Быть хорошим и любить

— Где мальчишка? — А? Кто? — Мне известно, что он здесь отсиживается. — Я Вас не понимаю, и, пожалуйста, объясните, что Вы хотите сказать этим «здесь». — Накаджима Ацуши, зловредный щенок, спрятался в Вашей библиотеке после того, как украл порцию своего соседа. — Да? Похоже, ребёнок совсем изголодался. Что же, внимательнее нужно быть, что тут поделаешь. — Это воровство, и Накаджима Ацуши будет наказан за это. — За плохие поступки нужно наказывать, да… Ну, могу только пожелать вам удачи. — Где мальчишка? — Я не видел его со вчерашнего дня. Не понимаю, что Вы хотите от меня. Воспитательница ничего не сказала. Может быть, она смотрела своими пугающими глазами прямо на дедушку, на книжки на его столе, и про себя читала злые заклинания, приносящие несчастья. Но старших нужно чтить!.. — Вы тут ничего не найдёте, пожалуйста, освободите библиотеку. Я хочу почитать немного перед уборкой, боюсь, она затянется на несколько дней. Не желаете помочь? Воспитательница недовольно хмыкнула и пошла прочь. Дедушка, наверное, не может услышать, какие ужасные слова она сказала перед тем, как закрыла за собой большую деревянную дверь и оставила комнату в тишине. Долгожданной благодатной тишине. Бесшумно выглядывая из-за старого шкафа с книгами, мальчик воровато огляделся. Никого. — Я не воровал, дедушка. Ответом ему послужило осторожное и шелестящее: «чш-ш-ш». Малыш сжался испуганно и поспешил вглубь библиотеки, чтобы спрятаться за плотным лабиринтом шкафов и стеллажей. Комната маленькая, и всё здесь забито книгами под самый потолок. При желании и потеряться можно. Скоро к нему, тихо пошаркивая и кряхтя, пришёл дедушка. Сел на пол рядышком со скрипом и шумно вздохнул. Мальчик не произнёс до этого ни звука, содрогаясь всем телом. — Я… я даже не кушал ничего сегодня. — Совсем? Он помотал белокурой головкой. — Я не воровал ничего, дедушка. Старик снова тяжело вздохнул и потянулся. От него веяло запахом старых книг, пожелтевших хрустящих страничек и глубокой старости. Очень глубокой. Перед чувствительным носиком появилось яблочко. Оно было маленькое, поцарапанное, с коричневыми впадинками на кожуре, но очень вкусное. — Держи, сынок. Дрожащими ручками малыш берёт яблочко и начинает его кушать. Сначала маленькими осторожными кусочками, кропотливо пережёвывая и с благоговением пробуя сладкий сок, а затем вгрызаясь всё быстрее и быстрее, боясь, что кто-то отберёт его маленькую радость или чужая милость окажется недолговечной. Как же он голоден… — Не торопись, подавишься. Мальчик вздрогнул как зашуганный котёнок от широкой ладони на своей макушке и послушно замедлился. Здесь можно. Здесь безопасно. Здесь никто не отнимет. Старик печальными подслеповатыми глазами смотрел на то, как блестят глаза ребёнка и мокнут белые ресницы от такой простой радости. Осторожное чавканье смолкло. В маленьких ручках остались только семечки с веточкой. Старик протянул руку и забрал их. — Спасибо большое. — Пожалуйста. Ребёнок смущённо облизывался, неловко шевелил ступнями и вжимал голову в плечи. Затем, поражённо вдохнув, взял с пола большую книжку, положил на свои колени, подтянул ближе и обнял их. Нельзя книжки на полу оставлять. — Что это? — С-сказки. — О-о… хорошее дело, — дедушка улыбнулся в удовольствии, его маленькие глаза без больших стёкол очков добро смотрели на смущённого мальчика. — Любишь их? — Да… да, наверное. — Наверное? Что ты так, Ацуши-кун? Мальчик стал ужасно печальным. Он так сильно прижался к книжке и стиснул в своих пальцах острые уголки её обложки. Ему ужасно горько от чего-то. — Я… мне грустно, дедушка. — От чего? — Всех х-хо-хороших людей любят. И они делают что-то хорошее. Воробья любит дедушка, собачку Ш-широ любили дедушка с бабушкой, и Момотаро то-тоже… А я… а меня никто не любит, дедушка… — Ацуши спрятал свои глаза в ручке и громко, надрывно всхлипнул. Он пытался сдержаться, ведь ему нельзя плакать, у него нет никого, кто бы разрешил. — Ацуши-кун, но ты же, ты же подрастёшь! — он положил на его плечико ладонь и чуть-чуть потряс. Капельку всего, почти потрепал. — Ты ещё совсем маленький, ты будешь ещё жить и жить. Найдёшь девочку, и она полюбит тебя, так всегда бывает, уж поверь старику. И-или не девочку, кого-нибудь точно! — Я… дедушка, я боюсь, что… что буду плохим. — Плохим? — Да… что буду воровать, что бу-буду собачек убивать, или… что буду плохим человеком. Ведь… — он поднял голову, посмотрел в растерянное старческое лицо заплаканными глазками, — когда людей не любят, они становятся злыми. Я… я тоже буду злым, дедушка. Точно буду… меня никто не любит, я не могу быть хорошим, — он уткнулся в корешок книги и беззвучно заплакал. Он всё ещё старался сдержаться. Дедушка потупил взгляд. Когда из уст ребёнка вырываются такие слова, хочешь отдать всё на свете, лишь бы они не были истиной. — Меня тоже никто не любит, Ацуши-кун. Мальчик резко поднял голову и вытаращился в полном неверии. — Не может быть! — Это так. — Но Вы!.. Вы!.. Дедушка, Вы же самый хороший человек, которого я знаю! — Ацуши поспешно вытер лицо руками, всхлипывая и икая. — Кто-то точно, точно Вас любит! — Может быть и так… но я уже давно не видел этих людей, да и меня, верно, забыли. Я уже стар, а старое нужно забывать. — Как же так… нельзя так говорить, дедушка. Вы же хороший… хорошее нельзя забывать! Старик улыбнулся. Этот мальчик — последний человек, которому стоит бояться стать плохим. Он поднял руку и осторожно положил её на белую макушку. Ребёнок снова вздрогнул. — Ацуши-кун, я хочу тебе кое-что сказать. Не столько важно, любят ли тебя — важно, что ты любишь. Доверчивые большие глаза прикрылись в непонимании. — Когда человек никого не любит, когда живёт без любви — тогда он становится плохим. Он делает плохие вещи всему, что видит. Потому что вместо любви у него ничего. У него болит там. — Но… я… откуда мне взять её, дедушка? Старик протянул вторую руку и коснулся дрожащим пальцем его тоненькой рубашки, в том самом месте, под которым билось сердце. — Вот здесь. — Здесь?.. Он поднял свою ладошку и положил её рядом. Не так ощутимо, но всё же — под пальчиками билось живое сердце. — Люби каждое существо, которое встречается на твоем пути, и ты никогда не станешь плохим. — И… и вос-воспитателей тоже? Дир… директора?.. — прошептал он с ужасом. — Их ты можешь только пожалеть, — покачал головой дедушка, вздыхая и убирая руку с чужой рубашки. Другой же стал ласково перебирать белые прядки. — А вот… бездомную кошку или котёнка… собаку, птичку. Книги, солнце или ветер… — Их можно любить? — Конечно. Людей же не всегда получается и не всегда нужно. Многих стоит лишь пожалеть. Однако… люби, сынок, людей, которые заплачут, когда тебя не станет. Будь уверен, их можно и нужно любить. Ладошка соскользнула вниз и смущённо сжала коленку. Ацуши часто заморгал, а затем уткнулся в чужую рубашку. Запах старых книг и глубокой старости ударил в нос, но ему от этого только спокойнее чуть-чуть. — Таких нет… я никому не нужен. Всех вокруг меня нужно только жалеть… — Ай-ай-ай, сынок… знаешь, — дедушка не убрал руки, наоборот, прижал теснее, положил локоть на детское плечо и продолжил гладить, — кроме тебя тут почти не бывает никого. Этим взрослым обезьянам до меня нет дела, а детям бы только камнями побросаться во дворе. Без тебя мне будет очень тоскливо здесь, Ацуши-кун. Ребёнок всхлипнул и счастливо улыбнулся сквозь слёзы. — Мне тоже, дедушка… совсем без тебя плохо будет.