Кукловод

Дазай хороший кукловод. Он правильно крепит нити к живым людям и, закончив наконец, дёргает за них, заставляя двигаться так, как хочет лишь он, выставляя это за желание самой марионетки. Его громкий противный едкий смех никто не слышит, хотя так он смеётся всегда. Его хищную, наполненную желанием крови, улыбку называют солнечной и доброй. А Осаму этим пользуется, все новые и новые нити завязывая на теле людей, его окружающих. Он привязывает их также к своим пальцам, чтобы свободно, ухмыляясь, управлять отличными куклами. Но одна марионетка не сравнится с другими. Она — идеал. Акутагава давно привык к тому, что Осаму постоянно находится рядом. Желания Дазая сделать что-то с телом Рюноске Акутагава воспринимает как свои желания, и не важно, какие они. Он всегда подчинится, не пытаясь хоть как-то перечить Дазаю. И Осаму ловит с этого кайф. Никто другой не был настолько податливым, как Рюноске, никто другой всегда пытался вырваться из его паутины, нервируя тем Дазая. А здесь... А здесь буквально все прекрасно. Что бы Дазай не сказал и не сделал, Рюноске все равно будет воспринимать это как хорошее действие, нужное для укрепления их отношений. Акутагава похож на жертву хищника. Такой же беспомощный, ни на что не способный, пойманный цепкими лапами зверя. Зверя, что с удовольствием вонзает свои клыки ему в плоть, отрывает, наслаждается криками, тем, как больно Акутагаве. Таков Осаму. Он довольно улыбается, когда кровь с его подбородка капает на тело Рюноске, довольно рвет и царапает его. А Акутагава терпит. Терпит и вроде бы наслаждается тем, что получает. Дазай огораживает Рюноске от общества, оставляя только себя рядом. Никто не должен трогать его куклу. Осаму, будто бы заботясь о Акутагаве, даёт какие-то советы, а сам руки на его шее кладет и сжимает сильно, улыбась хищно. И Рюноске этого не замечает, лишь судорожно хватает ртом воздух, но не пытается освободиться. Такими и являются их отношения. Дазай не раз режет руки Акутагавы глубоко, так, чтобы кровь начинала хлестать ужасно быстрым потоком. Дазай не раз, добродушно улыбась, топит Рюноске в ванне, заставляя задыхаться, вместо воздуха в лёгкие вдыхать воду. Он же не раз завязывает на шее Акутагавы петлю и душит, душит, громко смеясь. Осаму всегда крепко обнимает Рюноске, ножом по спине рисуя различные узоры. Он всегда говорит о том, что Акутагава не совершенен. Дазай никогда не задумывается о том, насколько хорошо Рюноске тогда, когда в него грубо входят, рвут и заставляют захлёбываться в собственных слезах от боли. Ему на это плевать, поэтому он и оставляет Акутагаву одного в постели. Но и заботу, перекрывающую его действия, он не забывает давать. Потому что если этого не будет, то и марионетка, даже такая хорошая, начнет сопротивляться или ломаться под напором всего того, что с ней делают. Акутагава ничтожество. Но он такой нежный, хочется его расцеловать. Акутагава ни на что не способен. Но он сильный. Акутагава никто. Но в то же время без него Осаму жить не сможет. И Рюноске, какими бы издевательства — которые он воспринимает, как своеобразное проявление любви — всегда улыбается слабо, позволяет Дазаю нежиться, ласкать его, чтобы потом причинить ещё больше боли, чтобы развеять скуку. Осаму как вампир. Только он не питается кровью, он питается душой своей куклы, высасывает из нее все соки, но оставляет немного, чтобы она восстановила их, чтобы вновь укусить сильно и в несколько подходов сожрать все, что только можно. Осаму, смотря на сломавшегося Акутагаву, тихо рычит. Вновь перестарался, но эту куклу, как те, другие, он не бросит. Игрушки надо чинить, да? И Дазай починит. Починит, но оставит его на некоторое время. Чтобы он пришел в себя. Чтобы он вновь расцвёл. И прийдёт к нему со слезами на глазах, с извинениями и цветами в руках. Он будет выхаживать этот распустившийся с новой силой цветок, чтобы потом его растоптать с удовольствием, некой эйфорией, накатившей на него сильнее, чем раньше. Акутагава никуда от него не убежит. Он — отличная марионетка, а Дазай отличный кукловод.