Белый (дикий) мустанг

      Маленькие городки во многих вселяли чувство скуки, какой-то безнадёжности, из которой было никак не выбраться. Казалось, что они расположены где-то на отшибе, докуда не добраться транспортом, докуда не дозвониться простыми человеческими способами, хоть в каждом маленьком аккуратном домике был домашний телефон, да и у самих жителей были мобильники. Люди, медлительные, сонные, ходили по улицам, заходили в магазины и покупали всё, будто бы чтобы выжить и не умереть от палящего знойного солнца и солёного ветра, что дул с бескрайнего океана. Этим летом, таким сонным, жарким, я собиралась покинуть морской городок навсегда.       Пакуя вещи в большой для меня чемодан, я время от времени глядела в окно, за которым простиралась водная гладь, такая бесконечная, что хотелось пойти к ней, окунуться с головой, вспомнить былые дни лета, как я опускалась под воду не одна, как держала тёплую руку с широкой ладонью, как смотрела в глаза, что горели от желания и самой настоящей любви, которую я всё же смогла постигнуть до совершеннолетия, до восемнадцати, хотя вот недавно отпраздновала очередной день рождения.       Вспомнить, как мы с ним полюбили друг друга.       Поразив меня молнией, Вернон думал, что сам останется жив, хотя я для него была точно такой же молнией, когда он только-только в начале лета приехал в наш маленький городок. Паренёк «из городских», как мы таких называли, завладел всеобщим вниманием и любовью, а его рассказы о большом городе манили всех. Он никогда не был в американской глубинке, никогда не забирался на маяк, не прятался за фруктовыми лавками и не переворачивал их случайно, так, что продукты рассыпались по асфальту, пачкаясь. Чхве Вернон всё это сделал вместе со мной, а потом бежал, схватив меня за руку, хохоча, как самый настоящий ребёнок, и в тот момент, кажется, я и пропала, навсегда запечатлев его улыбку и то, что не очень-то «городской» парень отличается от нас, «деревенских».       Однажды мы позвали его на вечер с костром, и он приехал на него на своём белом мустанге восемьдесят второго года, давая каждому желающему посидеть в салоне, покрутить руль, но потом, когда все напились, а он единственный остался трезвым, ведь не привык употреблять алкоголь, отгонял всех от своей малышки, которую ласково называл «Викки» и гладил по капоту. Я до сих пор помнила, когда меня саму шатало из стороны в сторону от выпитого алкоголя, а Вернон насильно усадил меня на траву рядом с собой и положил голову на свои колени. Я смотрела на небо, усеянное звёздами, слышала отдалённые крики нашей компании, чувствовала запах алкоголя от себя и аромат геля молодого человека, что молчал и гладил мои светлые волосы. Мы были с ним слишком разными: он полукореец с витиеватым именем Хансоль Вернон Чхве, а я — обычная американка с именем Стейша Миллер. Я постепенно трезвела, но не настолько, чтобы полностью отвечать за собственные действия, и в тот день, когда Вернон подвозил меня до дома на своём мустанге, я пересела на его колени, чувствуя поясницей руль, целуя губы и прося остаться немного с собой.       Родителей дома не было, я вела его на кухню, где буквально заставила выпить с собой по баночке пива, только что вынутого из холодильника, а потом, наблюдая за постепенно пьянеющим от алкоголя и полураздетой девушки перед собой Верноном, поцеловала его снова, чувствуя, как пальцы, его сильные пальцы сжимали мою талию. Он был «из городских», был таким же необузданным, как дикий мустанг, и стол на кухне, с которого лишь чудом не попадала вся посуда, был первым местом, которое мы облюбовали. Он раз за разом шептал «Стейша, ты обворожительна», мурашки бежали под одеждой, которой я была стеснена, и мы раскидали её буквально по всему дому, чтобы на следующее утро, пораньше, собирать всё, смущённо глядя друг другу в глаза и понимая, что сердца колотятся от самой настоящей любви.       Это лишь потом мы начали проводить время вместе всегда: в его мустанге, в гараже его дома, на побережье, в лесу. Он носил меня на руках, целовал губы, и я дышала им, будто кислородом. Вернон не поддавался дрессировке — каким бы он не был весёлым парнем, душой компании, чьи шутки любили все, он не позволял мне доминировать над ним, а только повелевал, порой слишком властно кусая шею. Ему было девятнадцать, он был старше нашей компании на два года, но ему это не мешало хорошо общаться со всеми, да и быстро найти язык со мной. А сейчас, когда мне только-только исполнилось восемнадцать, мне приходилось уезжать в большой город, бросив прошлое позади. Вернон тоже в начале лета бросил всё и умчался сюда, но его причина была понятнее — травля в школе, показывание указательным пальцем на улице. Метисов видели в толпе, и его семья надеялась, что хотя бы в провинции он укроется от порицания. Так и случилось.       Я не сказала никому, что собираюсь переезжать. Никто не знал, что в моей семье проблемы: родители только-только завершили бракоразводный процесс, поставили перед фактом, что я уезжаю с отцом, потому что в большом городе всегда есть большие возможности, а я всегда мечтала стать актрисой, уехать в Голливуд и жить бок о бок со звёздами. Такая возможность появилась, и сейчас я, ранним утром, одетая в платье, расшитое васильками, стаскивала тяжёлый чемодан со второго этажа.       Мама давно покинула нас, сказав, что больше не нуждается в нашем обществе. Она никогда и не любила меня, кажется, лишь из жалости воспитывая такое бренное существо, как я. Их брак был из категории «по залёту», родители буквально устали друг от друга, у них не было любви уже давно. Я же чаще всего находилась на улице, воспитывалась собственными сверстниками или учителями в школе. Как говорится, какой выросла, такой и выросла.       В окне я увидела машину отца, и рядом с ним стоял восхитительный белый мустанг, из-за которого я спряталась за кухонную шторку. Отец Вернона был агентом по недвижимости, и он взял на себя ответственность продать наш дом и перечислить затем деньги. Его сын сидел за рулём, смотрел в окно моей комнаты, барабанил по приборной панели, казалось, был слишком несчастен для этого мира, потому что не видел меня. Я решила его всё же не томить, потому вскоре появилась на пороге, спускаясь с крыльца и слыша, как захлопнулась дверца мустанга с характерным хлопком. Как бы молодой человек за ним не ухаживал, как бы не чинил, годы автомобиля брали своё, выдавая, что третье поколение мустангов уже устарело.       Чхве Хансоль, именно таковым было корейское имя молодого человека, стоял и немного глупо мне улыбался, пока наши отцы говорили между собой, подписывали какие-то бумаги, а я сама подкатывала чемодан без одного колёсика к нашей машине и старалась запихнуть его в багажник, наполненный доверху каким-то барахлом. Хоть мы и тщательно обдумывали, что будем брать, что оставим, а что выкинем, вещей получилось слишком много, и Вернон подошёл ко мне, помогая разгрести багажник, чтобы освободить место.       Мы молчали, хоть мне всегда нравилось, как моё имя звучало из его уст, и я лишь улыбнулась на его помощь, обнимая его за плечи и утыкаясь носом куда-то в ложбинку между ключиц. Я слышала все его немые вопросы, чувствовала каждый нежный поцелуй, что пришёлся на голову, и наши губы соприкоснулись лишь на секунду, потому что потом отец окликнул меня. Между мной и Верноном не было обещаний, абсолютно никаких: мы не говорили друг другу «прощай», это было простое «до скорой встречи», будто, обладая даром провидения, мы знали, что встретимся когда-нибудь в будущем, когда повзрослеем чуть больше, и наши чувства, нежные, романтические, вспыхнут вновь.       Я сказала «пока» своему дому, «до свидания» Вернону и его отцу, оставляя терпкий поцелуй на его губах вновь, и лишь потом полезла в машину, выдыхая и настраиваясь на наше маленькое путешествие с отцом. Я больше не вернусь в маленький городок на побережье, не заберусь на маяк, не буду жечь костры со своими друзьями, которых даже не предупредила о своём уезде. И только Чхве Хансоль, тот самый мустанг, который был всё же укрощён мною, хотя я в этом глубоко сомневалась, смотря нам вслед, знал маленькую тайну.       «Увидимся в Сан-Франциско» пришло на телефон, и я открыла окно, понимая, что мы отъехали уже на пятьдесят метров и меня мой возлюбленный не услышит. Я высунулась из салона, ветер всколыхнул волосы, сзади что-то пробормотал отец, а я, сжимая в руке мобильник, прокричала три важных слова, которые давным-давно крутились на моём языке. Я доверила ему самое ценное, что у меня есть — моё собственное сердце, и его присланное сообщением «Я тебя тоже» уверило меня в том, что мы встретимся когда-нибудь ещё.       Потому что любящие сердца почувствуют друг друга даже в толпе большого города.