Правила личной жизни Генри Кавилла

Первое правило личной жизни актера: никогда не говори о личной жизни. Генри блюдет его свято. Впрочем, для него это нетрудно: он не слишком открытый человек. На Люка Эванса, который еще на заре карьеры бестрепетно заявил журналистам о своей ориентации и о любви к гей-порно, Генри каждый раз смотрит с изумлением. Конечно, с тех пор Эванс научился молчать, но Генри, глядя на его губы, пытается представить, как тот во всеуслышание произносит «Да, я предпочитаю мужчин» или «О, большой член — это великолепно». Представить не получается. У Генри не укладывается в голове, как можно было быть настолько открытым, как у Эванса это получилось? Ему не было страшно, стыдно, просто жутковато — словно в банджи-джампинге? Он озвучивает этот вопрос, когда они с Люком в очередной раз сбегают из-под надзора тренеров в ресторан и заказывают рибай и пиво. Пива немного больше, чем следовало — ровно настолько, чтобы Генри решил, что в преддверии разноса от Тарсема ему уже нечего терять. Почему бы и не спросить коллегу по фильму о малосущественной детали далекого прошлого? — Было, — отвечает тот, продолжая нарезать мясо. — И каково это? — продолжает Генри, хотя собирался спросить — «зачем это?» Люк откладывает приборы и поворачивает голову. — Это здорово, — говорит он. — Ощущение полной… полнейшей свободы. Редко когда такое почувствуешь. — И ты не жалеешь? — спрашивает Генри. Люк пожимает плечами — плечом. Не хочет об этом говорить, понимает Генри. Зря он затеял разговор. Второе правило: никогда не расспрашивай о личной жизни коллег. Для этого есть сплетни и интернет. — Если хочется, обязательно надо попробовать, — неожиданно говорит Люк, и Генри понимает, что тот тоже достаточно пьян. — Попробуй, Генри. — Он смеется. — Считай, что это еще один отцовский совет. — Сомневаюсь, чтобы Зевс мог посоветовать Тесею такое. — Ты же интересуешься мифологией, — говорит Люк, забыв о мясе и пиве. Сейчас все его внимание устремлено на сидящего напротив человека. Генри чувствует себя заключенным в невидимую и непроницаемую капсулу, обволакивающую сферу эвансовского обаяния, которое он умудрялся не замечать на протяжении двух месяцев совместных съемок. — Чего только не случалось на Олимпе… Гомосексуализм и инцест для олимпийцев обыденность, а не особенность. Его пальцы глядят запястье Генри, но прикосновения взгляда куда более ощутимы. — Я не… — начинает Генри и с помощью Тесея заканчивает: — Я не олимпиец. Он убирает руку — не так быстро, чтобы это выглядело резкостью, но и не так медленно, чтобы казалось флиртом. Правило третье: уважай личную жизнь коллег, даже если не понимаешь ее. — И то верно, — смеется Люк, красивый, блестящий, непробиваемый, как его золотые доспехи. Он откидывается на спинку дивана, и капсула открывается, впуская обратно весь остальной мир — добро пожаловать, Тесей, отвергнувший бога. Тарсем не злится, но гоняет их до полного изнеможения. Генри работает над боем в туннеле, а Люк уже второй месяц репетирует сцену финального боя Зевса с титанами. Когда выдается свободная минута, Генри наблюдает, как тот крутит на руке цепь, как прижимает к груди Изабель, как обрушивает Тартар на головы титанов и воинов Гипериона. Это красиво. Смотрит не только Генри, смотрят все, кто не занят работой. Генри среди прочих, он один из многих, он не в капсуле. Он свободен.

* * *

Все начинается в июле, когда все уже закончилось. Пустота, неизбежно наступающая после окончания съемок, на этот раз особенно сосущая, черная и едкая, словно дыра в космосе или вход в Аид. Генри проводит больше полугода в этой дыре. Он ждет, что его отпустит, как отпускало всегда, но «всегда» имеет слишком мало отношения к «сейчас». Он занимается, чтобы поддерживать форму, читает, чтобы расширить кругозор, и соблюдает режим, чтобы хорошо выглядеть на кастингах. Жизнь актеров вне площадки более рутинна, чем любая другая. Генри не пробует ничего нового. Он редко выезжает за пределы Южного Кенсингтона — разве что на остров Джерси на Рождество, — как и прежде, увлеченно играет с отцом и братьями в World of Warcraft, смотрит передачи National Geographic и изредка бывает в «Веллингтоне». Мир остался прежним, Генри понимает это, но не может не скучать по тому золотистому блеску в духе полотен Караваджо, который осветители, подчиняясь распоряжениям Тарсема, устраивали на площадке. Генри вспоминает это «кьяроскуро», резкий контраст света и тени, золотых доспехов и черных волос, белозубой улыбки и темного от окружающего сияния взгляда… Ему начинает казаться, что он где-то ошибся. Наверное, не стоило сбегать с Эвансом за стейками. Генри не уверен в себе, и его агент замечает это. — Выше нос, — говорит она. — Обязательно что-нибудь подвернется. — Я знаю, — улыбается Генри. — Ведь хуже, чем в две тысячи пятом, быть уже не может. — Это уж точно, — соглашается агент. Никто из них еще не знает, что именно подвернется «самому неудачливому парню Голливуда».

* * *

На премьере «Бессмертных» он выглядит не внебрачным сыном Зевса, а полноправным обитателем Олимпа: подготовка к роли Супермена сказалась на всем, от улыбки до мускулатуры. Лос-Анджелес приютит его всего на пару дней — съемки «Человека из стали» не будут ждать. Жизнь вообще не любит ждать: нужно либо хватать, что подвернулось, либо терять. Четвертое правило, не вполне применимое к личной жизни, — хотя, если подумать… — Привет, — слышится за спиной. — Супермен? — Убийца дракона? — спрашивает Генри, оборачиваясь, и мир мгновенно обретает прежний золотистый отблеск. — Я… — Скучал? — насмешливо перебивает Люк, и Генри проглатывает несказанное слово. Хватай или теряй. Они долго позируют вместе, в капсуле, открытой для всего мира, где не осталось места ничему личному. Правило пятое и последнее: личная жизнь актера — это фикция, понятие несуществующее. — Скоро улетаешь? — Завтра. — В Новую Зеландию? — Да. А ты в Канаду? — Верно. Генри Кавилл Супермен, но ощущение, что он полный лузер, сильнее. — Когда увидимся? — Не знаю, — удивленно отвечает Люк, и вот теперь падать ниже уже некуда. Генри провожает его взглядом, совершенно не переживая о том, кто и что скажет. Неудивительно, что никто не обращает на его взгляд внимания.

* * *

Супермену по плечу любые черные дыры, а слухи о сиквеле «Человека из стали» неплохо греют душу и подогревают самолюбие. Кажется, вокруг него образовалась своя, индивидуальная капсула с табличкой «Без стука не входить. Стучать не рекомендуется». Он умеет изобразить рубаху-парня — еще бы не умел, — но табличку чувствуют все, даже когда Генри, в демократичной футболке и куртке с высоко поддернутыми рукавами, приезжает на прием в «Раундхаус». Люк не первый, кого он там видит. Он и вовсе не ожидал его увидеть, а теперь разглядывает очки, сдвинутую на затылок шляпу, непривычно короткую стрижку и чувствует себя, как Кларк Кент, случайно забывший в Смолвиле не только костюм, но и суперслух с рентгеновским зрением. Они позируют для пары фотографий, и рука Люка, лежащая на плече Генри, настолько дружелюбна, что черная дыра разверзается прямо под ней. Генри кажется, что напряженность и неестественность его позы нельзя не увидеть, но Люк не видит, и Генри вдруг понимает, что «Бессмертные» остались так далеко позади, что даже Криптон теперь ближе к нему. Вокруг полно света — на любой вкус, но никакого больше Караваджо. Он идет к машине и уже в нескольких шагах от «Астон Мартина» слышит: — Подвезешь? — Что? — спрашивает он от неожиданности. — А что? Я плохо вожу, — признается Люк. — Разве Супермен не должен спасать заблудших и помогать страждущим? — Ты путаешь его с Иешуа из Назарета, — поправляет Генри. — Садись. Тебе куда? — Южный Кенсингтон тебя устроит? — спрашивает Люк, и Генри не сразу попадает ключом в замок зажигания. А когда все же попадает, Люк притягивает его к себе и целует, роняя куда-то на пол свою шляпу. Очки он снял, еще садясь в машину. — Хотел помочь тебе определиться со своими желаниями, — объясняет он. — Либо в Кенсингтон, либо я доберусь на такси. Генри поспешно трогается с места. Шестое правило личной жизни актера выстраивается в голове само собой: когда тебя целует Люк Эванс, твоя ориентация не имеет значения. Серебристый «Астон Мартин» плавно летит по Чалк Фарм Роуд, и многочисленные лондонские огни льют золотистый свет на его пассажиров.