Музыка пепла

Он вышел на крыльцо уже после полудня, когда утренний сумрак успел смениться свинцовой серостью. В Балморе который день лил дождь: крупные капли падали на покатые крыши, прогоняли с улиц редких прохожих — холодные, стекали по лицу подобно обильным слезам. Сквозь пелену воды печально гудел силт страйдер, и под приглушенные звуки песни он простоял, пока не продрог до костей. Прохлада истаяла, стоило переступить порог. Измученный вернувшимся жаром, он лежал на смятой постели в бреду и не мог провалиться в сон. Взгляд то блуждал по обшарпанным каменным стенам, то натыкался на единственное в доме полотно — на темном фоне разливался вычурный узор. В сочетании черных и красных тонов виделся размытый образ застывшей лавы и крови. Тихий и неразборчивый шум стоял в ушах: прерывистый, гадкий, сотканный из перезвона колоколов в хаотическую какофонию. Мерный звук иной природы отдавался эхом в висках: тук-тук, тук-тук. Веки жгло, и даже милосердный полумрак не спасал, недомогание не позволяло окунуться в забытье и следовать за сновидениями. Раньше в его снах всегда был голос. Глубокий и сильный, внушающий трепет — вещал о могуществе и перерождении, о поднятии из пепла, призывал достойных присоединиться. Слов было не разобрать, но смысл их словно отпечатывался в подсознании. Ему виделись просторные залы с низкими потолками, неизвестные символы на каменных стенах и кипящая лава внизу. Ему снилась древняя мелодия — как отголосок, что нельзя было уловить и расслышать в полную силу. Вместе звуки сплетались в единое целое, приятными переливами зовущее за собой. Но сейчас ему оставался лишь мерзкий шум, въевшийся прямо в подкорку, и сводящий с ума жар. Кожа горела и зудела, будто он хлебнул добрый глоток скуумы и по венам побежал жидкий огонь. Плавился от лихорадки мозг, голову распирало изнутри, казалось, череп вот-вот треснет. Замолкший на мгновение стук снова нарастал, бился в ритмичной агонии. Тук-тук, тук-тук — пульсировало с каждым вдохом. Тук-тук. Тук. Мир взорвался темнотой. Глаза лопнули. Вязкая жидкость потекла по щекам. Он пытался собрать ее, но только размазывал по пересохшей коже. Пальцы скользили по склизкой жиже в глазницах, но те лишь зияли пустотой. Ресницы выпали, а веки моргали темными провалами. Но постепенно в бескрайней тьме начал проступать цвет, блеклый, мутный, всех оттенков серого: столы и стулья, стены, потолок, даже его руки — все словно покрыло пеплом. И единственным ярким пятном оставался красный: багровым и алым отсветом горела одинокая свеча. Мерцающий огонек послужил сигналом: он прозрел. Когда пришло осознание, от ужаса свело живот, холодным касанием прошлось по внутренностям. Его рвало кровью прямо на каменный пол, темно-бордовыми сгустками и склизкими кусками мяса. И вместе с бренными частичками плоти его покидали сомнения: он очистился, он переродился — он достоин. И должен вернуться домой. Где его ждали. Наконец дождь стих, опустилась ночь. Его вел зов, и путь прошел в забытьи: яркий солнечный день он пережидал в пещерах и шахтах и выдвигался, едва всходили луны. Истощенный и ослабленный, он почти не запомнил последние сутки, в голове упрямо билось: идти, идти, добраться. Жар лавовых испарений приятно обдал лицо. Холод шершавых стен, уже знакомые символы. Скрип двемерских механизмов. Глас привел его сюда, Господин возрождался, восставал из пепла. И он должен покорно служить Ему. Какофония в голове так и не смолкла, лишь стала глубже и мощней. Он желал до искр на кончиках пальцев расправить клубок неправильных звуков, пока не зазвучит идеальная мелодия — истинная, гармоничная. В раздражении он блуждал по залам. Все было неправильно, не идеально. Стулья-стулья-столы. Поправить. Все надо расставить, все должно быть готово к Его восходу! И тогда для избранных прольется песня, и тогда грянет музыка! Мелодия сущности этого мира. Сердца. Резко пахло паленым мясом. Вокруг пустых глазниц осыпались в труху кости. Ему хотелось скрести сухую кожу, расширить дыры черепа, соединить их в одну большую. С обугленной по краям плотью. Нужно было изъять из себя чужеродное, как когда-то — он не мог вспомнить когда — он лишился глаз. Связать, расчистить, освободить место для чего-то нового. Открыть свой мозг, свой разум для проникновения, для благословенной трансформации. Шум в голове обретал осмысленность: на первый план выступили низкие звуки колоколов — или кто-то забавлялся перезвоном в одном из залов? Он скреб глазные впадины под ритм биения. Под ногтями скапливались пепел и сажа, пыль, частички мертвой плоти. Чесалось буквально везде. Кожа зудела и трескалась, с нее сыпались мелкие отмершие кусочки. Он смотрел на мир зияющим провалом — вместо глаз, вместо носа — и улыбался во все зубы. В ушах стояла блаженная тишина, и оголенный разум наконец достиг покоя и осмысленности дум. В его произведении наступила пауза. Он чувствовал возросшую силу, физические недуги ушли на периферию. Сгинули жар и безумие: его больше не мучили зуд под кожей, огонь в крови и нестерпимый шум в ушах. Но радость утихла довольно быстро: бесконечная пустота в душе разрослась и размножилась, захватила серыми пятнами все его существо. Боль растворилась в чаде свечей, но с ней пропал и голос Господина. Больше не звучало сердцебиение ритмом этого мира. Осталось лишь бескрайнее ничего. Под мерцание тусклых ламп и шипение лавы он надрывно хрипел в пустоту, потому что выть уже не мог. Его огонь угас. Должно быть, он провинился, сделал что-то неправильно, и Господин покинул его. За что?.. Потерянный и отчаявшийся, он обходил Видящих и старательно снабжал свежими кусками корпрусного мяса алтари. Подолгу смотрел на тусклые отсветы ламп, зажигал свечи и мастерил пепельные статуи, иногда те рассыпались сразу от слишком сильных сжатий. И постоянно звал своего Господина. Пустынные залы оказались глухи к его стенаниям. Багряная вспышка в беспросветно серой жизни потухла, исчезла. Он так устал бесцельно существовать пустым телом без смысла и стремлений, блаженный сон стал недостижимым желанием. Он хотел вновь услышать те переливы музыки, ее будоражащие душу тона и голос Господина Дагота. Бездумно он зачерпнул горсть лавы и влил в зияющую впадину лица — в попытке себя заполнить… хоть чем-то. Он не помнил, сколько дней или месяцев провел так, они все слились в огромное бесформенное блеклое пятно, пока однажды не почувствовал в себе инородное тепло, словно разгорались мелкие угольки в глубине тела. На преображенном мясе собиралось нечто. Кровяной сгусток внутри дыры в голове. Иногда он шевелился, из обожженной пепельной плоти формировался плотный отросток. Гибкий и упругий, на ощупь как еще один язык — распахнутого в ужасе или восторге второго «‎рта»‎. Он лелеял свой придаток, пока тот не вытянулся и утолщился, заполняя собой полностью дыру в черепе. На гладких боках образовались отверстия: аккуратные, ровные, как у духовых инструментов. Он справился снова и теперь был готов к следующей стадии. Опустошенный, зияющий, он наполнился. По его венам текла лава, магией огня извергаясь с сухих ладоней цвета пепла. Хоботок шевелился по его воле. Изнутри сочились удовлетворение и гармония, ему так хотелось их выразить. Он на пробу приложил пальцы к некоторым отверстиям хоботка, тот приподнялся и издал пронзительный гудящий звук. И камертоном отозвалось в голове схожее колебание. Воля его Господина Дагота, первая и основная нота. Он не только прозрел, но теперь и обрел иной слух. Он должен был найти мантию и облачиться достойно своего Господина. Шестой Дом возвысился, и Дагот — его слава. Его нота звучала все чище, все сильнее и громче. Осталось отрастить еще четыре щупальцеобразных отростка, и он сможет сыграть музыку. Ту самую, что снова звучала в его голове.