Набросок

Я с детства такой. Ни секунды на месте. Зверей любил. И девчонок близняшек с соседнего двора тоже. Мы с сестрой часто к ним ходили: Джулека с Роуз игрушечными машинками балуются, а я и Лили хохочем на весь район. Бежим куда глаза глядят, а ветер нам на встречу. Добрый он, защищает от опасностей. (От жучков, правда, спасти нас не удавалось. Кто же знал, что нужно бежать с закрытым ртом...) Иногда приходилось гулять с мамой. Роуз и Лили поедут к своим родственникам, а Джулека с ними. Привязалась к Роуз до невозможности. Бывает, кажется, что они кровные сестры. Разные до жути, но всегда вместе. Просто связаны они, вот и все. Такую связь разорвать непросто, зачастую – невозможно. Так бывает.

***

«Мам, слышишь? Трава шелестит. Там кто-то есть!» Руки в грязи, зато улыбка до ушей. В маленьких, детских ручонках дворовая кошка. Милая. Шерстка черная как смоль, а на носике белое пятнышко. Удивительно, но чистое. А это крайне затруднительно, учитывая слякоть во дворе. «Лука Куффен, немедленно домой! Отпусти это животное! Ты меня слышишь? Куда ты пошел? Я кому сказала вернуться?» В таких случаях я всегда убегал в одно место – заброшенный дом у берега реки, что струилась недалеко от нашего места жительства. Изба была потрёпанная, но достаточно хороша, чтобы проводить в ней время. Обычно я приносил туда раненных птиц и животных, которым требовалась помощь. В коробках, укутанных пленкой (чтобы уберечь от влаги) и газетами, прятал аптечку и все необходимое. Вместе с ней, на дне коробки покоились два пледа. Старые, они были в нашей семье задолго до моего рождения. Конечно, до того момента, как я их не вынес из дома для оборудования жилья моим многочисленным питомцам. Время, правда, его не уберегло. Через четыре года, когда мне стукнула десятка, дом рухнул. Стена обвалилась и стала напоминать гору мусора, а несчастная коробка исчезла в остатках крыши. Горевать долго не пришлось. Пусть я и был привязан к нему, но это не связывало меня стальной цепью, наоборот – и дышать было легче. Рос я быстро. Росла и моя сестра. Тёплыми пальцами поглаживала меня по костяшкам рук, показывая свою поддержку. Светлая, милая. Луч солнца. Хороша по-своему, пусть и застенчива. Она была со мной, когда я впервые взял гитару в руки. Первая услышала мои несчастные попытки сыграть, первая прочла мою первую песню и, конечно, первая услышала мой успех. Я все ещё помню тот день, когда впервые вышел на сцену. Зрелище ослепляло, завораживало. На меня смотрело множество глаз, и в каждых было страшно утонуть. В каждых было страшно потеряться. Руки дрожали так, будто я смерть увидел. А я её не видел, это было что-то, определённо, хуже смерти: огни, музыка, визг, дикий крик, красный, синий, зелёный... И её глаза.

                                            «Чьи?»

                                            «Не знаю.»

«Лука, я не могу по одному "не знаю" найти эту девушку.» «Два хвостика. Глаза голубые, красивые. Отражают ночное небо. В таких не жаль умереть.» «Рано тебе ещё умирать! Вон, только шестнадцать стукнуло, а уже такие мысли. Проще нужно ко всему относиться, проще, говорю.» «Так ты знаешь её?» «Знаю. У нас с хвостиками только одна ходит, странноватая. Маринетт звать. Дюпен-Чен.»

   «Маринетт. М-а-р-и-н-е-т-т Д-ю-п-е-н-Ч-е-н.»

***

После шестнадцати в моей нелепой жизни много чего изменилось. В школе ни минуты покоя – то поклонницы, то она. А глаза какие... Чистая вода. Такую никакой триклятый завод не загрязнит. Такие не ломаются. Она мне, боже, нужна как доза. Даже больше. Думаю о ней ночи напролет, к гитаре не притрагиваюсь. Рука больше не пишет песни, только ритм выстукивает. Ритм моего сумашедшего, влюбленного сердца. Хочется хоть каплю эмоций на бумаге написать, а не можется. Руки хотят обнять, по голове погладить. Нежные ладони согреть в своих, поглаживать большим пальцем мизинчик и целовать. Ме-ти-ть. Волосы у нее тоже великолепны, такие хочется вдыхать.. Такие хочется по утрам собирать в небрежный хвост и прижимать их обладательницу ближе – и улыбаться. От счастья. От настолько большой любви. С Маринетт много чего сделать хочется. Но, думаю, я бы никогда не посмел к ней притронуться. Люди иногда влюбляются невзаимно. Так что я не жду от неё ничего. Ничего никогда не будет. Ей больше зелёные глаза по душе, цвета травы. Цвета летнего пикника и старого, огромного дерева, у которого можно вздремнуть. Поэтому однажды я меняю пути своего направления, не оглядываюсь, когда она проходит рядом. Поэтому я почти н-е д-ы-ш-у. Поэтому однажды я перестаю на нее смотреть, а по ночам вижу ее глаза в темноте. И плачу.

***

А дальше.. дальше. Экзамены скоро, а меня впервые посещает вдохновение. Мать кричит «Учись!» а я её не слушаю. Думаю, «вот бы сейчас на море», там, знаете ли, лучше пишется. Волны придают сил. Волны напоминают мою первую и единственную любовь, а я с радостью в них теряюсь. Мне нечего бояться и нечего скрывать от моря. Да оно и так все видит, чувствует. Каждое человеческое переживание отражается в непостоянности моря, в каждой волне, в каждом камне. Море становится моим спасением от несчастной любви. Я пишу очередную песню и в очередной раз пою своему неустойчивому другу. Слышишь, море? Эта песня для тебя. Только набросок, конечно. Я её, думаю... Когда-нибудь допишу.