Чужие люди

— Сашка, тебе не холодно? Саня! Итачи не ответил. Он неподвижно сидел на диване, сжав кулаки на коленях и мрачно впитывая сумрак, покой и холод. По темной квартире гуляли потоки ледяного воздуха. Широко распахнутые окна открывали отличный вид на засыпающий город. Чужой город. Безликие громады многоэтажек. Нити проводов. Вороний клич и грай в вечернем небе. Огни чужого города, догорая, дрожали в синих сумерках. А Итачи смотрел и не верил. Всё чужое. Ни капли чакры. Ни капли. Чакры. Ветер гулял по темной комнате, гася бессилие. Тусклые фонари-точки елочных гирлянд успокаивали и проясняли саднящий мраком разум. Из колонок звучала непривычная музыка, а женский голос пел: А когда я стану пищей для ночных мотыльков, В волосах моих попрячутся лесные огни, Я оставлю свою плоть на перекрестке веков И свободною душой пошляюсь вдоволь по ним. А девушка ругала его на своём, непонятном языке, запирая окна и задергивая шторы. Встревоженно щупала оледеневшие нос и руки. Поила чаем и пыталась развлечь разговорами. Что-то в ее лице казалось до боли знакомым. Красотой девушка точно не отличалось. Было в ее лице что-то акулье, что-то напоминающее Кисаме. Итачи угрюмо размышлял об этом, терпеливо перенося ее слёзы и попытки расшевелить. Девушка обнимала и называла его чужим именем, кутала в плед его непривычно угловатые, острые плечи. Чужое тело. Чужие запястья исполосованные грубыми шрамами. Чужая жизнь. Чужая женщина. Итачи был бы благодарен богам за шанс прожить другую жизнь в новом теле. Но не в этом. Не в костлявом тельце юнца, вскрывшего себе вены от тоски, бессилия и затянувшегося на шее петлёй застарелого недуга. Незнакомый голос пел, а далеко внизу громыхали трамваи, их желтое нутро горело ярким электрическим светом; и свет этот невольно согревал больное сердце: На холмах лиловый вереск не укроет меня, А в синий омут головой я и сама не уйду, Не возьмет меня земля, не удостоюсь огня. Впрочем, это безразлично — как я не пропаду. Чужое тело. Тело гражданского по имени Александр Учихов. Странное дело, но девушка видимо любила это лохматое больное недоразумение. Итачи понадобился почти месяц, чтобы выяснить прошлое своего нового тела. Отчисленный из учебного заведения писатель-недоучка, уверенный в собственной исключительности. Не переживший отчисления, ссоры с семьей и проблем со здоровьем. Слабый. И духом, и телом. Член студенческого кружка поэтов и художников «Восход алой луны». Итачи видел мельком всех этих людей. Они приходили и уходили, разговаривали с девчонкой на кухне. Шепотом. Будто у постели умирающего. Можно подумать, он хоть что-то понял бы из этого певучего рокота, служащего здесь языком. Привычно пирсингованный Пейн оставил диски с какой-то тяжелой музыкой. Конан развесила по всей квартире разноцветных бумажных журавликов, а привычно шумный Дейдара, щеголяющий вставным стеклянным глазом, вытащил Итачи вечером на улицу. Участвовать в уничтожении десятка глиняных покемонов с набитыми в них петардами. А ночью заявился Хидан с каким-то местным аналогом саке. Но, под недоумевающим взглядом Итачи, Хидан был немедленно изгнан. Страшно обозленной женской версией Кисаме в розовой ночнушке. Напрасно? Возможно. Женский голос взывал и бросал в лицо вызов, будил глубоко внутри нечто упрямое, властное, жаждущее жить и бороться: И не свита та петля, чтобы меня удержать, И серебряная ложка в пулю не отлита, От крови моей ржавеет сталь любого ножа, Ни одна меня во гробе не удержит плита. — Саша, тебе надо поесть, — на бледном лице девушки отразилась тревога. Итачи вздохнул и прикрыл глаза. Говорить не хотелось. Строго говоря, с момента своего пробуждения он так и не сказал ни слова. Много тренировался. Много двигался. Часто сидел с девчонкой на окне свесив ноги вниз и кутаясь в плед. Смотрел как рисует она знакомых и незнакомых ему шиноби, мертвые города и невиданных тварей, явно рожденных больными снами мятущихся, заблудших душ. Освоил квадратное устройство и даже обнаружил в настройках язык, на котором смог читать. Точнее, какую-то его очень упрощенную версию. Читал всё, до чего мог дотянуться и пытался составить для себя картину мира. Картина выходила неутешительная. Все шиноби этого мира остались лишь в песнях и легендах. В легендах страны, окруженной океаном. *** Это было действительно невыносимо. Он почти перестал реагировать на слова. Он ничего не говорил, плохо спал и мало ел. Ребята пытались расшевелить его. И, к её радости, он даже вроде бы всех узнавал. Нет, Ваньке Хиданову не стоило тащить в квартиру то пойло. Нельзя заливать проблемы горячительными напитками. Это путь в никуда. Нет. Она не жалеет, что прогнала его. Не жалеет, что поссорилась из-за Сашки с роднёй. Привычно зеленело алое в кашпо, а из кадок тянул жирные стебли тёщин язык. Хлам и рыжий сумрак прочно обосновались в этой квартире, диктуя людям свои порядки. А где-то в недрах ноутбука дремала недописанная курсовая по культуре древней Японии. — Саша, — девушка через силу улыбнулась и осторожно коснулась плеча человека, которого едва не потеряла навсегда всего месяц назад, — Саш. Тебе нужна помощь. Я… я люблю тебя. Прости, но я всё-таки напишу твоей семье… Истощенный болезнью бледный человек медленно поднял глаза. И очень тихо, но четко сообщил на архаичном японском диалекте: — Моё имя Итачи.