Бал Эстетики

Всю свою юность очень стеснительный и замкнутый, но невероятно чуткий и душевный Георг ощущал себя если не просто лишним, то как минимум крайне нежелательным элементом в любом микросоциуме, будь то детский сад, школа или университет. Тому было несколько причин. Когда Георг стал впервые вполне осознанно различать себя в зеркале, его взгляду всегда представлялся некто, кого решительно невозможно было представить как рядового пролетария, что горбатится за станком, стабильно сплевывает неизвестной ему природы желтовато-серую жидкость, шмыгает носом и тихо набивает карманы всем, что плохо лежит. Нет, в отражении Георг видел нежнейшего купидона, его кудрявые золотистые локоны недвусмысленно намекали о божественном происхождении этого мальчика, аккуратный круглый подбородок отлично подходил для доминантного поглаживания, милейшие щечки, при улыбке превращающиеся в два райских островка, на которых хочется провести остаток своих дней, настойчиво требовали, чтобы их изобразил на своем полотне художник ничуть не меньшего размаха, чем Рембрандт или Рафаэль, эти круглые широкие бедра могли бы, пожалуй, даже самого отчаявшегося от всепоглощающей серости безумца убедить хотя бы на миг отложить момент своего самоубийства, дабы уйти в мир иной с широкой и спокойной улыбкой на лице. Временами Георг даже подумывал о небольшой смене имиджа, но финальная сцена фильма "Парфюмер" в значительной степени переубедила его довершать свой образ плотными, высокими, черными чулками. Можно сказать, что Георг немного-немало спас человечество своим самоконтролем. Но к превеликому разочарованию, явить себя миру как упавшая, но не разбившаяся звезда, Георгу не позволяла поистине омерзительнейшая среда, в которой ему не повезло родиться. Деклассированный винегред из загадочного, бездушного мяса, копошащегося в огромной яме нечистот, со своими моргенштернами и елджеями, солями и отвратным заспиртованном виноградным соком, трусошортами и цепями, тиктоками и инстаграммами, логарифмическими и эпсилоновыми гендерами, аллахами и капитанами Америка - вот тот мир, куда забросило ни в чем не повинного Георга. Преступлением против здравого смысла было бы предположение, что где то на планете может произойти еще большая несправедливость, чем эта. Каждый новый сезон Георг начинал с соответствующих времен года Вивальди, реквием Брамса заменял ему машинные завывания нелепых разноцветных обезьян из интернета, токката де минор сопровождала его в поездках в метро, пока лысые сверстники с пустым, но каким-то подавленно злобным взглядом впитывали в себя через наушники культуру насильников, убийц и воров. Георг не обижался, если очередной гнусный колхозник осмеливался назвать его "бабой" за несколько, как говорила мама, женоподобную фигуру. В самом деле, стоит ли всерьез питать обиду к шипящему, ободранному и голодному коту, которого не пускают в подъезд? Хотя, пожалуй, такое сравнение несколько некорректно - любого кота при желании можно сделать благородным, как минимум его можно приучить к лотку, в то время как оборзевший от своей вседозволенности рабочий класс никогда не научить ничему высокому, он навсегда останется грязью на подошве временно побежденной аристократии. Одним дождливым московским днем, когда Георгу приходилось в очередной раз неизбежно сталкиваться с простолюдинами, внезапно появившаяся группа бесполезных насекомых в черных кофтах с капюшоном чуть не испортила юному эстету день. Спускаясь на эскалаторе станции метро Рижская, трое плебеев громко вслух пыталась определить гендерную принадлежность Георга. Когда экспертная группа ивановского разлива пришла к заключению, что перед ними стоит никто иной, как "пидорбаба", Георгу неожиданно в голову пришла мысль, что было бы неплохо, подобно тому, как это работало в советском союзе, отнимать у крестьян паспорта (или не выдавать их вовсе) и не выпускать не под каким предлогом в большие города, да и вообще за пределы деревни. Ускорив шаг, Георг направился к только-что приехавшему поезду, запрыгнул в последний вагон и уселся как можно дальше от остальных пассажиров. Пролистывая какой-то оранжевый сайт с подозрительными вопросами и тошнотворными ответами, Георг не заметил, как вагон полностью заполнился т. н. людьми. Пытаясь не обращать на это никакого внимания, он продолжал листать ленту, пока не наткнулся на любопытное обсуждение, чье содержание было следующим: "Сап, двач. Слышали, что маэстро Понасенков организовывает у себя закрытую вечеринку на 100 человек? Вроде он там буквально персональный отбор делает, ну не он лично, а его секретари. Предлагаю совершить организованный набег, а может быть даже анону удастся на полном серьезе туда попасть? Все необходимые ссылки прилагаю тут." Перейдя по ссылкам, Георг стал жадно рассматривать фотографии помещения, где должно было произойти это мероприятие века. Каждая строчка из программы вызывала отклик у его белоснежной кожи, которая неожиданно стала крайне чувствительной, непонятный заряд энергии, будто небольшой, юркий светящийся шар, прокатился с головы до пят и обратно, вынудив Георга непроизвольно выпрямиться. Яркие фантазии, которые, как казалось Георгу, уже не смогут в силу случившегося на эскалаторе инцидента, вернутся, были снова прерваны настолько уродливой желто-бледной бабкой, что юноше даже показалось, будто за мгновение он прошел самое натуральное нигредо, настолько неприлично близко возникла ее физиономия. Намерение бабки было понятно и без этих жалких попыток связать слова в предложения при помощи давным давно обернувшихся в прах зубов. Георг покорно встал, уже представляя, как в прекрасном консвервативном будущем это полу-дохлое зловонное исчадие безисходного мрака либо публично расстреляют, либо замуруют в землянке где-нибудь под Читой, чтобы нормальные люди приезжали на работу в хорошем расположении духа. Юный эстет подошел вплотную к двери вагона и стал ждать своей остановки. К своему ужасу, в отражении двери он увидел того, кого меньше всего на свете хотел бы встретить повторно. Мерзкий быдлан, что донимал его на эскалаторе, стоял, прижавшись к незащищенной спине Георга. Ненормально большое количество людей очутилось в этом вагоне, словно, по меньшей мере, весь район собрался сегодня в этом поезде на экстренное заседание, с целью однозначно постановить, насколько сильно можно испортить уважаемому т. Георгу утро и как довести эту сложнейшую операцию до победного конца. Надо отдать должное, если бы такой комитет и вправду существовал, его можно было только похвалить за проделанную работу - была выбрана самая эффективная тактика. Видимо, станция Третьяковская решила в одночасье прекратить свое существование, хотя бы с 9 до 10 утра, иначе невозможно было никак объяснить, почему этот адский черный тоннель, своими проводами и трубами напоминавший концепт-арт Гигера, именно сегодня никак не хотел заканчиваться. Уставившись в стены тоннеля, Георг вспомнил один из таких артов, на нем кажется был изображен ксеноморф, с телом, более напоминавшее человеческое. Тело было бледно-желтым, но не как у той пенсионерки, эта бледнота имела как-будто совершенно другую природу. Природу неизбежного техногенного холода, единственного спасения от безжалостной безопастности, безальтернативной трансформации всего спектра человеческого в обезличенное, обесцененное, бежево-черное сплетение проводов в дрейфующую братскую луну. В тощий, покрытый непонятными пластинами участок тела, напоминавший ягодицу этого существа, что-то упиралось. Нечто, напоминавшее то ли трубу, то ли какой-то особый рычаг, по всей видимости проникало внутрь этой аберрации через задний проход. Прямо как сейчас. Как гром среди ясного неба, Георг стал очень четко ощущать нечто твердое, упершееся прямо в его большую, круглую, упругую ягодицу. Будь он проклят, если хоть раз в своей жизни наденет эти узкие джинсы. Как ему вообще в голову могло такое прийти, отправляться в таком виде не в музей, театр или библиотеку, а в чертов клоповник для транспортировки букашек из точки А в точку Б? Георгу было хорошо известно - между такими ягодницами можно было бы спрятать по меньшей мере целый пенал, и он бы не выпал вплоть до конечной остановки. Неудивительно, что этот бездушный колхозный раб своей гормональной системы полностью потерял даже такие скудные рамки приличия. В панике Георг пытался сосредоточиться на проводах, но это было явно излишним, когда провод куда больших размеров атакует именно тебя, прямо сейчас. Отчаявшись, Георг всеми силами начал прижиматься к двери как можно плотнее, но от такого чудовища укрыться было негде. Вспомнился кносский дворец и его сувенирные лавки, на полках которых были фигурки древнего демона, похожего на сатира, с карикатурно гигантским агрегатом. Георгу пришла в голову мысль, что весь процесс либерализации общества был суть одним сплошным высвобождением древнего, неведомого зла с громадными болтами, что своими колебаниями разрушали весь традиционный белый европейский уклад жизни, словно безжалостные титаны. У такой булавы нет "головки", ни одному честному человеку не удастся назвать нечто подобное уменьшительно-ласкательно. Это ни что иное, как монструозный набалдашник, сметающий одним взмахом целые города. Как можно было допустить такое? Кто первый решился открыть адские врата? И с какой целью? Спустя несколько минут, на мгновение, свои собственные врата по никому не ведомой причине, захотелось открыть и самому Георгу. Весь интеллектуальный хаос, царствовавший у него в голове, в миг сформировался в единую картину - похотливой шлюшке Европе попросту опостылело праведное существование без греховного, инфернального, гигантского члена. Изнывая от непрекращающегося желания, от невыносимой ломки, растерев в кровь под церковным одеялом свой крошечный клитор, она резко, с невиданной напористостью, ринулась в подземелье и одним ударом разбила запретный замок. Разбила, тут же легла на спину, стянула с себя трусики, уложившись так, что ее попка напоминала холмистый всход к своему лону, и раздвинула свои нежные белые ножки для тьмы, что медленно, черными щупальцами выныривала из открытой двери, словно желая проверить, не сон ли это, действительно ли Оно теперь свободно? Не успев закончить мысль в себя голове, Георг совершенно ненамеренно кончил. Он пулей выскочил из вагона, бежав без оглядки как можно дальше от Зла, что настойчиво бурило себе путь к Святому почти 15 минут. Спустя час Георг обнаружил себя на остановке, он не помнил, как и почему здесь оказался. Уставившись в землю, юный эстет принялся размышлять, что на самом деле с ним произошло. Наиболее обидная часть всей этой истории - сам факт того, что какая-то дикая, скорее всего приезжая, деревенщина, без капли стыда, совести, образования и вкуса, не просто посмела коснуться его, так еще и оставить на его душе неизгладимый и очень двусмысленный отпечаток. Георгу сразу стало ясно - такое чудовищное загрязнение должно быть полностью устранено, и одним душем тут не отделаться. Ему срочно необходима та самая, заветная, ни с чем не сравнимая доза. Доза эстетики. Доза культуры, легкости, остроумия и фундаментальных размышлений. Ему нужно срочно реабилитироваться, прежде всего перед самим собой. Нужно незамедлительно придумать, как относиться к этой ситуации. Он представил себя барином, что едет в роскошной карете на светский вечер, на котором будут присутствовать важные сановники, утонченные дамы и великолепная живая музыка, а по пути с ним произошел небольшой конфуз - какой-то юродиевый зачем-то плюнул ему на туфельку, которая буквально минуту назад была идеально вычищена. Разумеется, пришлось ненадолго задержаться, чтобы вернуть туфлю в прежнее состояние, а может даже и надеть новую. Во всей этой фантазии был только один существенный недостаток - отсутствие аналога такого вечера в реальной жизни. И тут Георг вспомнил про тред, от чтения которого его прервала мерзкая бабка. И в голове его созрел идеальный план. Зарегестрировавшись на сайте, Георг принялся заполнять анкету. Некоторые вопросы несколько смутили его, например одна из строчек требовала указать параметры своего тела. Не долго думая, Георг вписал нужные цифры. Ограничение в 18+ порадовало его, не придется взаимодействовать с неразумными детьми, слепо следующим трендам. Закончив заполнение, на почту Георгу пришло сообщение, в котором указывалась дата собеседования. Ожидать пришлось недолго, всего пару дней. Когда будильник прогремел ровно в 6 часов вечера, Георг кинулся к компьютеру и стал ждать. Прождав не более 5 минут, заветный звонок в скайпе взбудоражил юношу. Глубоко вздохнув, он нажал на зеленую трубку. Приятный женский голос поприветствовал Георга и попросил его включить камеру. Тот по началу замешкался, но девушка настаивала. Оба собеседника включили камеры, по одному виду секретарши стало совершенно очевидно, что в вопросах выбора женщин на определенные должности у Маэстро нет никаких конкурентов - правильные черты лица, строгий конский хвост, белый деловой костюм, большие зеленые глаза, четкие прослеживающиеся скулы и ослепительная улыбка. Фаворитка Евгения Николаевича попросила Георга встать и снять верхнюю одежду. Такая просьба поставила его в тупик. Не то чтобы он был против раздеться перед почти незнакомой ему женщиной, в конце концов это же не жулики какие-то, а последний бастион всего Прекрасного, что осталось в этом мире, оплот эстетики и чистого искусства. Осознав, что другого выбора у него, по большому счету, нет, Георг стал неумело и медленно снимать свою майку и брюки, оставшись в нижнем белье. Женщина попросила повернуться, вновь пришлось подчиниться. "Отлично отлично, Георгий, а теперь снимите все, что на вас осталось". Георг опешил. Это то ей зачем? С какой стати ему это делать? Грубить решительно не хотелось, такой шанс выпадает лишь раз в жизни. Коли продолжит он пререкаться, возьмут ли его еще когда-нибудь на подобное собеседование? Взяв себя в руки и поняв, что терять ему больше нечего, что все это во имя снятия того страшного позора, которому его подвергли в метро, Георг стянул с себя трусики и встал, как вкопанный. "Замечательно, скажите пожалуйста, это у вас там кровать на заднем плане?" "Д-д-да..", почти промямлил Георг. "Супер! Пожалуйста, ложитесь на нее и встаньте на колени, плечами к кровати, возьмитесь обоими руками за ягодицы и раздвиньте их максимально широко". Настоящая буря начала бушевать в сердце юного эстета. Словно какой-то зомби, Георг подчинился, не задумываясь о последствиях. Это было безумно странное состояние, рассудок был так затуманен, что вновь и вновь рефлексировать по поводу происходящего было абсолютно невозможно. Спасало только одно - Георг знал, что он красив. Хотя бы минутку, хотя бы одному человеку именно сейчас можно было явить себя целиком. Разве будет фаворитка самого Маэстро заниматься столько постыдным делом, как шантаж? Возможно это первый и единственный раз, когда Георг наконец сможет почувствовать себя по-настоящему свободным и желанным. Вот он, живой человек, по ту строну экрана, смотрит, как ты развратно прогибаешь свою спинку и раскрываешь самое сокровенное, что у тебя есть. Пожалуй, хотя бы один раз стоит принять себя, чтобы затем незамедлительно этого "себя" выгнать, а лучше умертвить и закопать, дабы всю оставшуюся жизнь прожить нормальным человеком. Ведь мертвые не кусаются. К таким выводам Георг пришел ретроспективно, мощнейшая волна оргазма не позволила ему запомнить в деталях всю встречу. В память врезалось лишь одно - голос. Не женский, мужской. Очень мужской. Самый мужской голос из всех, что ему удавалось когда либо слышать. Казалось, что в крови носителя этого голоса можно было найти ДНК Македонского, Петра I и Наполеона одновременно. Как можно сочетать в себе такую непосредственную, зачаровывающую нежность и отцовскую, правдивую, справедливо требующую немедленного покаяния, строгость? Такое, разумеется, под силу только одному человеку на всем белом свете - Евгению Николаевичу Понасенкову. "Хорошо, хо-хо-хо. Замечательно, Георгий. Ждем вас 25-го числа по указанному адресу, всего вам доброго" Вечер, 25 сентября. В предчувствии чего-то незабываемого, с небывалым воодушевлением и уверенностью, Георг шагал к назначенному месту. Выбрано оно было, кстати, явно не случайно. Это был царицынский оперный дом. Маэстро удалось арендовать целый музей для своего праздника, меньшего от него Георг и не ожидал. Предъявив суровому охраннику свой паспорт и получив разрешение на вход, юноша наконец ощутил себя тем, кем был все это время. Войдя внутрь, ему взору представилась роскошная зала, с высоченными белыми стенами и ярко сверкающими хрустальными люстрами. Георг крепко сжал "первую научную историю войны 1812 года". То, что он увидел потом, даже в самом прекрасном сне не могло ему присниться. Приблизившись к следующей зале, воздух резко поменялся. Громкие мужские и иногда женские стоны доносились изнутри. Предварительно переодевшись в белую тунику, Георг распахнул дверь. Он знал, что опоздал. И не зря. Пол был усеян вьющимися, подобно змеям, голыми телами. Каждая пара или тройка людей составляла уникальную комбинацию поз. Одна тройка мужчин соединилась в живом треугольнике, по которому могло свободно циркулировать семя. Единственные присутствующие две женщины воздвигли вокруг себя водоворот из потных, стонущих, вожделеющих мужских тел. Эти два водоворота были похожи на галактики, скопления неведомых сил, коими движет возвышенное желание слиться с единым. Одного юнца могучий, похожий на Билли Хэрингтона, гость, эффектно превратил в самую настоящую театральную куклу - мощный жилистый кулак словно разрывал бедного мальчика изнутри, однако его высунутый язык, покрасневшие щеки и слегка закатившиеся глаза не оставляли никаких сомнений - юноша был на седьмом небе от счастья. Экстатический оркестр по приказу своего дирижера мог в одночасье превратится в длинную цепь, что замыкал собою сам Маэстро - горячий и скользкий язык предыдущего жадно впивался в анус следующего. По щелчку строго упорядоченная система вновь обращалась в хаос, где каждый сам за себя. Логос Апполона трансформировался в Дионсийский и обратно с удивительной легкостью. Вот насколько велика сила настоящей эстетики, подумал Георг. Маэстро, слегка развалившись, сидел на мраморном ложе. Его взгляд остановился на одном молодом человеке, только что вошедшим в залу. Скромный отрок, выглядящий сильно моложе 18 лет, с покрасневшими щеками и слегка заикающимся голосом, подбирая подол своего платья, принялся неловко вымаливать у Маэстро автограф. Евгений Николаевич со свойственной ему ухмылкой, проглотив очередную виноградинку, исподлобья посмотрел на юношу - ну разве доступно такому недорослю осилить столь монументальный, огромный труд? Маэстро приподнял свою шелковую накидку и, не отрывая взгляда от золотистых кудрей своего фаната, ласково промолвил - "белый европейски человек отличается от варвара в первую очередь тем, что всегда готов кропотливо трудится ради достижения своей цели". Игриво подмигнув, Маэстро опустил свою нежную ручку на локоны юноши и слегка надавил. "Как Давид", - промелькнуло у Георга в голове. Вспомнив случай в метро, Георг призадумался. Монструозный член кноссийского древнего сатира, что тогда напал на Георга, мог бы показаться еще больше, если бы представилась возможность сравнить его с достоинством Евгения Николаевича. И в этом был определенный смысл. Как же глупа оказалась шлюшка Европа, что променяла настоящую эстетику на демонический разврат. Этот пенис был совсем небольшой, но как же идеально вписывался на общем фоне фантастического тела маэстро Понасенкова. Такой маленький член суть есть ни что иное, как вишенка вдохновения на торте настоящего искусства. Будь этот пенис большим, это несомненно означало бы, что злые силы тайно осквернили тело Евгения Николаевича. Это конечно же испортило бы его, непременно испортило! -О чем призадумались, молодой человек? Не дождавшись ответа, Маэстро грубее надавил на голову Георга, последнему ничего не оставалось, кроме как поддаться искушению. Оказавшись вплотную лицом рядом с Евгением Николаевичем младшим, широко раскрыв рот и спрятав зубы за губами, Георг принялся яростно сосать этот член. Даже оказавшись внутри, член продолжал благоухать, что завело юношу еще больше. Посмотрев вверх, Георг увидел результат своей кропотливой работы - Маэстро слегка прикрыл глаза и скрестил руки на груди. Не останавливаясь ни на секунду, Георг то выпускал член изо рта, чтобы тщательно отполировать его языком, то проталкивал его максимально глубоко, что вызвало у Маэстро еле-слышимый стон. Георга переполняла гордость за такой результат. Чувствуя во рту легкую пульсацию, юноша решился взять в рот член вместе с яйцами, и начал работать глоткой так, как будто от этого зависела его жизнь. -tu m'accompagni e segui il mio destino, tu sei la vita e la felicita! Тенор Евгения Николаевича нельзя было спутать ни с чем. Пропев куплет до конца, Маэстро кончил невероятно бурно, полностью заполняя желудок уже начавшего задыхаться Георга экстрактом чистой эстетики. Она прилипала к стенкам горла словно романс, что непроизвольно продолжаешь напевать после концерта. Казалось, что это семя отныне единственное, что Георгу по-настоящему нужно. Кончив практически сразу после Маэстро, Георг упал в беспамятстве. Проснувшись через пару часов, Георг обнаружил, что оргия подошла к своему концу. Все присутствующие спали в обнимку друг с другом. Потянувшись, юноша встал и оглянулся. Еле заметный свет мелькал в углах комнаты, это были длинные подсвечники с почти иссякнувшими свечами. Маэстро не спал. Томным взглядом наблюдал он задний дворик в окне. Заметив проснувшегося юношу, Маэстро промолвил: -Книгу я для вас подписал, вон она, лежит рядом с вами. У ног Георга правда лежала книга с подписью на чистой странице. Будучи обессиленным, поднять такую книгу было непросто. Крепко прижав ее к груди, Георг спросил: - Е-е-е-евгений Н-н-н-николаевич, с-с-скажите, б-б-будет е-е-еще т-т-такое же ме.. ме.. -Мероприятие? Ох, любезный вы мой.. Маэстро встал, подошел к беззащитному, полу-обнаженному юнцу, и крепко схватил его за большие упругие ягодницы, словно прощаясь, но ненадолго. -Все, чего жаждет современный мир, мой юный друг - превратить его в огромную, зловонную свалку беспринципных и бескультурных животных, которые свято уверены, что вот теперь то они заживут нормальной жизнью. Так называемые "элиты" смотрят на происходящее и приходят к единственному, как им кажется, верному выводу - все человечество должно быть превращено в скот. Жалкий, грязный, лишенный всякого смысла скот, потому что Они.. боятся того, что действительно прекрасно, они пытаются всеми силами забыть об этом страхе. Сколько всего прекрасного им удалось разрушить, а сколько - построить? Когда им наконец стал понятен масштаб трагедии, когда внезапно выяснилось, что они умеют только разрушать, в приступе гнева, депрессии и зависти к своим праотцам, они решили, что в своем безумии и мании уничтожения обратной дороги нет. Они взорвали дворец. Поняли, что ничего прекраснее того, что было, им никогда не воздвигнуть. И они принялись взрывать и фундамент. И только лишь в одной незначительной детали они ошиблись, не учли один нюанс. Мы с тобой живы. Евгений Николаевич шлепнул по ягодице, оставив яркий красный отпечаток. -Я, ты и эти замечательные люди, что так сладко спят на этом полу. И покуда вы защищайте эстетику всем сердцем, всей глоткой, всей душой - она будет жить. И эти праздники никуда, никогда не исчезнут. Георг внимал каждому слову как мог, душевная и физическая усталость давали о себе знать. Маэстро, конечно же, это заметил. -Ступайте, молодой человек. Не в силах выговорить ни слова, кое-как одевшись, Георг направился к выходу. Сил думать не было. Всю рефлексию он решил оставить на завтра. Щеки немного побаливали. В потемках доковылял он до своего подъезда, поездка в метро в этот раз прошла без приключений. Переодевшись в домашнее, он рухнул в постель. Дурацкая привычка современности - невозможно уснуть, не пролистав всю ленту. Открыв ВК, первым же постом оказалась пикча с Маэстро, прижавшего указательный палец к губам в знак молчания, на фоне какого-то дворца. За окном начался дождь, прогремел гром. Выключив телефон и повернувшись спину, пристально смотря в потолок, Георг промычал сквозь одеяло: There's something inside you It's hard to explain They're talking about you, boy But you're still the same