Солнце и Луна

Несмотря на символы — луна и звезда, — Неревар всегда был для Ворина солнцем. Ярким, чистым, опаляющим, но прекрасным светом, за которым хотелось идти, к которому хотелось тянуть руки, даже не шепча на грани слышимости чары защиты от огня, а позволяя пламени охватывать тело полностью. Потому что он мог испепелить, но не жег, а зажигал, заставляя кровь бежать быстрее по венам, а душой и мыслью следовать за ним до конца. Покрытая золотом кираса сияла в легких утренних лучах, а неутихающий ветер развевал светлые пряди. За такой взгляд хотелось покорять, а за улыбку умереть — с честью. Когда-то Ворин без колебаний преклонил колено перед своим лордом, ввязался в чужую жизнь и судьбу без сожалений — и вместе с безграничной верностью с тем же рвением отдал свое сердце, ничего не прося и не ожидая взамен. Возможно, он слишком драматизировал. Но Неревар умел... вдохновлять. Руки уже не дрожали от бесчисленных боевых заклинаний. Но выиграв в войне с двемерами, битву с самим собой Ворин Дагот проиграл, даже не начав: направил жар душевный на жажду изучения тонких магических материй. Шаги раздались за спиной. — Мы пришли забрать инструменты, — начал Вивек без предисловий, едва вошел за Нереваром в огромный зал. Сота Сил и Альмалексия застыли рядом неподвижными изваяниями. Ворин, глава Дома Дагот, развернулся к ним резко, взметнув полы тяжелого красно-черного одеяния, украшенного тонкими золотыми узорами. Позади билось Сердце, распространяя будоражащие душу тона. Жар лавовой пропасти заволок помещение. — Нет. Я поклялся хранить орудия Кагренака, вы не должны их касаться. Высокомерие Вивека, жадность Альмалексии и страсть к исследованиям Сота Сила ярко пылали, подпитываемые сущностью великого Мертвого Бога. Лживые уста, соблазненные могуществом Сердца, стояли за спиной лорда Дома Индорил, омрачая его свет своими мерзкими помыслами. Неревар медлил, давно отмеченным жестом сжимая губы, сомневался. Ворин вскинул руку и протянул ладонью вверх к нему. Я-тебе-доверяю-веришь-ли-ты-мне? Он слышал равномерный гулкий стук в ушах, размеренное биение сердца, собственного сердца. И лишь на периферии звучал Первичный тон. Он едва успел наколдовать защиту, как ее тут же пробили. Сота Сил сковал движения, Вивек напал сзади, неудивительно для него, и Ворин повалился на колени, израненный, поверженный. Последний взгляд глаза в глаза на Неревара. «Как ты мог..? И как мог я этого не предвидеть, не понять?..» Его руки все так же теплы. Но слов почти не разобрать уплывающим сознанием. Слова прощения, слова сожаления и страдания? — Довольно, он бы убил тебя, если бы мы не подоспели, Неревар. Неужели ты не видишь, он безумен! «Лжецы! Никогда, ты знаешь, я бы никогда даже не помыслил что-то против тебя». — Хватит крови нашего народа. Сердце и инструменты, я говорил, что они должны быть уничтожены раз и навсегда. — Неревар! Нельзя разбрасываться силой. — Из-за этой силы исчезли все двемеры, из-за наших разногласий погиб Ворин. Я спрошу совета Азуры, мы поступим так, как она укажет. Вивек молчал, Альмалексия наверняка гневно сверкнула глазами, прежде чем направилась к выходу из Зала Сердца. «Не уходи, пожалуйста, я все еще здесь, я вернусь, только...» Не уходи с ними. Он не мог двинуться, не мог сделать ничего, душа была заперта в физической оболочке, удерживаемая силой Сердца и воли, но не способная контролировать мертвую плоть. Оставалось только ждать, только надеяться — безуспешно. Обрушилось, словно удар, выбивший весь воздух из легких. Под ребрами сдавило тянущей болью, сосредоточившись в самом центре груди отчаянным спазмом. Пролилась на пыльную землю кровь, кровь того, кого он любил больше жизни. И вместе с угасанием чужой души умирала часть его собственной. Горело в агонии сердце, адским пламенем — сильнее, чем в самой горячей магме Красной горы. А второе Сердце стучало в унисон, набатом отзываясь в недвижимом теле, и страдало, и звало, не желая делить силу с другими. С не слышащими Первичный тон. Искрой молнии прошило грудь. Ногти в отчаянии впились в жесткую породу, пальцы дрожали, но подчинялись. Его личный свет угас, закатился, внутри оставив только боль и ненависть. На слабых руках он отполз в тень, через расщелину в скале. Сил на исцеляющее заклинание не было, стоило хотя бы отлежаться. В тот день вместе с Нереваром умер Ворин Дагот. И родился Дагот Ур. В муках и сожалениях, томимый страданием, гневом и ненавистью. Кожа утратила свой золотистый оттенок, став мертвенно-бледной, сероватого пепельного оттенка. Загорелись глаза алым цветом проклятия данмеров, а по щекам редкими каплями стекали кровавые слезы, будто он не мог вынести смотреть на этот мир. Скрыла лицо златая маска с расходящимися «лучами» и тремя трубками-«венами» — как символ солнца и Сердца. Тех двух сил, что его возродили. Он долго ждал в темноте пещер, среди жара и горной породы, под мерный звук кипящей лавы, ждал несколько тысячелетий. Просто чтобы взглянуть в глаза Неревару Перерожденному. Ждал и не верил, но верить хотел. У него теперь было другое сердце — то, чья любовь способна покорить мир. Легкий пепел устилал подножье Красной горы, серыми мазками оставаясь на коже, стоило только выйти наружу. Его личное пепелище восставало ото сна. Он злился, видел осколки души, несостоявшихся Нереваринов, и сводил их с ума кошмарами, так яро желая увидеть отражение того, кого так больно было потерять. Однако день настал, и в момент сильнейшего отчаяния один подобрался близко, разверзся Мор, как воплощение гнева, как испытание, как явление его искореженной извращенной страдающей души. Слишком близко. Каждая нить связи, каждый сон становился кошмаром и для него самого, приложенными горячими углями среди и так сильного жара. Картины несбыточного прошлого и светлого будущего мешались в единый мираж, который осыпался слой за слоем, пока не оставалась лишь мрачная реальность темных душных залов. Хотелось верить, но он страшился. И когда наконец узрел воочию: знакомая манера держаться, пепельные волосы — другого оттенка, длины, но так похожи. Знакомый взгляд на чужом лице. Ударило. И собственное сердце, столь долго молчавшее и умершее когда-то вместе с бренным телом — тяжело забилось, истекая загустевшей кровью и черной едкой болью. Но губы сами произносили такие пустые и глупые слова, словно бы он играл до конца в театре абсурда и глядел на себя со стороны. Золотая маска за все время приросла к лицу. «Мой Лорд, друг мой, любовь моя, убей меня, чтобы я не мучился. Снова. Но в этот раз уже насовсем». И Сердце пало, он вместе с ним, не пытаясь защититься и покоряясь судьбе сгинуть в огне. Гора дрожала и разрушалась, гарью и жаром дохнуло из самых глубин. Заклинание левитации. И знакомые теплые руки. Небо практически сияло ослепительным синим. Он так отвык от иных, отличных от красного, цветов. Перерожденный переводил дух рядом — казалось, что вот, здесь, живой, дотронься, и будто не было долгих лет ненависти и выжигающей душу жажды мести. Жажды поставить всех на колени за то, что когда-то отобрали у него все. Взгляд заметил. — Я не твой Неревар, — но глаза говорили, помнит былое до мельчайших деталей. — И не твой убийца, Ворин Дагот. Неревар всегда был для Ворина солнцем. Нереварин же сиял светом лунным. — Теперь ты свободен. Судьба давала шанс тому, кто о нем уже не просил. Дагот потянулся к креплениям маски, желая наконец почувствовать лицом легкий свежий ветер. Крошечный росток надежды пробивался из-под слоя пепла — на то, что в этот раз он сделает все правильно.