мышка в клетке

— Хочешь, я убью их всех… Газеты не умолкали, пестрили заголовками о побеге Джокера из Аркхэма. Месяц, два, как давно это произошло? Никто уже не помнил, время в Готэме остановилось, стрелки часов встали, указывая полночь. Казалось, весь город позабыл, что такое день, когда сотни преступлений обрушились на него, как торнадо, погрузив в беспросветную темень. Грабежи, разбой и массовые убийства здесь стали обыденностью, все вернулось на круги своя, как и было до мстителя в маске. — Хочешь, я убью старика? Брюс пропал с радаров. Бэтмен тоже. Правда, никто этого не заметил, слишком много было других, более важных проблем. И главный вопрос загремел в голове у каждого, всего один — «Как им, черт возьми, выжить?». Альфред ответ найти так и не смог, а теперь расплачивается за свою ошибку. Его могила уж давно заросла сорняками и покрылась пылью, Брюс к нему не ходит, он злится. Как мог он так просто его оставить? Как посмел бросить? — Хочешь, сделаем это вместе? Полиция, казалось, совсем не дремала, работая круглыми сутками. Защитники Готэма в форме и с дешевыми пушками. Защитник. Особенный. Гордон. Единственный, кто все еще верил. Зажигал бэт-сигнал каждую ночь, но мышка так и не прилетала. Наверное, многие уж рукой на него махнули, решили, что сбежал, поджав хвост. Наверное, Брюс и сам так решил. Он бы хотел залить до краев бэт-пещеру кислотой и захлебнуться в ней. Хотел бы размозжить себе черепушку, чтобы вытащить из нее гниющий мозг. Хотел бы глаза вырвать, чтобы не видеть ничего. Ни фонарный сигнал в небе, ни свое пугающе-безжизненное лицо, не помятую карту на зеркало приклеенную. — Это моя карта. И ты тоже мой. Брюс просыпается в шесть тридцать и не может уснуть до двух часов ночи, ест одни и те же оладьи, которые готовит Селина, и пьет один, и тот же черный кофе, по вечерам — скотч. Без него спать совсем не выходит. Говоря по правде, Брюс бы с радостью ото сна отказался — слишком страшные кошмары в голову лезут. Каждую ночь. Одно и то же. Его жизнь превратилась в херов день сурка. Зеленые волосы, шрамы на лице и окровавленные руки. Его руки. Брюс думает, что раньше все было проще. Было добро и зло, была справедливость, границы. Было что-то, что держало его на плаву, позволяло оставаться человеком. Что-то, что отличало его от поехавших психов в маске. Больше ничего такого нет. Селина это видит тоже. Видит, когда Брюс говорит с кем-то за дверью, где он один. Видит, когда находит на его теле все новые и новые синяки со шрамами. Особенно четко видит, когда тот пускает в свой дом побитую Квинн, которая, как и все остальные, в миг записывает Уэйна в психи. Харли это все кажется странным, как и всем в этом проклятом особняке, но она не жалуется. Только временами, перед сном, мурлычет кошке на ушко сладкую песенку о том, что им надо сваливать отсюда, пока золотой мальчик окончательно не съехал и не прикончил их двоих. А Селина мурлычет в ответ: «Нет». Он друг, стая, семья. Нельзя бросать, особенно такого побитого и уставшего. Харли злится и ссорится с котенком, называет ее дрянью и стервой, а ночью просит прощения. Просто Харли видит то, чего никто, кроме нее, не видит. Брюс, словно гусеница в коконе, преображается. Переходит в нечто иное, мерзкое и кровоточащее и только вопрос времени, когда его зверь вырвется наружу. — Я убил двадцать человек ради тебя! Тебе что, все равно? Селина читает научные трактаты и слушает подкасты психиатров. Она уже всю голову сломала, корпя над тем, как помочь другу. Единственному — потому вариант «бросить» отмела сразу. Пугает ли он ее? Да, безусловно. Эта его гримаса, искры в глазах и жуткие словечки о мести и правосудии. А особенно эта его улыбка, от который малышку Квинзел бросает в дрожь. — Мне так нравится твоя улыбка. Ты должен улыбаться чаще. Брюс находит в этом нечто прекрасное. В своей меланхолии, в крови на своих руках. Даже мысли о Джоне, бесконечный поток мыслей о Джоне, кажется ему притягательно-волшебным. Многое из того, от чего тошнота к горлу раньше подкатывала, сейчас ему кажется болезненно-красивым. Наверное, даже слишком многое. Харли видит Джона. Ее маленького, миленького пудинга. Видит за окном, в очереди за слашем и по телеку. Он изменился. Окреп. Стал таким независимым и умным. Вот, только Харли умнее. Она наблюдает, знает то, чего другие не знают. Наверное, поэтому и жалеет малыша Доу. Прирученный тигр менее опасен, но, рано или поздно, руку тебе он откусит. Джонни об этом совсем позабыл. — Нравится? Теперь ты будешь улыбаться все время. Харли умная. Самая умная, наверное, поэтому злится и ненавидит больше всех. Вся эта ситуация заставляет ее бить молотом по стенам, представляя там лицо их хозяина. Она бы ушла, да не может Селину бросить, которая не может бросить Брюса, а Брюс… Брюс просто не может. Не может спать, есть, справляться с паранойей и видеть бледное лицо тут и там. — Я всегда рядом. Всегда у тебя за спиной. Харли знает, что они в этом доме и подохнут, погребенные заживо. Знает это и Селина, которая винит во всем малыша Доу, хотя надо бы дружка своего. Он их погубит, за этим, наверное, и спас когда-то. Селину бесит Харли, которая подбивает ее бросить самое важное, чего раньше у нее не было — семью. Харли бесит Джон, который решил, будто может контролировать безумную стаю грызунов в теле золотого мальчика. Джона бесит Селина, которая толкает его к стене за магазином и кричит прямо в лицо: «Не смей к нему приближаться!». И только Брюса никто не бесит. И только он мог бы найти в себе силы пробить всем троим черепушки. Селина просто хочет помочь. Харли просто хочет выжить. Джон просто хочет Брюса. И только Брюс ничего не хочет. Готэм, сорвавшись с цепи, лаял на Джокера и Харли Квинн, клеймил их злодеями и убийцами, совсем не обращая внимание на восхождение нового чудища. Ужаса ночи. Все здесь прятали взгляд от столь очевидного. От такого простого. Газеты не умолкали, пестрили заголовками о побеге Джокера из Аркхэма. Вот, только про мышку, которая выгрызла ему путь на свободу, написать позабыли. — Хочешь, я убью их всех, Джон?