуться в ответ, искренне не понимая его огромной радости от этой игрушки. Теперь Даня понимал всё. И взгляд полный обожания, и мимолётную надежду, и то, с какой завидной скоростью Антон её в себе подавил, чуть скривив губы в фальшивой, чересчур натянутой улыбке. А ведь тогда Данил заметил, что что-то поменялось в его поведении, но не придал этому должного значения. Холодок пробегается по коже, вызывая табун мурашек, и Данил качает головой, стараясь выкинуть это сновидение из своей головы хотя бы на пару минут. Чем больше времени проходит, тем сильнее Гаврилов понимает, что крупно облажался, как бы старательно не пытался оправдать себя перед самим собой же. И Антона не хватает. Пиздец как не хватает. Насильно Данил заставляет себя лечь спать, потому что глаза до невозможности болят от напряжения, а голова едва ли не лопается из-за огромного потока мыслей. Но заснуть ему удаётся только к пяти утра.***
Данил обводит взглядом друга и сглатывает. Ему нужно поделиться новостью хотя бы с одним человеком, к которому наверняка можно прийти за советом. Только вот напрягает его царящая над их столом атмосфера, давит на плечи и будто забирает воздух из лёгких, заставляя дышать глубже и реже. — Ну? Если ты пришёл, чтобы помолчать, Данил, то я, пожалуй, пойду, — голос Ренца разрушает установившуюся тишину, и Данил коротко кивает, складывая руки перед собой в замок. — В общем... Такое дело... Я расстался со своей девушкой, — к удивлению, ему далось это значительно легче, чем он представлял. Было тоскливо осматривать свою квартиру, осознавая, что теперь тут больше не будет разливаться нежный голос дамы, некогда захватившей его сердце; больше её аккуратная рука не коснётся его плеча. Тяжело было думать, что теперь он будет один наедине со своими мыслями. — Оу. — Александр хмурит брови, смотря вперёд. У Данила неприятно скручивает живот от внезапно промелькнувшей мысли об Антоне, потому он поспешно принимает попытку подумать о чём-либо ещё. — А с Антоном вы из-за чего поссорились? — И давно ты в курсе происходящего? — читает их как открытую книгу, не иначе. Либо это они с Антоном слишком предсказуемые, либо это Саня затесался в некого рода гении, но факт остаётся фактом — он всё знал. И, похоже, догадался об этом почти сразу. — Ну, было нетрудно додуматься до этого. Обычно вы постоянно где-то встречаетесь, спорите как две бабки на базаре, не поделившие оставшееся место, а потом с довольными мордами и облегчёнными улыбками идёте чуть ли не под ручку куда-нибудь перекусить, — он сделал паузу, дабы вдохнуть воздух. — А учитывая то, что Антон отдал мне документы того проекта, о котором вы грезили едва ли не с того момента, как начали вместе работать, то было очевидно, что между вами какой-то разлад. — Балбес, а что ты молчал об этом? Я думал, что ты ни о чём не догадываешься, — Данил чувствовал себя немного неловко, потому что Саня просто разложил всё по полочкам, что даже придраться не к чему. Неужели всё было настолько очевидно? — Уже все догадались, придурка кусок, — Саня закатывает глаза и Гаврилову хочется врезать ему за это. На него вообще-то свалилось неожиданно большое количество работы, ему дозволено иногда подтормаживать. — Антон, кстати, теперь работает в другой сфере. Не знаю, чем он занимается, но в Москве его явно нет. Не знаю, где он, но ты чем-то сильно его задел. Обычно он на меня так сильно обижается, только потом быстро прощает, а тут всё как-то запущено. — Да я, блин, откуда знал, что он так отреагирует? Я просто сказал, что не могу принять его чувств, а он включил обиженку и ушел, — сильно сжимая руки в кулаки, говорит Данил. Он смотрит на свой телефон с примесью ненависти, но не к телефону, а к своему необдуманному действию. Отклонять звонок Антона в тот день было роковой ошибкой. Теперь Данил даже не может ему написать нигде — везде уже заблокирован. Данил сам построил стену между ними, своими собственными руками. И с каждым днём эту стену становилось всё сложнее пробить, пока она окончательно не окрепла, становясь подобием Китайской стены. А ведь Антон правда пытался вернуть дружбу, старался опустить эти чувства, хоть и глупо надеялся на взаимность. И вновь все эти мысли отдают болью в груди. Когда же это уже закончится? Никогда прежде Данил настолько сильно не жалел о чём-либо. Но, впрочем, жалеть об этом надо было раньше, когда Черемисин ещё не скрылся за огромной стеной, которую теперь, кажется, уже не проломить. — Данил, что ты ему сказал? — Саня вновь вырывает его из раздумий, обессиленно потирая лоб. Данил был искренне благодарен, что тот переживает за него. Ну, и за Антона тоже, очевидно. — Да бляха муха, наговорил лишнего. Сказал, не подумав. Иными словами, Саня, про-е-бал-ся, — Данил редко бранится, поэтому Ренц ещё более тяжко вздыхает. — Я обесценил его чувства. Он прямым текстом сказал мне, что я эгоистичный мудак. — Не хочу тебе врать, Данил, но иногда ты и вправду не замечаешь того, насколько много для тебя делает Антон. Точнее, делал раньше, — легче от данного замечания ему не становится. Гаврилов понимает, что Ренц делает всё ради блага обоих, потому лишь смутно кивает. С гнусным настроением, он медленно поднимается со своего места, сваливая всё на работу, и торопится попрощаться с проницательным другом. — Я пойду, Сань, — тот кивает и задумчиво смотрит в окно. Каким бы придурком Саня не был, он определённо хороший друг. — И да, Данил, — Данил замирает на месте, немного поворачивает голову в сторону Александра, — прекрати врать сам себе, — он кивает, быстрым шагом удаляясь из заведения.***
Если верить достоверному источнику (то есть Ренцу), Антон вернулся обратно в Москву. Они даже недавно виделись с Саней. Наверное, не знай Саня Черемисина довольно долгий срок, то мог бы сказать, что тот в полном здравии и совершенно не тоскует по нему. Однако, это было совершенно не так. Антон был подавлен, хоть и тщательно скрывал это, всячески отходя от любой темы, хоть немного затрагивающей Гаврилова. Но о том, что Антон нашёл себе девушку, причём ту, которую явно горячо любит всем сердцем, Ренц рассказывал нехотя, заранее зная, какие душераздирающие чувства сейчас испытывает Данил. На улице пасмурно, тучи полностью заслоняют солнце. Вот-вот начнётся дождь, если не ливень. Данил торопливо ходит по магазину, параллельно отвечая на звонок неугомонного покупателя, постоянно вносившего вправки в свой заказ. Считать, сколько раз ему приходилось переделывать работу, не хотелось — настроение и без того паршивое. Данил не хочет признавать этого, но без Антона жизнь становится не такой, как раньше, словно медленно тускнеет. Друзей было много, но всё равно чувствуешь себя одиноким, даже если тебя окружают люди, которым ты безоговорочно доверяешь. И нахождение рядом с ними отчего-то утомляет, хочется просто лечь и ничего не делать, наконец отдохнуть от завала по работе, откинуть коньки и посмотреть что-нибудь занимательное. Раньше дни не были настолько серыми. Антон вносил в его жизнь различные краски, буквально дарил из неоткуда возможность отдохнуть, когда это нужно было больше всего, порой даже брал всю работу на себя, позволяя Данилу пойти прогуляться, так скажем, развеяться и размять косточки. И осознаёт Гаврилов это только сейчас, когда Антона уже нет рядом. Не даром говорят, что ценить начинают, лишь когда потеряют. В супермаркете стоит непонятный шум, все снуют туда-сюда, то и дело наступая на ноги. Падлы сраные, недавно ведь обувь протирал. Впервые за долгое время Данил решает приготовить что-то, но уже жалеет об этом, стоя в бесконечной очереди у кассы. Отлично работают супермаркеты: наделают кучу касс, а работает лишь парочка из них. От безделья он смотрит на жвачки, вспоминая, как Антон, когда они ещё были выпускниками школы (Черемисин решил уйти с девятого), постоянно просил купить мятную жвачку, обещая, что в следующий раз не забудет деньги. И каждый раз он забывал. Но на самом деле у него просто не было такой возможности, потому Данил ему ничего не предъявлял, тем более ему не жалко. Чёрт. Снова все мысли сводятся к Антону. Это уже помешательство какое-то. Куда бы он не пришёл, в какой компании бы не был, где бы не находился, всё было привычно, но всё также тяжело — всё приводило его к Антону. То чей-то смех покажется похожим на смех Антона (хотя его смех, Данил смог это признать, совершенно другой — родной и греющий душу), то случайная вещь, которую они делали вместе, напомнит его, то ему просто привидится, что Антон тут, стоит перед ним и хлопает ресницами, туповато прижимая к себе очередную безделушку, с которой играл продолжительное время. Знакомый голос раздаётся где-то прямо под ухом и Данил горько хмыкает. Совсем уже кукушка поехала. Снова ему кажется, что Антон где-то рядом. Кто-то врезается в его спину, и Гаврилов сквозь зубы выпускает воздух, чтобы не начать браниться вслух, мгновенно оборачиваясь назад, чтобы посмотреть на того, кто нехило вписался в него. И тут же всё кругом замирает. Не может быть. Черемисин сдавленно шипит, потирая свой лоб и глухо матерясь на недоумка, залипшего в телефон и благополучно толкнувшего его в стоящего впереди человека тележкой полной продуктов. — Извините, я не специально... — Охотно верю тебе, Антон, — тот удивлённо вскидывает голову и ошарашенно отходит на два шага назад, едва ли не сбивая с ног маленького ребёнка, выбиравшего себе шоколадный батончик. — Почему ты ведёшь себя как ребенок? — Данил знает, почему, потому тут же замолкает, пока не сболтнул лишнего. — Лучше уж я буду ребёнком, чем буду опровергать свои чувства, — холодно говорит Антон, и от его мрачного тона Данил чувствует жгущую, будто с ужасной силой разрывающую сердце на куски боль. — Давай поговорим как взрослые люди, Антон, — тот пытается уйти от него, и Данил ловит его запястье, сильно сжимая его в руке, чтобы тот наверняка не смог смыться. — Пожалуйста. Антон опускает взгляд, смотря на его руку, и его губы расплываются в кривой усмешке. — Ты сам сказал, что я веду себя как ребёнок, — Черемисин старается держаться твёрдо, но его голос дрожит, а к уголкам глаз предательски подступают слёзы. — А ребёнку со взрослым незачем разговаривать на взрослые темы. Я пойду, Гаврилов. Ты вообще-то обещал, что отстанешь от меня до конца моей жизни, — Антон жмурит глаза, пытаясь скрыть слёзы, и выдёргивает свою руку, стремительно исчезая в толпе. И к этому времени очередь лишь разрастается в точности так же, как боль в груди Данила. Он поджимает губы и понимает, насколько сильно проебался. Антон старается забыть его, затемнить свои прекрасные чувства к нему, используя другого человека для этой цели. В его глазах столько разочарования и презрения ко всему миру, что Данил невольно съёживается каждый раз, когда вспоминает это. Антон такой же, как и всегда, но он словно... погасший огонёк. Скрывшееся за тучами солнце. Так получается, что в жизни у каждого так или иначе есть человек, который приносит свет в жизнь другого. И обычно такими людьми дорожат, их защищают и горячо любят. Только вот своего человека Данил уже упустил из своей жизни, сам того не осознавая, потому теперь вынужден сидеть в вечной темноте, имея лишь надежду, что всё наладится. И если раньше он был уверен, что всё наладится, то теперь Данил уже ни в чём не уверен.***
Хочется вернуться в прошлое безумно. Просто вновь стать маленьким мальчиком, беззаботно проживающим свою жизнь, познавающим все прелести и недостатки этого мира. Будь то полностью заслуженная за упорную работу сладость или разочарование в других детях из-за сломанной игрушки, которую они не смогли поделить. А ещё хотелось как в детстве верить в Дед Мороза. Написать корявыми буквами, идущими по кривой, на весь листок до невозможности наивное, полное веры, что тот и впрямь существует, письмо и просто ждать, согревая у себя в душе скромную надежду. Данил бы загадал вернуть время вспять и сделать всё по-другому. Не мучать ни себя, ни других людей вокруг. Обманывать себя больше не было смысла. У него есть всё, но в то же время ничего. У Гаврилова есть друзья, влияние, деньги, две квартиры, машина, но у него нет любви, нет того человека, которого прямо сейчас безумно хочется прижать к себе и больше никогда не отпускать. Праздник уже не нёс в себе той магии, присущей ему. Он стал обыденностью, просто вызывал положительные эмоции приятно томящим ожиданием отдыха и встречей нового года в кругу близких людей. Всё кругом как всегда: закупка продуктов для шикарного праздничного стола, бесконечная суета и бесконтрольно панические терзания по поводу подарка, который наверняка бы понравился тому, кому подарок собираются дарить, а ещё много мандаринов, обретающих актуальность почему-то именно в предверии этого праздника. И именно в этом году Данил решил выделиться, отойти от привычности. Не по своей воле, конечно же (хотя руку он к этому приложил). Во-первых, прежде витавшей атмосферы грядущего праздника не было, и Данил не понимает, удручает ли это, или наоборот заставляет чувствовать себя более свободным от всякой праздничной рутины. Во-вторых, встречать Новый год теперь было не с кем. Друзья уже распределились, кто куда поедет, кто с кем будет, и так получилось, что ни у кого Данил в планах даже не промелькнул. Сидя за экраном компьютера, он грустно улыбается совместной фотографии с друзьями, с горечью вспоминая, как медленно их общение начало угасать, словно тлеющий огонёк, ранее согревавший от вечной мерзлоты. Кто-то не мог писать из-за разности часовых поясов, кто-то так или иначе перетянулся ближе к Антону, а кто-то просто был слишком занят работой, подобно Данилу. Когда они виделись последний раз? Когда увидятся вновь? Данил не знает ответа. Он угрюмо осматривает свою квартиру, которая буквально пропитана одиночеством и томящей тоской, и глубоко вздыхает. Было бы и впрямь хорошо вернуться в детство. Хотя бы один раз. Хочется снова поверить в это новогоднее чудо, поверить в магию этого праздника и загадать подарок Дед Морозу, хочется просто вернуть всё как было. Хочется вернуть Антона. Данил прикрывает глаза и окунается в воспоминания, предаваясь меланхоличности и самобичеванию. Обычно тот не позволяет раскисать себе до такого состояния, но он тоже человек — не может он постоянно быть сильным. Иногда даже сильным хочется побыть слабыми и уткнуться в подушку лицом, чтобы выпустить весь накопившийся стресс. Антон. Один разговор, одно слово, одно мгновение, и уже ничего не изменить. Черемисин старательно забывает его, а Данил лишь сильнее цепляется в жалкую надежду вернуть его, пытаясь выведать у общих друзей его место проживания. И молчат падлы, учитывают только мнение Антона, говорят, что это не их дело и вмешиваться они не будут. Данил сжимает волосы на голове и раздражённо ударяет рукой по столу. Раздражает. Бесит. Выводит из себя. Гаврилов хочет всё наладить, но все старания идут коту под хвост. Видимо, сама вселенная намекает ему, что нужно было брать, когда давали, а теперь уже поздно — всё забрали. Трезвон телефона. Неужели кто-то вспомнил о нём? Данил поднимает трубку, не удосужившись посмотреть, кто ему звонит. — Привет, дядь, как поживаешь? — Дима. Как же Данил соскучился по своим друзьям. На его лице появилась непринуждённая улыбка, тепло приятно растекалось внутри от облегчения — давно он не общался с кем-либо. — И тебе не хворать, — Дима усмехается его словам (боже, привычки Данила не изменить), но не перебивает. — Живу в привычном темпе, у тебя как дела? Всё нормально? — Да всё зашибись. Сижу вот, думаю, чем же блять заняться, когда за окном буран, да и чёт начал думать о Новом годе. Вспомнил, что хотел тебя позвать праздновать вместе с нами, а то чё ты как отшельник будешь один в своей каморке сидеть, — друг хохочет и Данил чувствует, как буря эмоций, кружащая у него внутри, постепенно стихает, уступая место приятному успокоению. Ему даже удаётся на время перестать думать об Антоне. — Я обязательно приду, Дим, можешь в этом не сомневаться, — его голос внезапно наполняется привычным спокойствием и лишь немного отдаёт хрипотцой. — Ну всё, ловлю тебя на слове, дядь Данил, — и ненадолго Гаврилову удаётся расслабиться, полностью предаваясь разговору с другом. Как же всё-таки приятно иметь таких хороших друзей, которые помнят о тебе, даже если ты поступаешь как мудак, всё равно поддерживают тебя. Данил не знает, сколько они разговаривали, но Диме явно удалось разболтать его. А ещё Данил понял, что стоило позвонить Диме раньше. Надо будет ещё кому-нибудь из друзей позвонить, а то чего это они притихли там? — Данил, а что вы с Антоном не поделили? — бляха муха. Только не об Антоне, только не об Антоне, только не об Антоне... Сердце болезненно сжимается при упоминании Черемисина, губы поджимаются, и со рта срывается тяжёлый вздох. На плечи словно ложится огромный груз, медленно заставляет идти ко дну, захлёбываясь водой и постепенно умирая от недостатка кислорода. Данил молчит, и Дима не напирает, лишь слышно, как тот быстро набирает что-то на клавиатуре. Безумно хочется спросить, где сейчас Антон, ведь Дима наверняка знает это, но Данил вынужденно прикусывает язык. Вихрь чувств, бушующих в его сердце, приносит необъяснимо сильную боль, почти физическую, отчего Гаврилов сдавленно выдыхает воздух сквозь зубы, теряя счёт времени. Как же... Как же, бляха, тяжело чувствовать все плюсы и минусы этой сраной любви! Ещё немного, и Данил точно свихнётся, окончательно утонув в глубоком омуте этих, на первый вид, заманчивых и красивых чувств, скрывающих в себе острые осколки боли. — Данил? Уснул, блять, что ли? — голос друга заметно напряжён, потому Данил прокашливается, как бы подавая знак, что он ещё тут и вроде как находится в уме и полном здравии. — Да я в идиота, бляха, переиграл просто, сказал Антону лишнего, надеялся, что тот простит, но нет, всё пошло коту под хвост, — слишком резко выпаливает Данил, внезапно тяжело дыша. Как же его всё доконало. Лишь воспоминание об упущенном, о том, чего делать не стоило, и его словно ошпаривает огнём, оставляя сильные ожоги, которые с каждым разом приносят всё большую и большую порцию колющей, жгучей боли. И возможности потушить этот огонь нет. С каждым новым воспоминанием он лишь разгорается сильней, поглощая всё вокруг. Он не успокоится, пока не сожжёт всё дотла, не оставит ни одного живого места на его израненном сердце, регулярно изматываемым этим пламенем. Данил искренне сожалеет обо всём, что случилось. Сожалеет о тех двух поцелуях, которые являлись его прихотью, его неспособностью сдерживать свои жалкие желания, его слабую попытку пойти наперекор своим принципам. Сожалеет о своей трусости, лишившей его стабильного ментального здравия, которое в последствии забрало и привычное, обыкновенно присущее ему хладнокровное спокойствие в нужных ситуациях. Сожалеет, что побоялся ответить на чувства Антона. Данил чертовски сожалеет, что тогда позволил себе отпустить его. И сказать, что тогда он запутался в своих чувствах и винить его нельзя, — полная глупость. Нельзя сказать, что он не знал, почему так поступает. Данил прекрасно осознавал причину своего поступка, но до последнего отнекивался, пока отнекиваться уже не стало поздно. Данил врал сам себе. Гаврилов не хотел верить в то, что влюбился в своего лучшего друга. И ведь он в глубине души понимал, что от правды не убежишь, и когда-нибудь она настигнет его, создаст переполох в его жизни, но упорно продолжал оправдывать себя перед всеми, но в первую очередь перед самим собой. Редкостный идиот. — Да всё наладится, не парься ты так... Со всеми бывает. Ладно, чёт я заболтался, — Дима громко вздыхает. — Говорят, что Новый год – семейный праздник, поэтому не забудь, что должен с нами праздновать, а то забудешь и хер попадёшь к нам потом, — Данил угукает, и тот отключается. Может быть, стоит всё-таки и понадеяться на чудо. Хоть раз снова почувствовать себя мальчишкой, который верит, что в новогоднюю ночь творятся чудеса. И вновь в груди затеплилась беглая надежда, что может и ему удастся прочувствовать магию этого праздника, что, возможно, и ему удастся отхватить себе кусочек чудес, чтобы вновь обрести возможность вернуть себе того, кого больше всего хочется прижать к себе и вдохнуть родной, сладкий запах цветов, названия которых Данил так и не узнал. Наверное, он даже ненадолго поверит в дед Мороза. И желание его озвучивать бесполезно — всё итак понятно, но вслух он всё же не говорит, боясь, что не исполнится (и плевать, что тут это не работает).***
В квартире у Димы так и веет новогодней атмосферой, да настолько, что Данил сам невольно окунается в неё, тихонько напевая себе под нос «Jingle Bells», которая как некстати приелась ещё с утра. Кругом мерцают разноцветные огоньки гирлянд; в углу, прямо около стола, стоит наряженная ёлочными игрушками, мишурой и ещё какой-то старенькой, плохо работающей гирляндой, у которой по какой-то причине не горели конкретно зелёные огоньки, ёлка; но более того этот чудесный запах мандаринов — в нём утопает чуть ли не вся квартира, и никто не выражает недовольства. Канун Нового года, дело близится к полуночи, потому уже явно повеселевшие друзья, чуть елозя на стульях, неоднократно высказывают тосты в честь уже почти наступившего праздника. Как оказалось, Диме удалось собрать их компанию почти целиком, только... Антона не было. И всё праздничное настроение едва ли не летит к черту. Очень легко понять, что тот тоже был приглашён, поскольку для него была поставлена отдельная тарелка с столовыми приборами и двумя бокалами. Тяжело не сверлить взглядом пустующее место, предназначавшееся исключительно для Черемисина. На плечо опускается рука Димы, тот подбадривающе хлопает его по плечу и понимающе кивает. Данил чуть трясёт головой и пытается отвлечься от гнетущих мыслей. И у него это выходит. Правда, всего на пару минут. Без пяти двенадцать. Данил уже теряет былую надежду, позволяя ей окоченеть в холоде своих разочарований, и отчуждённо смотрит вокруг: Саня ведёт какие-то дипломатические беседы с Димой, чтобы всё-таки забрать у него какую-то мягкую игрушку и улечься спать сразу после курантов; Вика общается с Ваней, почему-то обсуждая с ним, какой цвет для маникюра лучше выбрать для следующего посещения мастера; Леонтьев непонятно пялится в стену, совершенно не обращая внимания на пытающегося вернуть его в реальность Артёма. В общем, каждый был чем-то занят, кроме него. Всего две минуты до двенадцати часов. Неужели чуда всё-таки не существует? Все уже в предвкушении, наливают шампанское в бокалы, увлечённо галдят о бенгальских огнях, но Данил лишь чувствует вязкий привкус горечи, которая всё сильнее перекрывает все остальные чувства, разрастаясь с необъяснимой скоростью. Отсчёт минуты. Данил закрывает глаза. Уже не на что надеяться. Ничего уже не наладится. Ещё давно пора было принять это, но почему-то ему казалось, что всё сможет поменяться. Пятнадцать секунд. Данил соврёт, если скажет, что уже не надеется. Ему безумно хочется, чтобы единственное желание сбылось. Пожалуйста. Стук в дверь. Дима подскакивает и наспех открывает дверь, боясь упустить бой курантов, тянет подоспевшего так поздно гостя за собой и усаживается обратно. Гаврилов всё ещё держит глаза закрытыми. Боится, что разочаруется в увиденном. Глубоко вздохнув, Данил открывает глаза, и его сердце замирает. Он здесь. Прекрасный парень с порозовевшими щеками от холода, обветренными благодаря ветру губами, взлохмаченными волосами и обвораживающими голубыми глазами. Антон здесь. Не ведая, что он творит, Данил встаёт из-за стола, обходит весь стол, идя прямиком к младшему, и хватает его за руку. Данил не знает, куда он его ведёт, не знает, почему тот так беспрекословно идёт за ним, но он точно знает, чего хочет. Чувства вихрем кружат внутри, кровь бурлит и всё происходящее невыносимо давит на голову, но всё, о чём мог думать Данил — безупречно идеальный Антон, его причина страданий, тот, кого он безумно хочет любить, даже если придётся страдать дальше. Данил прижимает его к стене, расставляя руки по обе стороны от его лица, и смотрит в глаза, чувствуя, как сердце рвётся разорвать грудную клетку. Антон молчит, но смотрит в ответ и едва ли не задерживает дыхание, вжимаясь в стену, словно это поможет быть хоть немного подальше от Гаврилова. Данил поддаётся порыву чувств и накрывает чужие губы своими, сминая их в нежном, словно детском поцелуе, стараясь не напирать. Чувства переполняют его до краёв, и он готов отдать всё, лишь бы продолжать целовать Антона, лишь бы тот не оттолкнул его. Тот закрывает глаза и жмурится. Тут же по щеке катится одинокая слеза, но Антон отвечает на поцелуй, осторожно, с опаской, неуверенно располагая руки на плечах старшего. И Данил благодарен всем существующим богам за это милосердие, которое он не заслуживает. — Прости, пожалуйста, — тихо, почти неуловимо шепчет Данил, целуя того в уголок губ. Антон хлюпает носом, продолжая упрямо молчать. — Я мудак, ты был совершенно прав, — он стирает с лица Антона непрошенные слёзы, смотря на его подрагивающую губу. — Я не хочу тебя прощать, — эти слова режут больнее всего в этом мире, и у Данила спирает дыхание. Кристально чистая боль отражается в глади голубых глаз, Гаврилов тут же чувствует её на себе, словно перенимая от Антона, — но я не могу не простить. Он всхлипывает чуть громче, и Данил думает, что это походит на смертельную казнь для его сердца — боль становится настолько сильной, почти ощутимой всем телом физически. — Я хочу тебя ненавидеть, — голос парня дрожит, а его руки с силой сжимают плечи старшего, отчаянно и безнадёжно. Гаврилов прижимает парня к себе, и его рубашка мгновенно становится влажной от слёз, но ему совершенно плевать, — но я не могу тебя ненавидеть. — Поверь в чудеса, Антошенька, — он заставляет того посмотреть ему в глаза, улыбается уголками губ, наблюдая калейдоскоп эмоций у него на лице. — В Новый год кругом чудеса, Антоша. Просто доверься чуду, и оно, может быть, случится. Данил улыбается сильнее, вновь прижимая того к себе, чтобы он мог почувствовать, как быстро бьётся его сердце. И Антон не отталкивает, чувствуя, как собственное ни насколько не отстаёт от безумного ритма сердцебиения старшего. Антон молчит, понимая, что от прежней обиды, которую он старательно поддерживал всё это время, не остаётся ничего, и тяжело вздыхает. Ну и как не любить эту шпалу, объясните на милость? — Ты, сука, ушлёпок сраный. Я ненавижу тебя, Данил, — и сильнее прижимается к родному теплу, слушая облегчённый смех Данила. На душе внезапно становится гораздо легче. — Я тоже тебя люблю, Антоша, — в качестве доказательства своих слов, он незамедлительно примыкает к его губам, улыбаясь в поцелуй. И Антон конечно же отвечает ему. Возможно, чудеса всё-таки существуют.