Признания под Гагу

Тима Чистяков героически взбирается по ступенькам из последних сил. Ну, так ему кажется. А на самом деле он пыхтит, еле волочит свои ноги и уже заёбывается поправлять длинные патлы. Наконец герой дня — который пять минут назад облился компотом, потому что мразь, это не у меня руки кривые, а ты не глядя прёшь! — добирается до класса, где математичка своим зорким соколиным глазом с минус семь высматривает каждую ниточку на каждом ученике. Тима плюхается за парту рядом с Димоном Куцыным, своим лучшим другом. — О, не сдох. Я уж подумал, что тебя в буфете задавили! — Димон усмехается. — Я был близок, — кивает еле отдышавшийся Чистяков. Он даже учебник забывает достать, а уже в облаках витает. Дружбан щелкает перед его носом с уверительными просьбами потеряшки достать учебник, ибо ну да, я опять свой забыл. — Кстати… — лениво тянется Димон. — Как там твой Масюся? Тимур морщится. — Не называй ты его так, имбецил. И да, нормально. Он наклоняет голову так, что нахмуренное лицо скрывается за волосами, и принимается грызть и без того пострадавшую ручку. — Чего, всё никак не решишься на свиданку позвать? — Димон лукаво прищуривается. — Сдаёшь позиции, братан. — Кто бы говорил! Машке-давашке такую лапшу на уши понавесил, а сейчас дрочишь на Жарова! — бурчит сгоряча Тима. Куцын чуть не захлебывается словами от негодования. Он возмущённо хмыкает, складывает руки на груди и демонстративно отворачивается. — Заткнись ты уже, долбоящер, — наконец он находит, что ответить. — Будто ты спокойно живёшь, думая о своей Блондиночке и день, и ночь. — Не называй его так, — сквозь зубы цедит Тимур. Димон хохочет секунда в секунду со звонком, а потом икает от удивления и страха перед грозной Астафьей Анатольевной, которая больше известна как Годзилла В Клеточку. — Если умру на контрольной сегодня, — уже шепчет он, — то признаешься Максу за меня. — Услуга за услугу, — так же шёпотом отвечает Тима, — тогда ты Диме про меня расскажешь. Они одновременно кивают и принимаются выводить небрежным почерком сегодняшнюю дату. — Решено! — неожиданно громко заявляет Тима, ударяя кулаком по парте. — Сегодня же я его приглашу! Димон давится соком от такого заявления. — Ого, у кого-то яйца сталью налились? — на парней сверху (ну что за рост дурацкий, даже для одиннадцатого класса, целых сто-восемьдесят-с-хером сантиметров!) смотрит их одноклассник Сашка Зайцев. — Санёк, вот тебе везёт! Натуральный натурал, и проблемы у тебя только с бывшей. Зайцев закатывает глаза. — У тебя тоже проблемы с бывшим. Только он парень. На его смазливой мордашке чётко и ясно отображается самодовольство. — Ой, ну подумаешь, недельку со сломанным носом походил, — отмахивается Тимур, типа, «завались, Санёк, а не то я буду заваливать тебя. Землёй, на кладбище». Вдруг он улыбается. — Чего, Блондиночка пишет? — Димон, уже откашлявшись от сока, заглядывает ему в экран телефона. — Ага… — благоговейно шепчет Тима, перечитывая заветное сообщение. — Сегодня у него футбола нет, это мой шанс. Димон стоит у калитки на выходе школы, закуривает дешёвую сигаретку «Фараон» — пачку которых пару недель тому назад спёр у папаши — и говорит своему братану на прощание: — Не забудь купить сто одну розу с единственной пластмассовой, мол, я перестану любить тебя, когда завянет последняя… Он резко давится едким дымом, получая ощутимый удар по спине от Тимы. — Кретин. Ладно, бывай! — Тимур трусцой перебегает через дорогу и скрывается за поворотом. Димон запоздало машет рукой и делает очередную затяжку, сворачивая к дому, направо. «Не натвори глупостей, пожалуйста», — думает он и тушит брошенную на тротуар сигаретку подошвой замызганных кед. Тима в отчаянии смотрит на шкаф, точнее, на одежду внутри шкафа. Господи боже, что ему надеть? Чихать он хотел, что выглядит как девчонка, сегодня он идёт признаваться в любви! Надо выглядеть подобающе! Чистяков чертыхается и звонит самому надёжному человеку в мире. — Алло, — приветствует его самый надёжный человек в мире, простым языком, Димон Куцын. — Чего звонишь? — Можешь по видеосвязи? — и не дожидаясь ответа, включает камеру, а на экране отображается его собственное взволнованное лицо. С недовольным цыком Куцын тоже светит своим святым ликом, на котором так же светло сияют угри и прыщи. Но сейчас это совсем не важно. — Выбирай, что мне надеть, — на полном серьёзе просит Тима, наводя камеру на шкаф. — Ты, блядь, стебёшься?! Чувак, возьми себя в руки уже, — Димон закатывает глаза так сильно и вздыхает так обречённо, что скепсисом веет аж через экран телефона. — Ну и задница ты. С таким характером у вас с Жаровым точно ничего не получится, он такой милашка, а ты — сволота, — он показывает язык. — А вот и получится. Спорим на пятьсот рублей? — А спорим! Парни с вызовом смотрят друг на друга, будто они находятся лицом к лицу, а не связываются через whatsapp-видео. И оба одновременно вздыхают. — Нас можно назвать «безнадёжно влюблённые», — уныло тянет Димон. — Это точно… — Тима плюхается на кровать. Потом мысленно даёт себе оплеуху. И ничего не безнадёжно! Сегодня у него получится, он чувствует это. — Пока, — коротко прощается Тимур, скидывая трубку и резво подскакивая прямо к шкафу. — Ты справишься, — говорит сам себе и, вроде бы, звучит обнадёживающе. Он быстрым шагом в три версты доходит до зелёной калитки, за которой жёлтая школа. Оттуда толпами валят и мелкие, и старшие, и учителя. Кто-то пару раз толкает его, но дурацкая влюблённая мандражка проглатывает все ощущения. Тима вытягивает шею, стараясь найти взглядом того, из-за кого здесь торчит, и его гложут неприятные мысли. Наконец на глаза попадается высокая, стройная, изумительно прекрасная фигура, и Тимур ни капли не преувеличивает, потому что такие слова постоянно ассоциируются с ним. Кажется, что Дима Матюхин (о боже, как ему подходит, Димон, ну ты только послушай, а) нарочно идёт медленно и нерасторопно. А может, это всё благодаря замедленной съёмке в глазах. И, аллилуйя, Дима доходит до Тимура этими медленными/замедленными шагами, останавливается и протягивает руку. Тима нервно улыбается и смотрит (читать: засматривается) на его руку: аристократически бледная, с чересчур выпирающими костяшками, с голубыми реками вен, с тонкими изящными пальцами… Он отмирает и пожимает эту самую руку. Пусть ладонь немного грубая, но всё равно навевает нежный трепет. — Давай пойдём отсюда, а то другие могут что-то не то надумать, — вместо приветствия выдает Дима. Тима, самую малость заторможено, кивает, с огромным усилием отрывая взгляд от их рук, переводя Диме на лицо. А оно ещё шикарнее: аккуратный нос, глаза зелёные в коричневую крапинку, а может, коричневые в зелёную (он до сих пор в этом не разобрался) с искорками веселья, тонкие губы, которые прямо-таки хочется поцеловать. На рассматривания, как произведения искусства в Третьяковке, уходит от силы пара секунд, но для Тимура Чистякова эти секунды растягиваются на часы. — На Космос? — Дима спрашивает и первым идёт в сторону детской площадки, где самих детей намного меньше, чем курящих подростков, которые снимают в тикток и литрами вливают в себя энергетики. Отличное место для признания, гениально. Тимур в два шага догоняет его и наконец говорит: — Ты красивый, — говорит. — Ну, как всегда, — говорит. — Я не гей, конечно, но ты понял, — говорит. Димон бы сейчас подавился своим грёбаным «Фараоном» либо от смеха, либо от отчаяния. «Долбоящер ты, Тима, дурак» — сетует голос Куцына в голове. А Дима смеётся самым выразительным смехом, и Тима залипает. Кто-то другой точно сбежал бы на двести километров от таких звуков, больше похожих на старую ведьму, которая поперхнулась чайкой, но Тимур хочет слушать его каждый день, каждый час. — Чего смеёшься? — Чистяков толкает его в плечо, но получается намного мягче и осторожнее, чем надо бы. — Да так, просто наши мысли схожи, — Дима подмигивает, перестав смеяться, но не прекращая улыбаться. Земля не просто уходит, буквально выдёргивается из-под ног. Тиме хочется сказать что-то, но он просто не знает что именно. И приходится идти молча, пока не начинается разговор за «Зенит». — Вот Газпром весь спорт под себя подмять хочет! — недовольствуют они оба, садясь на единственную свободную лавочку, а рядом с ними на другой лавке какая-то компашка их ровесников достаточно громко слушает Леди Гагу. Разговор неожиданно сворачивает на технологичек и химичек, которые все поголовно твари, потому что нельзя по дебильному предмету технология задавать домашку. А химички твари, потому что химички, и всё тут. Гага как раз поёт про покер фейс, и парни думают, что эта песня идеально подходит для их англичанки, которая вечно шепелявит и с постной миной ходит. Как бы подозрительно ни выглядела вся эта свидание прогулка, Матюхину, вроде, было по фигу. Он как ни в чём не бывало то и дело достает бутылку «Липтона» и, немного запрокидывая голову, отпивает, сражая бедного Тиму своей длинной шеей и дёргающимся кадыком. Леди Гага из колонок твердит ему: «Безумствуй! Безумствуй! Сходи с ума!», а Тимур еле удерживается показать средний палец в ответ, хоть и понимает, что будет выглядеть тогда как шизик. И как бы он ни проклинал дурацкие романтические фильмы с их любовными соплями, он смотрит их вместе с сёстрами. А в этих самых фильмах, когда что-то упало, возлюбленные подбирают и сталкиваются руками, а потом свадьба и пятнадцать детей. Думали, так не бывает? А вот и бывает. Та самая бутылка «Липтона» выпадает из рук с глухим стуком, и, конечно же, им надо обоим за ней потянуться. Как в самых сопливых, клишированных, идиотских фильмах. Их пальцы соприкасаются, устанавливается длительный зрительных контакт… Даже песня затихает, даже подростки тушат свои сигаретки, даже сердце останавливается. Они слишком близко. Они слишком долго смотрят друг на друга. Они слишком медленно поднимают бутылку. Они целуются. Этот поцелуй почему-то не становится удивлением ни для кого. Тима млеет от нежных прикосновений тех самых тонких губ, которые прямо-таки хочется поцеловать, и совсем плавится, когда чувствует, что та самая аристократически бледная изящная рука с чересчур выпирающими костяшками зарывается в его кудрявые волосы. Компашка с соседней лавки аплодирует, Леди Гага поёт: «Я хочу твою дурацкую любовь», и это ничуть не портит момент. — Ты, короче, нравишься мне… — Тимур смущён, Тимур мямлит, но он признаётся. Мысленный Димон восхищённо присвистывает и роняет «Фараона» на асфальт. — А я в тебя влюбился. — Дима уверен, Дима спокоен. Сердце после недолгой остановки заходится бешеным стуком, будто чечётку отбивает. И Тима не переспрашивает, мол, «правда?», он просто ещё раз целует. Никто больше внимания на них не обращает, никому и не надо. Надо только им. И им этого достаточно. Тима заваливается на кровать прямо в уличной одежде. От счастья и усталости он просто хочет спать, но его телефон коротко звякает и вибрирует у него в кармане. Тимур видит на ярком экране сообщение от Димона «готовь 500 рублей» и радостно улыбается.