***
Утро, солнце, день не радует от слова «совсем». У Намджуна спальня на том месте, где по идее архитекторов должна была располагаться кухня, ведь ему принципиально спать в уюте, а не задыхаться от жары, переворачивая подушку четыреста раз за минуту. За стенкой обычно ловит сны сосед, расстояние не столь большое, так что для Юнги одеяла, а для Нама минимального количества одежды достаточно. Но Намджун подрывается обычно часов в шесть утра, не заботясь ни о ком, собирается и валит на учёбу. Юнги безработная тридцатиоднолетняя персона, не желающая менять своё таскание за источником тепла на что-либо ещё. Пробовал он не раз найти себе место в какой-нибудь конторке, но листы из рук обычно валятся, шуба не спасает, коллеги обнимают вентилятор, ослабляют галстуки и бабочки, жалуясь на жару, а у него вечная мерзлота. «— Юнги-хён, так в чём проблема, чтобы ваша вторая половинка пошла на уступок и постаралась что-то сделать с тем, чтобы вы могли и в рабочее время находиться вместе?» Ох, как веселился тогда Юнги-хён от подобных советов в его сторону. Намджун, уступить? Простите, вторая половинка? Увольте, у Мина уже скулы от смеха сводит. И от холода тоже, сводит всё тело. Намджун никогда не прогнётся под кем или чем либо, никогда не проявит сочувствие. Он уже третье образование получает, а ещё докторскую пишет, он силён в гуманитарных науках и состоит в обществе каких-то там профессоров в столь юном возрасте. Юнги помнит, что в свои двадцать пять доставщиком пиццы по городу летал. Они и правда слишком разные, а два знака солнца на запястьях – не больше нелепого совпадения. Там небо тёмное, почти что грозовое, зимой то. Красиво бесконечно, хоть садись и пейзаж пиши, но Юнги в этом деле полный профан, и Намджун тоже. Окна выходят на одну и ту же картину, один на животе лежит, укрытый одеялом и от смартфона взгляд оторвать не может, второй же сидит, прижавшись виском к нагревшейся из-за него плитке кухонной стены. В оба окна летят мокрые слепки снега, оба окна не наблюдают живой атмосферы в комнатах. В голове кинолентой с ужасным винтажным фильтром проносятся все ссоры, драки, обиды и тихие моменты, когда уже ничего не хочется выяснять и есть желание только оставить всё как есть и... Всё. Появилась какая-то неясная печаль, тёмная и созвучная со скукой почему-то. Первой мыслью становится – достать соседа, а то не дай бог, у него там душевное равновесие и никаких скверных помыслов. Набор номера, за стенкой слышится стандартная мелодия, к слову, слишком долго; не отвечает, чертила. Юнги дубасит кулаком по обоям тёмно-зелёным, и спустя секунду добивается своего. Улыбается, напоминая самому себе акулу или ещё кого-то, с таким же оскалом опасной громадины. — Чего тебе? — Что ты делаешь? — Я ничего не делаю, Юнги. Тебе заняться нечем? — Вовсе нет, у меня полно дел. — Чудно, а от меня тебе чего нужно? — Да ничего мне не нужно. Прощай, надеюсь, что больше не увижу твою морду. — До встречи, чудик. — Сам чудик! — Отключайся уже! — Я тебя и так через стену слышу. — Вот именно, так зачем звонить? — Да иди ты уже! Юнги слышит чужой смех позади, такой глухой, но бесконечно живой; он внезапно напомнил тот вечер в Манхэттене. Тогда было солнечно, но холодно до стука зубов. Всё из-за Намджуна, это он во всём всегда виноват. Вот нужно ему было так далеко тащиться ради учёбы? Видимо, да, нужно; Юнги вспоминает с тоской и в то же время с отвращением те два года. Копить на поездку, которая тебе не нужна, жить в богом забытой однушке, не имея цели. И всё ради кого? Конечно, ради своего комфорта, ради себя любимого. Двоякие понятия, конечно, всё так относительно, неправильно, странно. Вообще, для него Намджун, как упавший стакан на кафель, разлитое вино, дождь в походный день, запутанные наушники. И видит бог, он бы никогда в здравом уме за ним не пошёл, будь у них символы на руках разные. Ни-ког-да. В Манхеттене ночи красивее, чем в Тэгу, но ссоры горячее примерно на столько же. Намджун почему-то всегда первым заканчивает перепалку, первым перестаёт бить, первым остывает. Юнги даже за это его ненавидит. И ночи эти у моря тоже терпеть не может. Ему почему-то обычно в такие вот моменты кажется, что любить человека так сложно и невыносимо, что он не вывез бы. Как всё-таки хорошо, что он не погряз в этом дерьме. Интерес порой охватывает, а Намджун когда-нибудь кого-то любил? По-настоящему, искренне, до мурашек и стука сердца в ушах? А если так, то кого? Ясное дело, что в любом случае чувства не взаимны были, ведь если иначе, Юнги бы знал. Закрадываются мысли широкими дубовыми ветвями, что стучатся в окно – а может его языческое солнце, горячее святилище и огненный шар и сейчас без памяти в кого-то влюблён? Юнги почему-то легче думать, что нет. Он, чёрт возьми, чувствует себя собакой на сене, ибо ему Ким Намджун нахрен не сдался, но и другим его отдавать не охота. То ли привязанность за столько лет, то ли беды с башкой – неясно. Юнги не ясный и мысли у него аналогичные. Через две недели и три дня Новый год. Намджун уверен, что сосед снова будет дома затворником сидеть. Юнги, в свою очередь, вангует, что у мистера всезнайки опять своя тусовка с братьями по разуму. Стоило бы заметить, что первый отнюдь не интроверт и был бы только рад хоть какой-то компании, и даже чёрт возьми, второму, что в прошлый праздник был один, а не с одногруппниками. Гулял по снежному городу, снимая на ходу пуховик, охлаждая тело снегом, воображая себя героем книги или фильма, делая снежного ангела в парке под фонарём. Было так бесконечно одиноко, но фейерверки в черничном небе бесплатно раздавали надежду на лучшее. Юнги хотел, чтобы его хоть кто-то из друзей навестил, принёс торт там, пиво, чёрт знает. Раньше же как-то собирались, весело было, и он чувствовал себя как нельзя кстати, а сейчас вот уже третий или может пятый год никто не приходит. Адрес квартиры всё тот же, возможно, у Тэхёна записанный корявым почерком номер на огрызке газеты пылится, у Хосока в закладках в давно потерянном телефоне, у Чимина на руке... стёрся на следующий день после написания. «Друзья приходят и уходят, а соулмейты остаются навсегда, как и действие нового дезодоранта» – гласит старенькая реклама по телевизору. Юнги на секунду сравнивает Намджуна с антиперспирантом, усмехается.***
Юнги так бесконечно весело, кто бы, чёрт возьми, знал, как ему до луны и обратно кайфово. На улице гирлянды и хлопья снега, а ещё, в групповом чате на предложение отметить вместе новогоднюю ночь откликнулись Чонгук и Хосок. Одинокий вечер и зависть, идите куда подальше, в этот чудесный раз, Мин Юнги как следует встретит 2021. А главное, пусть некий сосед справа сидит и принимает то, что не всегда только у него всё бывает хорошо. Уже обед, а встреча была запланирована на десять. Хосок пишет о каких-то делах, что просто так не откладываются, а Чонгук просто пропал из зоны доступа, как в космос провалился, в самом деле. Юнги не понимает, как можно в одно касание разрушить планы, на которые он, лично, уже настроился. Неправильно это и обидно очень. — Так, нет, дома я не останусь точно. Возьму с собой грелку и в путь. Поговорить с самим собой всегда хорошо, а к Намджуну с этими разговорами идти не хочется. Что ни слово, то перепалка, с ним совершенно невозможно находиться рядом. Не-вы-но-си-мый. Намджун невьебически невыносимый человек. Умный, зараза, эрудированный, интересный до не знаю каких высот, но чёрт бы его побрал вместе с его книжками. — Привет, пошли по магазинам новогоднюю хрень покупать, а то мне квартиру нужно украсить к празднику. Понимаешь, у меня там компания должна собраться, хочу чтобы по высшему разряду всё, вот так, — Юнги вроде как репетирует речь перед тем, как постучать в дверь, потом шугается самого себя. Серьезно? Речь прогонять перед разговором с кем? С Намджуном? Кажется, у него проблемы с головой не хилые, только шоковой терапией излечимые. У Кима злой взгляд и жёлтые боксеры. У Юнги противная усмешка. — Куртку надевай и пошли. Мне надо. — Куда тебе надо? — На хер, Намджун, блин, без вопросов. — Понял. Шлепок по жёлтой заднице; Намджун рычит крайне угрожающе. Юнги садится на корточки у порога, ожидая свою грелку. Потом в лифте чуть друг друга не убили, Мин чуть не задохнулся в снегу, пока его упорно в нём закапывали. В магазине на них смотрят косо из-за тихих шипений и обваленной в белой крупе одежде. Мишуры разных цветов набрали, поссорились из-за выбора ёлки, но после сошлись на мнении о живой и чудно пахнущей. Игрушки, петарды и фейерверки. А Намджун как праздничная ель, весь в дождике и шариках на ушах. Юнги в скором времени, как Белоснежка. Иней на ресницах. Будущий профессор опять дурачится, толкая его в снег. — Тебе не должно быть холодно, эй! Я же рядом, – смеётся на ухо Намджун. — От того, что ты рядом, снег тёплым не стал! — кричит Юнги, пытаясь встать.***
И естественно, по иронии жанра, Намджуна посылает куда подальше его организм, заявляя, что больше не потерпит подобных издевательств. Вот только вчера снегом харкался отнюдь не он, но всё же. У Кима со вчерашнего дня не разобран пакет с украшениями, валяется у входа мусорным мешком, окна впускают противное солнце; пахнет пылью и Юнги. Что такое Мин Юнги и с чем его едят... Всегда казалось, что тот чувствует бесконечно много, а думает мало; Мин вспыльчивый, быстро заводится и громко кричит. Видно, что он всеми своими силами, используя на полную знания из театрального школьного кружка, пытается выглядеть безразличным, отстранённым, а ещё постоянно усталым. На самом деле, в нём пышет энергия, он внимателен и замечает любую мелочь, всё пропускает через себя. Чувствительный он, как не крути. Таким как Юнги стихи бы писать и сборник Мураками в портфеле таскать. Ему бы ближе к морю, в Марсель например, ему бы пошла эта ритмичная жизнь. Жизнь без человека, что является его преградой к собственным мечтам и целям. Намджун действительно считает, что если бы не он, то Юнги добился бы многого, он способен на это. Ким знает, что тот не придёт к нему. Это точно. А в принципе, это даже хорошо, ведь кому охота, чтобы около вас, ещё и больного, ошивался комок с негативом и обзывалкой на любое слово. Вот и ему не хочется. Юнги сейчас хочется хоть чего-то. Вся соль в том, что он совершенно не считает, что человеку для счастья нужно общение. С недостатком внимания можно сделать всё что угодно. Завести онлайн друзей, погрузиться в творчество, придумать себе тульпу на крайняк, чёрт знает. Он ни в коем случае не считает, что ему, в его тридцать один, нужны какие-то шумные компании, вечеринки и друзей целый мешок. Не считает, но было бы совсем даже неплохо приобрести такой мешок. Просто немного обидно и страшно, что у него было вполне себе достаточно времени, чтобы найти интересных, прекрасных людей и оставить в своей жизни, рядом с собой, но у него есть только Намджун и всё. Из всех возможных знакомств с персонами по интересам, какими-то вдохновляющими личностями и многими другими, что могли бы его чему-то научить и принести в его повседневность что-то новое, своё, необычайно важное, из всего этого, он за всё время до сегодняшнего дня вычленил только Намджуна и пару тройку людишек, что пробыли с ним совсем немного, а сейчас и вовсе решили отгородиться. Конечно, у всех своим чередом идёт жизнь, и у Юнги тоже, как и у этих «всех» она должна бежать, насыщаться новыми приключениями и обогащаться воспоминаниями разных калибров, но! Но. Но у Юнги опять всё не как у всех. Обидно осознавать, что единственный человек, который всё твоё существование рядом с тобой – это объект твоего раздражения. Это не друг, это не любовник, не брат и не кто-то там ещё, это просто Намджун и больше сказать нечего. На самом деле, если честно и без прикрас, то Юнги уже не чувствует к нему злости, ненависти и вечного желания убивать, как в студенческие годы. Он просто настолько сильно к нему привык, что становится страшно. Что странно, так это то, что он не только к Намджуну привык, он так же начал считать должным, до смерти правильным, описание своих к нему чувств таким словом, как «ненависть». Странно то, что это уже даже и не правда и не искренне, потому что Мин Юнги лет как семь точно уже не ненавидит Ким Намджуна. И не любит, и не уважает. Не придумало ещё человечество слова такого, которое опишет весь спектр того, чего испытывает к своему соулмейту Юнги. Этот спектр, к слову, пуст, как кошелёк перед стипендией. Он ничего не чувствует кроме смирения и рутинного восприятия всего происходящего. Типа: нужно пнуть его и назвать идиотом, и это не потому, что я хочу его обидеть, а скорее из-за привычки это делать. Если не сделаю, значит что-то выбьется из распорядка повседневной жизни, а это плохо, это не уютно как-то. Юнги уверен, что Намджун на все сто процентов испытывает то же самое. Как бы не хотелось казаться грубым, но не очень приятно осознавать, что кто-то, даже незначительный, ненавидит тебя. Ему бы этого не хотелось, если честно. За стеной Намджун кашляет в 1467899 раз, и Мин закатывает кошачьи глаза, стучит в стенку, но ответ не получает. Дверь оказывается не заперта, он заходит специально громко топая пятками, задевая углы и кашляя в кулак. — Здравствуйте всем страдающим и умирающим. Умираешь же, да? — обнажает клыки он. Смертник не отвечает, переворачиваясь на другой бок, меняя вид с голубых обоев на не менее голубого Юнги; ну не может у Намджуна уложиться в голове, что даже между самой красивой и сексуальной девушкой во вселенной и Мином может пробежать искра, с его то сальными взглядами на парней. Он не слепой, а Юнги не мастер маскировки. В какой из моментов старший решил, что если его соулмейт загнётся от ангины, то ему лучше в этой жизни не станет – не ясно. Просто его голову посетила эта мысль и поселилась там, а уже дальше – поход в аптеку ближайшую, самые дешёвые, сомнительные препараты, грелка на лоб, готовка лапши из пакетика. Юнги кажется, что если бы у него был дед, то именно так выглядели бы его будни. Намджун во время болезни, кстати, не такой уж и противный, каким обычно бывает. Он вялый, беспомощный и просто усталый, не способный спорить, дерзить и вообще что-либо делать. Юнги с ним говорить как можно больше пытается, ибо видит – тот приходит хоть в какое-то оживление и уже меньше напоминает выброшенного на берег осьминога на третий день после данного пришествия. Он только сейчас задумался о том, что его соулмейт любит поговорить о разном, пофилософствовать, подискутировать и обсудить ситуации с разных точек зрения, как и он сам. На самом деле, глупо отрицать, что за столько лет прожитых рядом, они не заучили друг друга наизусть и не узнали всё, что только можно, но столь адекватно оцениваемые, спокойные разговоры без ссоры в конце, произошли чуть ли не в первые. Обычно, Юнги начинает жаловаться, обвинять и наезжать. Обычно, Намджун если то же самое в ответ не делает, то значит терпит, так сказать, толерантность проявляет, коей в нём, судя по всему, не много, ибо пузырь испытываемого терпения лопается прямо на провокатора и уж тогда Мин охватывает по шее и хрен знает по чему ещё. Юнги свою нору украшает, поднимая себе этим настроение, и пещеру Намджуна тоже, поднимая СЕБЕ настроение. Видимо, в нём ещё ребёнок ждущий волшебства живёт до сих пор, вот только на белый свет выходит исключительно по праздникам и то, как повезёт, а всё остальное время под тысячью замками сидит. Он шипит, когда гирлянда на скотче не держится и всё приклеивает снова, аккуратно развешивает игрушки по живой ели, которую притащил на днях, умирая от холода и тяжести, пока Намджун, как и сейчас, собственно, лежал. Он за Юнги, как за седьмым чудом света наблюдает, не веря глазам, списывая всё на температурные галлюцинации. Потому что тот сейчас домашний, уютный, высовывающий непроизвольно кончик языка, морщащий нос, рычащий. Он кажется таким маленьким в его однокомнатной квартирке. Бесконечно непонятным, неземным, неясным явлением, редко встречающимся в природе. И кто бы в этой забытой вселенной знал, как Ким Намджун его ненавидит. Нет, слово не правильное, но правильного ещё человечество не придумало. В преддверии нового года чудеса случаются, так может быть, волшебством окажется открытие друг другу секретов заключающихся в чувстве, которое чёрт знает, как назвать. Проклятое солнце всё усложняет только. Намджун помнит, как с ненавистью смотрел на отпечаток света на своём запястье, как был готов отдать всё за то, чтобы заменить его на что-нибудь другое. Только не Юнги. Кто угодно, но только не он. Это же хуманизация слова «невозможность», воплощение самых гнусных вещей на планете и разочарование во всём всесущем. Мин Юнги – беда и головная боль, и уж точно, не его. А сейчас, этим зимним утром, когда ходячая катастрофа режет снежинки, сидя на ковре и битый час ворчит, вспоминая раздражающие моменты с его прошлой работы, он смотрит на свою ярко горящую метку, и не чувствует ничего. Чистый лист, белая полоса. Есть понимание того, что это солнце – причина почему Мин Юнги сейчас всего лишь сидит на ковре, а не мир покоряет, например. Просто солнце, из-за которого у Мина нет любимого человека, нет любимой работы и дома мечты. У того тоже есть своё напоминание о том, к кому и по какой причине он привязан чуть ли не цепью, как пёс или заключённый в тюрьме для пожизненно осуждённых. У него солнце в рваных и ровных линиях всё, уж слишком его носитель был в ярости и отчаянии, не чураясь боли, пытаясь выместить злость и заглушить сияние тёплых лучей. Сейчас же, смотрящий с глупой отрешённостью на белёсые шрамы и еле видные медовые светлячки деформированной метки. — Если бы у нас была свадьба, то в тот момент, когда мы оба стоим с засученными рукавами и клянёмся, показывая всем свечение наших меток, чую, на меня бы все косо смотрели, — не поднимая головы вещает Юнги. — Не хуй было руку кромсать, психованный, — еле открывая рот, свешивая конечности с кровати, отвечает Нам. — А кто сказал, что мне придётся читать клятву, показывая запястье в церкви? — Никто. Хотя кто знает, может найдёшь себе мужика какого-нибудь. Браки не с соулмейтом ещё никто не отменял. — У меня на мужика не встанет, это во-первых. — Чимин? Да, а что во-вторых? — Во-вторых, иди на хер, Ким Намджун, тебе ясно? Мудак, блять. У Намджуна спокойствия и выдержки, как у питона, у Юнги от змеиных – только яд на клыках. Он дальше стрижёт снежинки из бумаги для принтера; Намджун истерично смеётся, вспомнив все самые весёлые истории, связанные с влюблённым Мином. Он вёл себя так глупо, как клоун, как девочка, даже, становясь чувствительным до нельзя. Тот даже в какой-то степени рад, что всё это закончилось и прошло, как подростковый бунт. Намджуна нельзя заставлять смеяться так сильно, а то потом челюсть болит, а Юнги в те далёкие времена заставлял и ещё как.***
Сегодня 31, пора ли уже сбегать за шампанским и шоколадом и идти к Намджуну? Больше не к кому, на самом деле, и так ясно. Как бы не хотелось отрицать, но вечность избегаемый Нам стал самым востребованным в этот день уюта и комфорта. Сегодня солнце и мороз украсил окна. Возможно, Юнги не может купить мандарины и бенгальские огни. Мысли занимают всю голову ещё с ночи, не отпуская даже с приходом утра, даже с символичным солнцем на подушке. Панические атаки временами? – бывает. Стоило только сонный паралич схватить, а там уже бессонница и мысли разные до восхода мучили, пугали своей тяжестью и значимостью для его физического состояния. Ведь он прекрасно понимает, что так вечно продолжаться не сможет. Он не сможет до старости прожигать свою жизнь, оправдываясь тем, что бег за Намджуном оправдан. Он прекрасно принимает то, что без повода кричит, обвиняя соулмейта в том, что тот ему жизнь угробил и что если бы не он и не их чёртова связь, то он бы уж точно добился многого. Но на этой основе снова мысль одна единственная: «ты не знаешь, чего от жизни хочешь и что с ней делать тоже не знаешь, поэтому, всё на что тебя хватает, так это на чёртово прожигание». По факту, чёрт возьми. Юнги это давит до слёз и отдышки просто. Ну не новогодняя это атмосфера совсем, лежать на полу в судорогах, прося о помощи. Намджун отсутствует и это так естественно, мог бы он сказать, но что греха таить, он знает, что каждый раз наговаривает и судит строже, чем следовало. Ким никогда не был эгоистом. Не был эгоистом, когда пытался его пропихнуть хоть в какое-то учебное заведение, искал ему работу. Не был эгоистом, когда целовал, прикусывая пирсинг на языке, стукаясь клыками, с рыком, с отвращением. Не был эгоистом, когда выливал почти что всю бутылку со смазкой, боясь поранить, причинить боль, дискомфорт. Когда в прикосновениях держал столько осторожности и трепета, что даже не скажешь, что любви в этих поцелуях, объятиях не было ни капли. Если бы там хоть капля была, то тогда испарились бы чары, и тогда каждый из них пошёл бы своим путём, не держа друг друга. Для чего собственно всё и свершилось, несколько лет назад в Манхеттене. Секс, поцелуй, признания – всё это всем известные рычаги к получению свободы от метки. Не работает только эта вся мишура, если не по любви, как бы сопливо не звучало. Юнги трахается отменно, Намджун целуется. Они оба не раз это всё проходили, матерились, обзывались. «Я люблю тебя, блядь». « И я тебя, больше жизни, сучка». У Мина охеренный язык, и Намджун кончил спустя десять минут; у Юнги петтинг – главная слабость и Ким делал всё, чтобы доставить как можно больше удовольствия, до ночного неба просто. И только горящие ярким светом два солнца на запястьях не верили их стараниям обмануть судьбу. Напрасны были звуки стука зубов друг об друга, напрасны стоны, напрасны мокрые тела на берегу моря, в котором галактика то ли отражалась, то ли печально тонула. Тонет Юнги в сожалениях по-разному, по-незначительному, в данный момент – до боли важному. Почти полночь, уже почти 2021 год. Пара шагов до единственного человека в его жизни. Но у Намджуна свет не горит, а дверь не заперта опять; забывчивый ублюдок. Он дрожащими руками свечи зажигает праздничные, красные, которые вместе покупали, пока этот не решил заболеть. Ставит на стол печенье в упаковке, всё поломанное от волнения. Сидит в темноте, в недорезанных снежинках из дешёвой бумаги для принтера. «—Ты без меня замёрзнешь и умрёшь» «— Ты без меня никто, хён» «— Думаешь мне не противно целовать тебя? Твоя серёжка в языке...» «— Кто бы мог подумать, что я буду спать с мужчиной. Отвратительно» Наверное, всё-таки одностороннее это чувство, у которого названия нет. Не любовь и не ненависть, что-то нежнее любви и что-то коварнее ненависти. Что-то. Изувеченное шрамами солнце тусклым фонариком отчаяния напоминает, что и в эту ночь он тоже, как и всегда, будет одинок. Даже привязанный к нему цепью человек и то сумел сбежать. Юнги решает погасить своё солнце навсегда, не для кого ему гореть, когда даже в присутствии соулмейта холод не исчезает. Что-то сломалось в нём, в его системе. Сложно. Кухонный нож для мяса – отлично справляется со своей задачей. Яркие всплески угасают в кровавом месиве. Рана не глубокая, лишь два верхних слоя кожи только испарились вместе со светом, будто от камина. Непривычно видеть сплошную темноту, не ощущать на себе клеймо. Он чувствует себя как никогда свободным. Куранты бьют 12. Намджун тихо заходит, кладёт у порога пакеты с чем-то. Снимает шарф, шмыгает носом, задаёт глупые вопросы. Потом слушается, когда его просят свет не включать. Садится рядом, при сиянии свеч замечает то, что наделала его головная боль, его упавший на кафель стакан с вином. — Темно теперь без него, да? — Темнее и не придумаешь. The end.