Зеленое на алом

      Неуверенно протянуть руку и коснуться нежных зеленых листиков… Сколько же он об этом мечтал! А ведь когда-то он даже и не задумывался о зеленом. Принимал как должное. Не обращал внимания — на красоту, тишину, свет… Дышал, не задумываясь. Ходил — не таясь…       Сколько надо человеку, чтобы привыкнуть к страшным изменениям вокруг него? Оказывается, совсем немного. Несколько хлестких ударов, пара смутных дней в бессознательном состоянии и еще неделя непрерывного бегства. В никуда…       Он ученый. Его память всегда вмещала огромные объемы информации. Но первые месяцы после — милосердно забылись. Остались лишь легкие паутинные ошметки.       Серая пыль под ногами, с каждом часом наливающаяся сочным алым цветом.       Крики о помощи и стоны умирающих.       Его собственные руки, покрытые бурой коркой — кровь? Глина? Он не помнит.       Он не хочет вспоминать.       Легкий ветерок качнул тонкий стебелек, и Огилви инстинктивно подался вперед — защитить! Укрыть! То единственное, что сейчас так важно!       Но вот опять тишина, и снова гордо расправляются пушистые грани листиков. Их очертания знакомы, он даже может вспомнить латинское название растения. Да это сейчас неважно. Главное — он есть. И теперь у всего человечества есть надежда. Не вернуть прошлое, о, нет. Надежда на жизнь, а не жалкое существование.       Когда он очнулся, то обнаружил, что стоит на алых скалах. Под ним расстилалось алое море, испещренное черными точками. Он не стал поправлять очки. Он знал, что это. Тела… То, что буквально недавно дышало, думало, жило.       За спиной обнаружились развалины церкви. Серо-алые камни уцелевших стен влажно поблескивали при свете начинающегося дня. Внутри, в распахнутых и перекошенных тяжелых дверях, виднелось смятое то ли одеяло, то ли портьера, на котором раскинулась его сумка. Судя по всему, здесь он не первый день.       Голова болела, левая часть лица странно онемела. Осторожно коснувшись пальцем щеки, он понял, что был ранен. Часть плоти просто отсутствовала, и вдыхаемый воздух — он только сейчас это понял — словно током бил по обнаженным нервам. Проведя языком по зубам, Огилви только покачал головой. Наверное, в хаосе бегства он попал под шальную пулю. Кровь больше не шла, сухая корка чуть цеплялась за исцарапанную кожу пальцев.       Близоруко прищурившись, он увидел, как по полуразрушенной дороге движется какая-то странно колышущаяся темная масса. Ученый быстро охлопал одежду, пытаясь понять, куда он дел свои очки. Нащупав что-то во внутреннем, чудом уцелевшем кармане, он вытащил две половинки очков. Одна линза треснула, одна дужка согнулась, второй вообще больше не было, пластинка, соединявшая оправу, переломилась пополам. Но это было лучше, чем ничего. Торопливо приставив целую линзу к глазу, он понял, что по дороге идут люди. Медленно, шатаясь, кутаясь во всевозможное рванье, толпа текла куда-то вдоль берега.       Огилви постоял, наблюдая за ними, а потом вернулся обратно в церковь.       Надо обработать рану, пусть и запоздало. И надо чем-то прикрыть эту ужасную дыру — просто, чтобы не пугать других…       Что-то говорит Эми. Он почти не слышит ее. Он все смотрит и смотрит на этот крохотный росток.       Зеленое на алом…       Надежда на прахе.       Огилви медленно встает, оглядывается. Там, позади, появляются люди. Они подходят ближе, благоговейно рассматривая зеленое пятнышко. Шушукаются, где-то слышен тихий смех. Зажмурившись, он запрещает себе вспоминать. Приказывает больше не думать о прошлом. Ни о чем. В том числе, и тех «добрых людях», к которым он попал почти сразу после того, как очнулся на том берегу.       Прошлое он оставляет в прошлом.       Теперь у него впереди — жизнь.       Теперь у него есть его маленькая семья — не его жена и не его ребенок.       Теперь у него есть суровые критики — святой отец прекрасно справляется с этой ролью.       А главное — теперь у него есть зеленое. На алом.       А за ними, в алом мареве, за смутным очертанием разрушенного Биг Бена, миражом разгорался новый рассвет — ало-голубой…