Возвращение

      Палящее солнце Арканзас-Сити штата Канзас, перекрываемое, разве что кронами немногочисленных деревьев, обжигало Калебу лицо, вынуждая того прикрываться полами ковбойской шляпы едва ли не до самого носа.       И отмахиваться от непрошеных воспоминаний.       Двадцать лет назад Куинн поклялся себе даже не вспоминать про этот проклятый им всеми известными словами в роковой вечер городишко, в глубине души надеясь, что он покидает его раз и навсегда. Однако поиски говнюка Миллера, оставившего ирландца довольствоваться железным ортезом на левой ноге, вновь привели его туда, где он провел свое отрочество и юность. А город, не прилагая никаких усилий, с легкостью раскрыл и вывернул наружу его старые раны, от которых Калеб так отчаянно стремился избавиться. Куинн наивно полагал, что время исцелит его, но даже спустя годы ирландец вновь ощутил неподъемный груз потери на плечах; точно такой же, какой он нес в свои двадцать. Прошлой ночью, когда хелширцы прибыли на место будущего налета, Калеб — как и всегда — попытался утопить свои ощущения под градусом алкоголя, но легче так и не стало.       После заварушки, произошедшей в каньоне, где Миллер бросил Куинна умирать на горячем от его крови песке, контрабандист поспешил залечь на дно — благо с его деньгами и связями это не составило труда, — будто бы предполагая, что Калеб окажется живучим старым псом, который возьмет его след сразу же, как только встанет на ноги.       Впрочем, так оно и вышло. Информация о местонахождении Миллера появлялась, загораясь словно искра, то в одном городе, то в другом. Но стоило банде Куинна оказаться на границе одного штата, как тот по непонятным причинам умудрялся дислоцироваться чуть ли не на другой конец страны. Калеб понимал — Миллер играет с ними, как с пешками. И тогда ирландец решил действовать более хитрым способом: лишить говнюка сообщников, тем самым отнять его средства к существованию. Без своих шавок Миллер был никем.       Почти полгода Куинн потратил на то, чтобы отыскать сподручных контрабандиста, которые предоставляли Миллеру информацию, деньги или людей. Те, кто отказывались говорить добровольно, раскрывали перед Калебом все карты в процессе мучительных пыток, ну, а смельчаки, молчавшие до самого конца, отдавали свою жизнь за Миллера, не стоившего даже волоса с их голов. В таких случаях Куинн довольствовался хрустом чужих костей и предсмертными мольбами жертв, испытавших на собственной шкуре его новые изобретения. Однажды, правда, ирландец поймал себя на мысли, что даже завидовал подобной верности со стороны мелких сошек.       Такой преданности, которой он сам был лишен.       К счастью Калеба, один говорливый парниша, которому Куинн пообещал тюремное заключение вместо смерти, невзначай проговорился о главном информаторе Миллера — некоем Джоне Бэйкере, чья торговая монополия после смерти его отца разрослась от Арканзас-Сити до самого Додж-Сити, благодаря успешному сотрудничеству с самим Миллером. Услышанное ирландцем имя было как удар под дых.       Джон Бэйкер. Мерзавец, семья которого отобрала у них с отцом работу, а затем лишила Калеба последнего члена его семьи.       Подонок с самых юных годов травил Куинна вместе со сворой уличных мальчишек в силу его ирландского происхождения. Конечно, со временем Калеб научился давать отпор, но этого было мало, чтобы воздать паршивцу по заслугам — чета Бэйкеров всегда была при деньгах, а в силу этого их отпрыск мог вытворять что угодно, оставаясь практически безнаказанным в этом маленьком городке. В то время они с Лиамом, его отцом, пытались хоть как-то выжить, не прогнувшись под монополию Бэйкеров, и Калебу меньше всего хотелось доставлять своему отцу проблем.       Пока они не нашли его сами.       Выудить достоверную информацию о Бэйкере-младшем оказалось трудно: подмяв под себя весь рынок Арканзас-Сити и бизнес собственного отца, Джон очень быстро вышел за пределы злосчастного городка, расширив свое влияние покупкой и перепродажей мелких предприятий. К счастью (или к сожалению), покинуть свой родной дом у Бэйкера возможности не было: Додж-Сити страдал от нападок коренного населения. Индейцы, не желая подчиняться белым людям и жить по их законам, нападали на караваны и грабили их. Перебираться туда на постоянное место жительство при такой неспокойной обстановке было бы безумством, поэтому Бэйкер остался в Арканзас-Сити, продолжая источать свое губительное влияние на город.       Спустя время Джон Бэйкер превратился в призрака — ни один здешний человек не смог бы ни описать его внешность, ни сказать где тот живет. Никто ничего не знал о его достатке, о семье и будто бы его самого тоже не видела ни единая душа. Калебу этот факт показался подозрительным, но он отдавал себе отчет, что с наличием золота в карманах этот человек мог сделать что угодно… А уж смешаться с толпой рядовых граждан и вовсе было проще простого: достаточно было не кичиться своим богатством.       В любом случае, чуть позже Калеб осознал — в таком поведении не было ничего необычного — за большой властью по пятам всегда ходит высокий риск. В преступных кругах ирландец познакомился со многими, кто подобным образом залегал на дно так глубоко, что от них не оставалось ничего… Даже имя постепенно сходило с уст общественности.       Куинн решил не терять драгоценное время, и, стоило ему разузнать о примерном расположении дома Бэйкера, он, изначально направляясь в другой штат во исполнение очередного приказа тюремщика, бросил все, развернул лошадей и направился в Арканзас-Сити, попутно планируя нападение на жилище Джона. Калеб прекрасно понимал — несмотря на то, что это был прекрасный момент, чтобы свести с ним старые счеты, убийство Бэйкера не принесет никакой пользы для их общей цели. За несдержанность и необдуманность в собственных действиях Куинн устал расплачиваться слишком многим, и теперь ему, кажется, нечем было больше платить, кроме как собственной жизнью.       Но он был еще не готов к встрече с костлявой.       В какой-то момент, преодолевая хромым шагом узкие улочки Арканзас-Сити, Калеб отчетливо ощутил то, как неприятно липнет к спине промокшая от пота синяя рубашка. На секунду он позволил себе закрыть глаза, подставляя лицо полуденному солнцу, а потоку мыслей — вернуть его на ферму Уокеров, где он, изнывая от зноя, целыми днями работал в полях только для того, чтобы иметь хоть малейшие средства к существованию. В реальности же рядом с Куинном пролетел внезапный поток ветра, чудом не подхвативший пыльную шляпу с его головы, тем самым вырывая того из вереницы скомканных чувств.       Калеб обещал себе не поддаваться печальной ностальгии, но все в этом городе напоминало ему о былых годах, будто кто-то и впрямь сыпал соль на открытую рану. Он принял решение отвлечься и заняться делом перед предстоящим набегом, и ноги, словно прочитав мысли, сами вывели его на главную площадь города, на которой располагался небольшой рынок. Куинн собирался свернуть в сторону прилавка с амуницией (кажется, хелширцы жаловались на недостаток пороха), однако его внимание привлекла находящаяся поодаль продуктовая лавка.       Волна воспоминаний вновь унесла мысли Калеба вместе с собой. Вряд ли Куинн смог бы забыть первого человека, помогавшего его семье бескорыстно, и, зачастую, не требуя никакой платы за свои услуги. Джек, полный мужчина средних лет, а заодно и торговец продовольствием, был старым другом Калеба, с которым он потерял всякую связь, стоило ему покинуть Арканзас-Сити. А также одним из немногих людей, что не прогнулись под монополию Бэйкеров.       Выражение лица Куинна изменилось, стоило ему подойти ближе, словно тот и вправду увидел мираж: лавка стояла на том месте, где и стояла двадцать лет назад. И, к большому удивлению ирландца, в ней горел свет, а через маленькие пыльные окна можно было заметить прилавок с ожидавшими покупателей овощами не первой свежести. В попытке не поддаться искушению и заглянуть внутрь, Калеб сделал пару шагов вперед, но, не отводя взгляда от лавки, тихо выругался на родном языке, развернулся и направился прямиком к ней, мысленно отчитывая себя за подобное безрассудство.       В глубине души Куинн предвкушал услышать раскатистый смех Джека, по обыкновению приветствовавший Калеба многие годы назад, но реальность оказалась более прозаична: внутри ирландца ждали потрескавшиеся от времени и непогоды стены. Создавалось впечатление, будто ничего и не изменилось, разве что деревянный пол неприятно скрипел, прогибаясь под чужим весом.       На привычном месте торговца стояла девочка лет пятнадцати, которая без особого интереса перебирала овощи, откладывая в сторону совсем никуда не годные плоды. Она не сразу заметила вошедшего Куинна, но даже когда заметила, не проявила особого интереса, задав вопрос скорее из вежливости, нежели взаправду желая получить на него ответ.       — Чего-нибудь желаете, сэр?       В этот момент подросток подняла голову. Безжизненный голос, пустой взгляд. В одночасье Калеб вдруг вспомнил, как в детстве отец принес домой для ремонта ажурную марионетку дочери какого-то богача, украшенную пестрыми камнями. Эта же девчонка отличалась от той самой разве что неприглядным внешним видом: по грубой ткани платья, обшитого заплатками, и чумазому, уставшему лицу было очевидным, что она едва сводит концы с концами.       — Два килограмма картофеля, — по привычке выпалил Куинн, толком не зная, что собирается с ним делать. В детстве Лиам частенько баловал сына картофельными блинами, но сейчас… Угнетенный собственными думами, Калеб продолжал наблюдать за тем, как девочка, словно ее и впрямь кто-то дергает за нитки, методичными движениями забрасывала картофелины в пустой холщовый мешок.       — Ты случайно не знаешь, — Калеб вдруг продолжил, упершись локтем в прилавок, — где сейчас находится Джек? Он торговал тут какое-то время назад.       Девчонка, будто опешив, на мгновение разогнулась и выпрямилась во весь рост, отвлекшись от своего занятия. В ее печальных карих глазах промелькнул отпечаток скорби, а Куинн в свою очередь уже успел пожалеть о сказанном.       — В могиле, — серьезно отозвалась она, на секунду уставившись куда-то вперед, сквозь Калеба. К его счастью, девчонка быстро обуздала эмоции и вновь присела на колени, возвращаясь к отбору лучшего картофеля. — Джек — мой отец. Вернее… был им. Он умер пару лет назад от лихорадки.       В течение следующих нескольких минут Куинн пытался выбрать подходящий момент, порываясь выразить свои соболезнования, но так и не смог собраться с духом. Слишком много воды утекло… Да и разве был ли он в силах хоть что-то изменить? Не желая ворошить прошлое дочери Джека, ирландец избрал позицию безмолвного наблюдателя.       Казалось, эти двое настолько были заняты своими размышлениями, что звонкий стук каблуков по деревянному полу привлек их внимание только тогда, когда статная фигура подошла ближе, принимая очертания молодой женщины у самого прилавка. Новоявленная покупательница нарочито неспешно вытащила вычурный кошелек (судя по звуку, он был набит монетами) и подалась вперед, поправляя ладонью в кружевной перчатке подол платья. Краем глаза Калеб заметил, как медлительны были ее действия: создавалось впечатление, что все жители этого города впали в стагнацию и жили в одном ритме общего безразличия.       — Два килограмма картофеля, как обычно, — произнесла женщина ровным будничным тоном. Она вела себя так, будто стоящий рядом Куинн был не более чем рябью на рутинной картине ее повседневности.       Не успела вошедшая дама выложить монеты на деревянную стойку, как девчонка-продавец с тяжелым выдохом подняла увесистый мешок на прилавок, подвигая его к ирландцу.       — Извините, мэм, боюсь, вы опоздали, — прервавшись на то, чтобы поправить выбившуюся прядь волос из наскоро собранного сзади хвоста, ответила подросток. — Этот господин забрал весь оставшийся картофель, а новую партию Джереми обещал подвезти только к концу недели.       Этот момент, когда они с Молли Уокер снова встретились взглядами, Куинн прокручивал впоследствии еще множество раз. Впервые за свою жизнь он вновь почувствовал себя молодым, будто циферблат часов, пощадив его, отмотал время назад, а между ними не было никаких преград — ни прожитых годов, ни классовых различий, ни смерти его отца. Ничего, кроме облачных перспектив о лучшем будущем.       Когда-то давно Молли была его маленьким лучиком света: ее появление на поле, где работал Куинн, всегда вызывало у него улыбку, более искреннюю, чем он рассчитывал. Девушка была старшей дочерью Уокеров, обреченная на безбедную жизнь.       Жизнь, в которой она ничего не решала.       Юношеская влюбленность в Калеба не сулила им обоим ничего хорошего: Куинн не хотел портить Молли существование — рядом с ирландцем ее вряд ли бы ждало обеспеченное будущее; только насмешки и нищета. Калеб знал об этом и, несмотря на то, что долго сопротивлялся со своими чувствами, в какой-то из дней уступил ей, совершив, возможно, одну из самых больших ошибок в своей жизни.       Но в этот миг… Молли будто бы ожила. Вместо уставшей от монотонности будней женщины на него смотрела семнадцатилетняя девчушка, радовавшаяся возможности пропустить надоевшие занятия по музыке.       — Калеб?.. Калеб Куинн, это правда ты? — Молли разулыбалась, протянув ладонь в сторону ирландец, чтобы заключить того в свои объятия, но вовремя одернула себя и опустила руку. — Что ты здесь делаешь?       В тот момент мужчина нехотя продумывал всевозможные варианты отступления. Эта встреча были излишней: ворошить прошлое Калебу хотелось меньше всего, особенно тогда, когда ненужные сейчас эмоции могли помешать его миссии. Судорожно перебирая в голове план побега, Куинн порывался уйти, но так и не смог найти подходящий предлог.       Или, возможно, не хотел?       — Здравствуй, Молли, — Калеб слабо улыбнулся уголком губ. — Это долгая история.       В ее светлых голубых глазах Куинн сумел разглядеть неподдельный восторг. С одной стороны он был рад внезапной встрече, но с другой…       — Может быть, ты захочешь зайти ко мне на обед? — умоляющим тоном проговорила она. Калеб прекрасно знал все эти женские уловки в виде просящих взглядов или соблазнительно приоткрытых пухлых губ, и умело игнорировал их. Но Молли… Молли была особенной. — Это не займет много времени.       — Ты замужем, — кивнул Куинн в сторону обручального кольца на безымянном пальце — он всегда остро подмечал малейшие детали. Однако в его голосе не было ни вопросительных ноток, ни удивления… Скорее простая констатация факта. — Твой супруг не будет против?       — Он уехал. И вернется только завтра с утра, — парировала женщина. — Прошу, Калеб.       Куинн знал, что любое сопротивление на этой стадии было бессмысленным — Молли уже снова очаровала его, как и многие годы назад.       — Хорошо, — сдался тот. — Но я не задержусь надолго. Я здесь проездом, — соврав, добавил он.       — Разумеется, Куинн, — Молли не сдержала беззлобной усмешки. — Другого ответа я не ждала.       Если бы не бодрый голос девчонки-продавщицы, то Калеб в ближайшее время вряд ли вспомнил, где находится, и для чего он вообще сюда пришел.       — Эй! — аккуратная ладошка со стуком легла на крышку прилавка. — Вы товар оплачивать-то будете?       Молли, занеся ладонь с горстью монет, вытянула руку вперед, но Куинн взглядом остановил ее.       — Это лишнее. Я заплачу, — отмахнулся ирландец. Протянув девчонке мешочек с монетами, увесистее в несколько раз того, что собиралась предложить ей Молли, он встретил одобрение в виде озорной улыбки на лице Уокер. — Возьми. Этого должно хватить.       Калеб поспешил перехватить мешок с картофелем обеими руками и, сразу же закинув его к себе на плечо под протестующе занывшее в ортезе колено, поторопился покинуть лавку вместе с Молли, так и не увидев расплывшееся в улыбке лицо подростка, у которой, казалось, появилась хоть какая-то надежда.       Всю дорогу до жилища Молли они ступали в полной тишине: Уокер шла быстро и без труда обогнала Куинна, а тот, прихрамывая, шел сзади, будто они никогда и не знали друг друга. Впрочем, такая дистанция была комфортна для обоих — Калеб не пытался нагнать Молли; она, в свою очередь, не старалась замедлиться, чтобы идти с ним вровень. Куинн прекрасно осознавал то, что слухи в таком маленьком городке разносятся быстрее порывов ветра, а ее супруг, кем бы он ни был, явно не обрадуется вести о том, что жена разгуливает по улочкам Арканзас-Сити с приезжим незнакомцем…       Небольшой деревянный одноэтажный дом находился почти на другом конце города, от того места, где остановились хелширцы, и отличался от других лишь свежевыкрашенным в яркий белый цвет фасадом. Стоило Калебу взглянуть на него, как ирландца одолело странное чувство тревоги: ему казалось, что какая-то очевидная, лежащая на поверхности вещь ускользала от его внимания… Поток мыслей прервала резкая боль в ноге: несмотря на легковесность мешка, после долгой дороги из другого города колену Куинна нужен был отдых, которым он, как обычно, пренебрегал.       Молли поспешила приоткрыть скрипнувшую дверь, пропуская Калеба внутрь. Тот рассчитывал, что к нему сразу подбежит служанка, чтобы помочь перехватить купленные овощи, но этого не произошло. В доме было настолько тихо, что Куинн не сразу подметил, как из-за стены в коридоре на вошедших в дом глядела пара светлых голубых глаз, так похожих на глаза самой Молли.       — Мамочка?       Когда мальчишка вышел вперед, перестав прятаться, по-видимому, не обнаружив признаков угрозы, ирландец разглядел его лучше: ему было лет семь; на нем была чистая выглаженная рубашка, а темно-каштановые волосы были аккуратно, но неумело стрижены. Весь его вид говорил о беспрекословном достатке родителей.       — Все в порядке, Томми, я дома, — Молли, приподняв полы небесно-голубого платья, поспешила присесть перед сыном и крепко его обнять. — Не бойся мистера Куинна, он наш друг. Я уверена, вы с ним запросто найдете общий язык. Верно, Калеб?       «Вы с ним запросто найдете общий язык».       В этой семейной идиллии, Куинн, пропахший потом и гарью, с увесистой железной конструкцией на ноге и тяжелым сердцем, чувствовал себя как нигде лишним. Весь этот дом, пестрящий благосостоянием, с каждой секундой напоминал Калебу о том, чего у него никогда не будет: уюта, семьи, пристанища… Уютом стала пара стаканов терпкого виски перед сном и запах пороха по утрам, семью заменили хелширцы, а пристанище он нашел в грязных придорожных борделях, где женщины торгуют своим телом только для того, чтобы выжить.       Разве он сам выбрал себе такое существование?       «Нет. Мне попросту не оставили выбора».       В это мгновение Калеб позволил себе представить, как сложилась бы его жизнь, не попади он в тюрьму. Был бы он счастлив с Молли или же с кем-то еще? Родился бы у него сын, которому тот смог передать свое наследие, или радующая глаз дочь? Что бы он мог им дать?       Были бы они в безопасности рядом с ним?       Образы перед его глазами сменяют один другого: сначала на руках Калеба умирает отец, а затем Оскар Келли стреляет в Эйрин, дочь хозяйки борделя, на поражение.       «Потому что все, что обо мне говорят — правда. Я опасный человек и приношу своим появлением одни неприятности».       Куинн старается натянуть улыбку, но на его душе бушует ураган. Он ощущает практически физическую боль от этой картины, и жалеет, что под рукой нет стакана с «Голд Криком». Хотя, кажется, даже виски сейчас будет бессилен.       — Уж постараюсь как-нибудь.       — Вот и чудесно, — проговаривает Молли себе под нос, поправляя замявшийся воротник на рубашке сына. — Томми, не хочешь пойти поиграть?       Мальчик с неприкрытым недоверием сначала одарил Куинна по-детски оценивающим взглядом, но после, очевидно смирившись, кротко кивнул и скрылся в соседней комнате. Женщина же, приподнявшись с колен, кивком головы позвала Калеба за собой в кухню, встретившую их ярким солнечным светом из не зашторенных окон. Он по инерции осмотрелся по сторонам в поисках хоть малейшего присутствия прислуг в этом доме, но не обнаружил ничего, за что его глаз смог бы зацепиться.       — Где все твои слуги? — спросил ирландец, разрезая хриплым голосом тишину. — Чтобы поддерживать такой дом в порядке, нужна хоть какая-то подмога.       Уокер нахмурилась, сведя брови на переносице, точно Куинн задал не бытовой вопрос, а сложнейшую математическую задачу.       — Года два назад я уволила последнюю прислугу, — мягко произнесла Молли, присаживаясь на край большого дубового стола, напрочь игнорируя наличие рядом стоящих стульев, — и с тех пор слежу за домом в одиночку. Хоть какая-то деятельность не позволяет мне сойти с ума в череде одинаковых дней.       Теперь, когда Молли была от Калеба на расстоянии вытянутой руки в хорошо освещенном помещении, он с интересом изучил ее взглядом: длинное светлое голубое платье в пол выигрышно подчеркивало ее тонкую талию, а лицо оставалось нетронутым ни болезнями, ни годами, хотя ирландец был старше нее всего лишь на каких-то три года. Бунтарский дух, совсем как у подростка, оставался заметен в нагловатых искорках ее глаз и по сей день.       Такой Куинн ее и запомнил.       — Ты сильно изменился, Калеб, — проговорила Молли, но мужчина не услышал ни ноток разочарования, ни искренней радости в сказанных словах. Не желая отвечать на подобный выпад с ее стороны, он попытался парировать:       — Ты ведь не на обед меня позвала, правда?       — Нет, — честно призналась она, отводя взгляд. — Прости, Калеб, мне очень хотелось с тобой поговорить. Как твои дела?       — Жизнь меня помотала, чего не скажешь о тебе, — по-доброму усмехнулся Куинн. — Не пойми меня неправильно: я бы пожелал подобное только своему злейшему врагу. У тебя замечательный сын и уютный дом.       — Спасибо, — на щеках Молли Калеб умудрился разглядеть слабый румянец. — Томас посещает занятия в местной приходской церкви. Кажется, ты тоже обучался там какое-то время.       Куинн едва сдержал нервный смешок. Священнослужители не стали отговаривать ирландца от желания бросить бессмысленные для него занятия, когда им с Лиамом срочно понадобились деньги для лечения чахнувшей от воспаления легких матери, — и это единственное, за что он был им благодарен.       Однако улыбка, не сходящая с лица Молли с того момента, когда они встретились в продуктовой лавке, внезапно померкла, после исчезнув насовсем.       — А еще… Уильяма убили, Калеб, — вдруг вымолвила она. — Год назад он поехал сопровождать караван с товарами до Додж-Сити, где на него напали эти треклятые индейцы.       Куинн ощутил, как к горлу непроизвольно подкатывает ком, но виду не подал.       — И не только они. Я выяснила, что какая-то банда головорезов заплатила этим красномордым за помощь, представляешь? Мы даже тела его не видели!       Надвигающаяся буря на искаженном от гнева и горести от утраты брата лице Молли привела к тому, что Калеб сам не заметил, как его руки оказались на ее талии, а потрескавшиеся от дальней дороги по беспощадному солнцу губы оказались в мимолетном поцелуе на ее лбу. В юности Куинн часто успокаивал девушку именно так, пользуясь своим высоким ростом и возможностями, которых он ее лишал благодаря этому. Это было большим, что он мог для нее сделать.       — Мне пора, Молли, — нехотя пробормотал Калеб, чувствуя, как его рубашка намокает от чужих слез, а ему становится все тяжелее выпустить женщину из объятий.       — Не уходи, — ее голос дрогнул, — прошу тебя…       Куинн прекрасно понимал, к чему именно приведет теплая ладонь Молли, осторожно легшая на израненную щеку, но вместо того, чтобы не дать этому произойти, он, изголодавшийся по проявлениям чувств, только закрыл глаза и отдался моменту, когда чужие губы накрыли его собственные. Перехватывать первенство в поцелуе ему не хотелось; он упивался эмоциями, что они хранили друг для друга все эти годы.       Калеб не хотел уходить, но и не мог остаться. Рассудительность и здравый смысл направили его, и он вмиг обнял плечи Молли ладонями, отстраняя от себя.       — Нет, Молли, — резко одернул ее Куинн. — Эти чувства не привели ни к чему хорошему раньше… не приведут и сейчас.       — Умоляю тебя, — она едва не сорвалась на плач, разрывая Калебу сердце, — давай сбежим.       «Давай сбежим».       Куинн слышал эту фразу и раньше, но сбегать было некуда: тогда они были слишком юны и не готовы к такому, а сейчас было слишком поздно планировать что-то подобное — Молли связана узами брака с другим мужчиной, а его при попытке отойти от дел ждала или смерть, или пожизненное заключение. Не такой жизни он бы хотел для нее.       — Мне нечего тебе дать, Молли. Здесь у тебя есть пристанище, семья…       — Прошу, Калеб! — взмолилась она; ее ладони легли поверх огрубевших пальцев Куинна и сжали их, что есть сил. — Мы с Томми не доставим тебе хлопот.       — Это исключено. Женщине с маленьким ребенком не место там, где обычно скитаюсь я.       Вдруг Молли подняла на Калеба взгляд в попытке найти в нем былого юнца, но Куинн умел прятать свои чувства как никто другой.       — Тогда почему ты не можешь меня понять? Мы здесь взаперти, как в клетке! — воскликнула Молли, прерывая их недолгое соприкосновение рук. — Ты понятия не имеешь, каково жить с настоящим преступником! Я годами пыталась выяснить, чем занимается Джон, но…       «Джон?!»       — Погоди, — с неверием в происходящее начал Калеб, — Джон?       — Да, Куинн. Я миссис Бэйкер, — с горечью заключила Молли. — Странно, что ты не знаешь об этом.       — Но вы же отменили свадьбу?       Куинн пытался ухватиться за любые доступные ему из прошлого факты, но понимал: картина наконец сложилась воедино и обрела недостающую ранее четкость.       — Отменили, — выдохнула женщина. — Да только родители Джона, узнав, что ты покинул город, настояли на обратном. Ты же помнишь, мой отец всегда хотел этот брак.       Калеб, не веря своим ушам, потерял присущую ему бдительность, и отреагировал на звук приоткрывающейся входной двери из коридора только когда маленький Томас, радостно топоча ножками, по чужой просьбе убежал по лестнице на чердак.       Бежать было некуда.       Джон Бэйкер встретил Калеба с Молли привычной гнусной ухмылкой, по-хозяйски упираясь об дверной косяк.       — Давно мы с тобой не виделись, Куинни.       Клокотавшая ярость, вспыхнувшая в груди Калеба, не заставила себя ждать. Этот ублюдок не изменился ни на грамм с их последней встречи, и теперь ему как никогда раньше хотелось размозжить Бэйкеру голову. В любой другой ситуации Куинн воспользовался бы Искупителем, даже не дрогнув, и наслаждался видом гарпуна, запутавшегося в его кишках. Но сейчас под рукой не было ни гарпунного ружья, ни какого-либо другого оружия, а вот Джон, паскудно улыбаясь, наставил на Калеба заряженный револьвер.       — Миллер думал, что убил тебя, но ты оказался живучим псом. Хоть потрепал тебя знатно, — самодовольно оскалился Бэйкер, медленно сокращая дистанцию между ним и Калебом, пока Молли, отбежав, с ужасом в голубых глазах продолжала наблюдать за этой стычкой. — Он предупредил о том, что ты ведешь на меня охоту, но я не подумать не мог, что у тебя хватит смелости заявиться в мой дом, да еще и фамилярничать с моей женой.       Куинн предпочитал участвовать в сражениях на расстоянии, и сейчас был попросту загнан в угол. Он никогда не был силен в рукопашном бою, особенно если у противника имелось заряженное оружие, наставленное прямиком на его грудь.       — Не представляешь, как я сожалею, что не могу прикончить тебя прямо сейчас. Но Миллер приказал доставить тебя живым, — продолжил он, искренне наслаждаясь своим выигрышным положением. — Видать, хочет закончить начатое самостоятельно.       Самоуверенность всегда играла против Бэйкера, а ирландец попросту выжидал идеальный момент, попутно стараясь не поддаваться нахлынувшим эмоциям.       — Нравится быть на мушке, а, выродок? — теперь дуло револьвера упиралось Калебу в прикрытый волосами лоб. — Прямо как в старые добрые времена.       Такое сближение оказалось ошибкой. Несмотря на то, что Бэйкер был в несколько раз крупнее самого Куинна, ирландец решил рискнуть, поскольку иного плана у него не было — следовало действовать быстро: одномоментно ударив правым предплечьем в вытянутую вперед руку Джона, Калеб наконец перехватил его запястья и отвел револьвер в сторону, чудом увернувшись от двух неожиданно выпущенных Бэйкером пуль, попавших в стену и деревянные ящики для хранения под потолком.       Открытый бой на кулаках был заведомо проигрышным для Куинна, но он, долгие годы учившийся изменять ход событий в свою пользу, не терял надежды и в этой ситуации выйти победителем. Как только Калеб ощутил, как силы сдерживать тушу Бэйкера заканчиваются, тот оскалился и, выставив ногу с ортезом вперед, со всей силы вогнал штык в его кожаный сапог. Обычно он использовал это приспособление для того, чтобы опираться на него во время долгой ходьбы, не давая колену устать, но и для таких целей оно тоже сгодилось.       Пока Джон ревел от боли, Калеб не спешил радоваться: локтем он, наконец, выбил у него из руки револьвер, быстрым взглядом удостоверившись в том, что оружие покатилось дальше по деревянному полу. Решив проучить подонка напоследок, Куинн, не заботясь о собственных болезненных ощущениях, со всей силы вмазал Бэйкеру ортезом между ног.       Несмотря на то, что боль прошибла Калеба до корней зубов, он умудрился найти в себе силы и, грозно рыча, накинулся на Бэйкера со спины, сдавливая его шею локтевым захватом. Джон попытался избавиться от нависшего над ним Куинна, толкнув того спиной к стене, но вместо этого они оба потеряли равновесие и завалились на пол. Калеб все усиливал хватку на чужой шее, пока Бэйкер продолжал брыкаться, пытаясь снова получить преимущество.       Молли, все это время стоящая поодаль, находилась в ступоре от ужаса, практически не двигаясь и не дыша. Ее светлые глаза вмиг посерели, отражая ту гамму эмоций, что она испытывала, переводя взгляд то на Бэйкера, то на Куинна.       — Эй, Молли, — из последних сил хрипел Джон, сознавая, что проиграл, — знаешь, кто убил твоего брата?       Бэйкер всегда умел играть на чужих эмоциях; впрочем, как и всегда — это был низкий ход для низкого человека. Калеб моментально взревел, душа Джона пуще прежнего.       «Передай моей сестре, что я любил ее».       — Это он, К-Калеб, — шипел Бэйкер, всеми силами пытаясь отцепить руки Куинна от себя. — И его банда… Они убили его.       Когда ирландец почувствовал, что у него иссякают силы, а Джон в его хватке все еще сопротивляется, он понял, что сейчас его спасет только чудо. И к удивлению Куинна оно произошло — двери дома распахнулись, и внутрь влетели хелширцы во главе с рьяно настроенным Джимом. На подмогу Калебу подлетел Буч, вырубив Бэйкера одним точным ударом приклада ружья во взмокший от пота висок.       Куинн, тяжело и часто дыша, с благодарным стоном зажмурился и уперся в стену спиной. Еще бы чуть-чуть…       — Калеб! Ты живой там?       Стоило Куинну приоткрыть глаза, как он увидел перед собой Джима, протянувшего ему ладонь.       — Это было вовремя, — признался ирландец, с трудом поднимаясь на ноги. Колено нестерпимо ныло; ему срочно требовался отдых. — Как вы здесь оказались?       — Ты же сам приказал исследовать обстановку, — в удивлении бармен вскинул брови. — А мне было скучно сидеть в борделе, я и отправился с остальными. Мы увидели, как ты заходишь сюда, и подумали, что ты сам отыскал нужный дом… Как обычно. Я уговорил парней остаться, на случай если что-то пойдет не так.       — Вы услышали выстрелы и поспешили вмешаться, — заключил Куинн, поправляя на себе задравшуюся во время драки рубашку.       — Именно. Слушай… Что мы будем делать с ней?       Одним жестом руки Джим указал на жмущуюся к углу комнаты Молли. Калеб до последнего пытался не смотреть на нее, надеясь, что этого разговора можно будет избежать, но эта мысль была лишь самообманом.       — Вам — ничего. Я разберусь. А вы свяжите Бэйкера и оттащите в убежище.       Джим приоткрыл рот, желая что-то уточнить у Куинна, однако он заметил его понурый вид и рисковать не стал. Только коротко кивнул и вернулся к хелширцам, которые наскоро обматывали бессознательного Джона крепкими на вид веревками.       Молли продолжала ежиться, практически всем телом припадая к холодной стене, когда Калеб хромым шагом подошел ближе.       — Я даю тебе свое слово, с твоим мужем ничего…       Звонкая пощечина по больной щеке не дала Куинну договорить; от резкой боли тот отшатнулся, хватаясь ладонью за лицо.       — Ты… Ты такой же как он!       Он успел заметить, как лицо Молли исказила гримаса гнева; она сорвалась на вопль, плача навзрыд. Куинн никогда не видел ее в таком состоянии и никогда не надеялся, что увидит. Под пеленой слез в ее глазах он смог разглядеть еще одну отчетливую эмоцию.       Разочарование.       — Нет, ты даже хуже, Калеб… Ты… Ты убийца! — вскрикнула Молли. — Убирайся прочь и не смей возвращаться. Я никогда тебя не прощу… Ты меня слышишь?!       Под влиянием собственных чувств, Куинн подался вперед, протягивая к Молли руку, но встретил сопротивление в виде двух сильных ладоней, оттолкнувших его в обтянутую жилетом грудь. Вполне возможно, если бы Калеб признался в этом сразу, то у него был бы шанс оправдаться, но теперь… Очевидно, испугавшийся громких звуков потасовки, доносящихся с первого этажа, Томас бегло спустился с чердака и сразу же обнял мать за длинные юбки, отрезая последний путь Куинна для принесения извинений.       В последний раз бросив взгляд на мать с сыном, Калеб развернется и, не оборачиваясь, покинет дом Бэйкеров. Вернувшись в занимаемый хелширцами бордель, он пропустит пиршество по поводу успешной поимки информатора Миллера, и в оглушительной пустоте комнаты будет заливать в себя виски до тех пор, пока Молли не станет лишь напоминанием о том, что другой жизни у Куинна никогда не было и быть не может.