Танцуй

      На улице уже порядком стемнело. Хотя ещё пару часов будет относительно светло, не прям уж чернота. Небо стало темно-голубым, а закат не отличался особой красочностью, внося на самый горизонт лишь немного розового, а он при смешивании с голубым давал фиолетовый цвет. Всё это было похоже на палитру очень аккуратного художника, что смешивал краски на палитре.       Трэвис отбежал достаточно далеко, о чем свидетельствовал запах леса и дыма откуда-то далеко. Уловить его запах можно было только встав и глубоко вдохнув. Но как сказать… Трэвису было немного не до этого. Он был слишком погружен в омут своих мыслей. Они были похожи на огромное тягучее болото, которое затягивало очень крепко, в самую трясину. Топит на самую глубину так, что дышать невозможно, и выбраться наружу хоть ненадолго поможет лишь одно. В принципе, поэтому он и пришёл сюда.       Старая заброшенная церковь возвышалась над ним. Казалось бы, можно почувствовать себя совершенно крошечным и ничтожным на фоне с ней, ведь она такая огромная, если смотреть на то, какие вообще здания есть в этом захудалом городишке.       Но для Трэвиса его скверные мысли были намного больше, опаснее и хуже, превышая его самого во много-много раз, представая перед ним в обличии чёрной, красноглазой чертовщины. На крайний случай, свободным падением, без знания того, в какую темноту ты летишь и поймает ли кто-то снизу. Или летит ли кто-то с тобой.       В принципе, Трэвис не любил приходить к фантазии и раздумьям, зачастую отвлекая себя и заглушая обиду на отца, на жизнь, на мир, в конце концов, на себя, перепалками с одноклассниками. Он уже не дрался с ними. Мог дать в глаз, если они зашли за грань. Но сейчас больше обладал выдержкой. Фишер научил.       Вообще за последнее время он относительно хорошо подружился с ним. Но он не мог назвать это прям-таки дружбой. Да вообще никак назвать не мог. Он не был знаком с понятием дружба, нормальная социализация, товарищество, хотя бы. Поэтому называл это просто, но многословно: «херня непонятная, но разговариваем часто, после школы можем пройтись, если получается».       Вот так все выходило. Но сейчас, ему нужно было побыть одному и унять боль. В кармане толстовки плеер, который был одолжен у того же Фишера. Проигрывалась пара песен, которые ой как неловко было попросить скачать.       Двери в церкви давно как не было, поэтому и взламывать было нечего. Внутри абсолютно пусто, все лавки растаскали, осталась лишь пара деревянных крестов, повешенных на стены помещения. Внутри почти темно, лишь маленькие лучики света проникают внутрь через разбитые людьми окна.       Запах ладана витал внутри, ведь здание было заброшено совсем недавно, около года, по причине того, что не хватало средств. Почти все верующие перешли в другую, построенную ближе церковь, которая работала и по сей день.       Эта же не успела стать пристанищем бомжей, алкоголиков, наркоманов и черт ещё знает кого. Она была чиста, не считая пыли и листьев. Удивительное явление для Нокфелла.       Трэвис медленно прошёл дальше в центр, осматривая помещение на предмет чьего-то присутствия. Но было абсолютно пусто, лишь запах ладана, который он толком не замечал, потому что привык. Он бывал в новой церкви с отцом.       Наушники были воткнуты в уши, и прежде чем все же включить то, что ему хотелось, он ещё раз огляделся. Шорох у стены снаружи, словно кто-тот мельком подглядывает. Но все было привычно списано на «показалось» и возможные слуховые осечки из-за беспорядочного сна.       В наушниках заиграла монотонная, приятная музыка, с приглушенными словами, словно исполнитель пел через какую-то трубу. Лёгкая улыбка проскользнула на лице.       Трэвис развёл руки в сторону, начиная кружиться. Нет, он не просто вертелся как ребёнок на одном месте, пытаясь словить головокружение, за что потом можно было получить от мамы замечание. Со стороны это выглядело действительно красиво. А наблюдатель со стороны, кстати, был. И не впервые.       Ларри поглядывал на него из-за угла. Он часто приходил сюда и заметил как-то Трэвиса. Хотелось доебаться, чтобы поговорить. С того раза, на поле, где они воссоздали зеркало, они только пару раз обменивались приветствиями.       Наблюдать за тем, как Трэвис танцует, было чудесно. Это всегда выглядело завораживающе, как и сегодня. Он казался тёмным силуэтом из-за такого света.       Юноша кружился плавно, почти неотрывно, разгоняя себя одной ногой в потёртом кеде. Вторая же всегда оставалась на деревянном полу церкви, удерживая его. Чтобы было ещё легче кружиться, он иногда подгибал руки к себе. Но, в основном, они были расправлены в сторону, словно крылья какой-то чудной птицы.       Когда ему было достаточно этого, он переходил на что-то более спокойное. Ногой он уже не ускорял, а просто помогал себе делать плавные повороты. Руки меняли свое положение и он приостанавливался, делая ими мерные мягкие движение движения. И потом продолжал кружиться в своём чудаковатом танце.       Он пытался отпустить боль. Не делать это как раньше, грубым ударом в чью-то скулу, а лёгкими, множественными поворотами вокруг себя и прочими движениями, которые не сразу можно было понять.       Только заглянув в душу, вывернув ее наизнанку, можно было увидеть, что скрывалось за этой тенью.       Запах ладана все так же не нравится Ларри, но он все равно стоит как вкопанный, наблюдая за этим. Помнится, увидев первый раз, он думал снять это на камеру, чтобы чисто поржать… Редко увидишь, как достаточно грубый парень, с типичным образом задиры и занозы, которая так и норовит пристать, кружится в странном танце… Но потом он нашёл в этом что-то.       Это было профессионально? Нисколько. Танец небрежный, и ни в коем случае не мог быть продуманным. Движения делались по воле эмоций. Быстрые повороты, при которых он находился на одном месте, выражали злость на себя и отца. Движения не выглядели спокойными и даже казались местами равными, словно руками он отсекал от себя все, что нависало над ним. Буквально стены обиды и злости. Но даже их он мог ненадолго этим сломать.       С каждым плавным поворотом, во время которого кружился по помещению как лист, что завертело по ветру поздней осенью, он разгонял вокруг себя туман отчаяния, грусти и безнадеги. Возможно, чего-то ещё, что было скрыто глубоко внутри и понятно только ему. Это скрытое тысячей образов и грубостей он понять так и не смог.       Наконец, финал. Он останавливается, подводя к себе лишь одну руку, затем немного потянув уже обе вверх, словно пытаясь дотянуться до самого неба, что находилось над крышей церкви, но теряет силы и, как физический так и морально, падает на колени. Звук разносится по всей церкви, а Трэвис, видимо, слушает лишь концовку музыки, даже не замечая, как уже, считай в полутьме, к нему подходят максимально трепетно и аккуратно, стараясь не напугать. Нет, это не сравнить с маньяком и жертвой. Скорее с тем, кого ты сильно обидел и терпеть пытаешься подобраться к нему, чтобы извиниться или вместо ста слов просто обнять.       Осторожное прикосновение к плечу было таким же неожиданным, как и появление кого-то здесь. Фелпс дёрнул наушники так, чтобы они выпали из ушей, и он мог наконец расслышать все. Открывать глаза было малость страшно, черт знает, кто там. Но сейчас на душе пусто и относительно легко, даже слишком. Плевать, даже если это какой-нибудь мужик с ножом, что хочет от него денег.       Все же пришлось поднять взгляд на силуэт, всплывший так не вовремя перед ним. Рука, протянутая к нему, чтобы помочь подняться, и этот длинноволосый идиот, от которого за километр был бы слышен запах сигарет, но тут, к счастью или сожалению, его не чувствовалось. Спасибо, ладан.       Насколько же это было неожиданно, когда на руку Ларри легла холодная рука Фелпса.       — Может… Отпустишь эмоции не в одиночестве, Трэвис? — лёгкая улыбка, на удивление, не выражающая никакой насмешки.       И о чем он думал, когда все-таки согласился на это? Непонятно. Слишком уж неожиданная смена динамики взаимоотношений. Но кого из них это волнует?       — Здесь так много места, убей свою боль, — Ларри одной рукой обвел помещение, вспоминая текст песни, что слушал Фелпс. Спасибо Салу за информацию. — И где их надежда, где их любовь?       Почему он позволил так спокойно взять свою руку?Внутри все горит пламенем, а сердце бьёт огромным молотом, заставляя мурашки пробежать по спине, а колени стать более мягкими. Податлив как пластилин. Удивительно, что в его эмоциональной незащищённости он позволил Ларри это.       — Ты можешь всегда вернуться домой, — противно не стало. Ларри явно не подразумевал под словом «домой» то, куда обычно отправлялся Трэвис после учёбы. Это было что-то более глубокое.       — Но ты сейчас здесь, я рядом с тобой, танцуй.       Кажется, стало как то теплее.       Намного спокойнее и теплее.