Молчание

МОЛЧАНИЕ Мэн Яо приходит в Облачные Глубины поздней осенью. Склоны гор кажутся объятыми пламенем — алым и золотым. Ничего красивее в своей жизни он не видел. Он ни на что не надеется и ни к чему не готовится — так он себе говорит. Надежды слишком часто оборачиваются битым стеклом, а тщательно составленные планы обнаруживают слабые места в самый неподходящий момент. Ему просто нужно знать — для этого он здесь. Каким бы ни был ответ — ему нужно знать. Адепты Гусу Лань, охраняющие ворота, неодобрительно рассматривают его. Мэн Яо понимает, что выглядит не лучшим образом — его одежда истрепалась и не отличается чистотой. Может быть, они принимают его за крестьянина какой-нибудь деревни, осаждаемой нечистью, который пришел просить о помощи. Он подает им листок бумаги, на котором написано: «Могу я увидеть Цзэу-цзюня?» — Зачем? — спрашивает охранник. — Объясни! Я передам, если это важно. Мэн Яо настойчиво протягивает ему бумагу. В любом другом клане на него давно бы уже спустили собак. В Ланьлин Цзинь… ну, там понятно. Гусу Лань на редкость терпеливы. Мэн Яо пользуется этим. Если они не заставят его уйти силой — он не уйдет, будет стоять перед воротами день и ночь. Наконец, один из охраны пожимает плечами, берет у него бумагу и куда-то уходит. Мэн Яо стоит и ждет. А потом сквозь полупрозрачный барьер, закрывающий вход в Облачные Глубины, он видит, как к воротам быстро идет Лань Сичень — хромая так сильно, что каждый его шаг похож на скачок подбитой птицы. На это больно смотреть. Но Мэн Яо не может отвести глаз. Лань Сичень подходит ближе — его напряженный взгляд вдруг меняется. Он останавливается на миг, словно его толкнули в грудь — и затем спешит еще сильнее, снимая барьер движением руки. Его глаза сияют, и в его лице, в его улыбке столько тепла, что Мэн Яо чувствует, будто земля уходит у него из-под ног. Это нереально — никто не может так смотреть на него. Так не бывает. — А-Яо, — тихо говорит Лань Сичень. — Я думал, тебя убили. Где ты был так долго? Четыре года… * * * Мэн Яо знает, что у него есть несколько минут — Вэнь Жохань занят разговором в тронном зале, Мэн Яо слышал его голос, проходя мимо. Он проскальзывает в кабинет — он уже давно научился делать это, не потревожив ни один из охранных талисманов. Он умеет класть все, до чего дотрагивается, точно так же, как было, не сдвинув ни на волос. И он натренировал свою память достаточно, чтобы ему хватило мгновений: просто пройтись глазами по письму или по карте — чтобы они отпечаталась в его мозгу. А потом, уже у себя, он сможет извлечь из памяти увиденное и записать. И передать Лань Сиченю — и это сможет еще на шаг приблизить победу, на которую они работают вместе — Лань Сичень и остальные на поле боя, Мэн Яо — в Безночном городе. Он аккуратно сворачивает карту — и слышит за спиной: — Я не помню, чтобы посылал тебя за документами. Голос Вэнь Жоханя звучит без гнева, почти задумчиво. Сердце пропускает удар, ноги становятся ватными. Мэн Яо делает глубокий вдох. — Глава ордена Вэнь, должно быть, я вас не так понял. Я думал, вам нужна… — он поворачивается со своей самой невинной улыбкой, а Хэньшен соскальзывает к нему в ладонь. Удар духовной энергии бросает его через всю комнату. На какое-то мгновение Мэн Яо отключается, и Вэнь Жохань уже перед ним, над ним, и это можно сравнить с тем, как если бы на него надвигалась стена огня. Его рука смыкается на запястье Мэн Яо, прямо поверх лезвия Хэньшена, и сжимает, и Мэн Яо даже не представлял раньше, что такая сила возможна. Вэнь Жохань сдавливает его руку, Мэн Яо чувствует, как Хэньшен врезается в его плоть, глубже и глубже. Кровь одевает его руку в ярко-красную перчатку. Потом Хэньшен рассыпается в осколки, а вместе с ним и кости Мэн Яо. Когда Мэн Яо приходит в себя, ему кажется, что в его руку вбиты железные штыри, от пальцев до плеча. Но когда он смотрит, шрамы на кисти и предплечье, хотя и свежие, уже не кровоточат. Вэнь Жохань явно использовал целительную энергию. И это не сулит ничего хорошего. На его запястьях и щиколотках цепи. Это то самое устройство, которое Мэн Яо придумал последним, и Вэнь Жохань так одобрительно отзывался об изощренности его ума. Теперь Мэн Яо предстоит самому оценить, насколько совершенно его изобретение. Мэн Яо делает то, что у него получается лучше всего: он говорит. Он говорит, что ему так жаль, что он не хотел, его заставили. Что он всего лишь один раз заглянул в карту — у него не было выхода. Он собирался, он вот-вот собирался рассказать Вэнь Жоханю обо всем, но глава ордена Вэнь был так занят, Мэн Яо не решился его беспокоить с такими мелочами. И даже когда его суставы выворачиваются, а связки рвутся, он продолжает говорить. Вся информация, которую он передавал — в ней почти не было правды, только устаревшие и ложные сведения. Орден Вэнь его дом — его приняли здесь как родного, глава ордена всегда был так добр к нему. И разве он не старался делать все, чтобы угодить господину? Вэнь Жохань рассекает слои его лжи так же легко, как рассекает его кожу, один обжигающий порез за другим. Мэн Яо плачет, трясется, умоляет пощадить его. Он готов сказать Вэнь Жоханю все, что тот хочет услышать — все, кроме одного. — Кому ты передавал сведения? — Клану Ланьлин Цзинь. Я только хотел, чтобы мой отец признал меня — вы же знаете, господин, как мой отец обошелся со мной! Но Цзинь Гуаншань не доверял мне, он не использовал мою информацию, считал ее бесполезной… Он будет говорить все, что угодно — лишь бы не выдать, кто в действительности получал его сообщения. Потому что Мэн Яо знает — если Вэнь Жоханю придет в голову использовать его для передачи дезинформации, он не может допустить, чтобы Лань Сичень попал в ловушку. — Как я устал от твоей лжи, — говорит Вэнь Жохань, и Мэн Яо захлебывается кровью после очередного удара. Он сдает старые тайники, где оставлял информацию — они уже давно не используются, это безопасно, а на их обыск уходит несколько дней. Вэнь Жохань в ярости, и Мэн Яо платит за это, но он думает, что это выиграло для Четырех Великих Кланов немного времени — чтобы продвинуться вперед, чтобы сузить круг вокруг Безночного Города. Так или иначе, с Вэнь Жоханем будет покончено; доживет ли до этого Мэн Яо — другой вопрос. Но, выгадывая время для Лань Сиченя и Не Минцзюэ, в какой-то момент Мэн Яо понимает, что сам себя обыграл. Сколько он себя помнит, он всегда принимал средства, позволявшие скрывать, что он омега. Ему было почти пятнадцать, когда стало понятно, кто он — его мать была еще жива, и Мэн Яо помнит, как она ломала руки, бледная от расстройства. «Твой отец не примет тебя, если узнает», твердила она, «пускай не альфа, никто не поверит, что ты альфа — но хотя бы бета!» Она истратила последние деньги на то, чтобы купить ему травяной сбор, подавляющий течку. И с тех пор Мэн Яо всегда заботился об этом сам; это было его абсолютным приоритетом. Даже если ему приходилось выбирать, купить еду или нужные ему травы — он покупал травы. Благодаря этому он мог жить как бета. Выглядеть бетой в глазах остальных. Правда, для его отца в итоге это не имело значения… В Безночном городе у него был необходимый запас, но после провала — конечно, он пропускает все сроки. Мэн Яо обреченно видит, как во время очередного допроса лицо Вэнь Жоханя меняется, как он втягивает носом воздух. Это даже еще не течка, только самое-самое ее начало, альфа с более слабой духовной силой даже еще не заметил бы. Но от Вэнь Жоханя ничего не ускользает. — Ты омега, — говорит он, и очередная кость в теле Мэн Яо остается не сломанной. Вэнь Жохань задумчиво рассматривает его. К тому времени оба его сына мертвы. — От тебя может быть кое-какая польза, — говорит он. — Но я не собираюсь больше выслушивать твою ложь. Вэнь Жохань отрезает ему язык прямо перед тем, как спаривается с ним. Мэн Яо почти в бессознательном состоянии от боли, поэтому мало что помнит. Только то, что он стоит на четвереньках, и пытается не задохнуться от заполняющего горло вкуса крови и горелого мяса. Он не знает, реагирует ли его тело на спаривание, как положено омеге, и в какой-то мере чувствует облегчение от этого. Он не хотел бы принадлежать Вэнь Жоханю — не ему! Но у него нет выбора. И он все-таки чувствует, когда зубы Вэнь Жоханя смыкаются на его шее, и дрожь, которая проходит сквозь него — не только от боли и отвращения. Вэнь Жохань берет его всего лишь один раз — одного раза достаточно. — Ты будешь жить, пока не родится ребенок, — говорит он. — Потом я позволю тебе умереть. Вэнь Жохань не рассчитывает, что метка, поставленная на его шее, сделает Мэн Яо послушным и безобидным. Он не оставляет Мэн Яо ни шансов для побега, ни возможности для самоубийства. Он прикован к стене за правую руку, опоясанную шрамами от Хэньшена — так, что едва может пошевелиться. Это мучительное положение, медленная пытка, которая не убивает, но изнашивает его тело и разум. Раз в день кто-то из слуг приносит ему воду и еду и позволяет воспользоваться отхожим ведром. Вэнь Жохань заходит изредка, ощупывает его живот бесстрастными жестами. — Осталось ждать семь месяцев, — говорит он. — Еще шесть. Еще пять. Когда Вэнь Жохань дотрагивается до него, Мэн Яо чувствует, как метка на его шее пульсирует. Он почти рад, что цепь не позволяет ему двигаться, иначе он не уверен, что не попытался бы потянуться ближе к Вэнь Жоханю, продлить контакт между его жесткими руками и своим телом. Любой омега в присутствии своего альфы — альфы, от которого он ждет ребенка — будет хотеть, чтобы его касались, держали в объятиях, ласкали. Мэн Яо прокусывает губу до крови, пытается сосредоточиться на своем дыхании, чтобы не пошевелиться, не начать молить глазами и телом о прикосновении, о том, чтобы его альфа был с ним. Это то, чего Мэн Яо всегда боялся: потерять себя, жаждать, чтобы кто-то обладал им — только потому, что этот кто-то поимел его в определенный момент цикла. Он надеялся, что ему удастся избежать этого. Не удалось. Его живот растет. Он не знает, что происходит во внешнем мире. Тем слугам, что приносят ему еду и убирают за ним, не разрешено с ним разговаривать. Только иногда, когда дверь открывается и закрывается, он успевает уловить обрывки фраз. — Потери… Вэй Усянь… мертвецы… отступление… Мне жаль, что я не сделал большего, думает Мэн Яо. Если бы я мог сделать больше, все было бы уже закончено. Вэнь Жохань выглядит так, будто вообще не спит. Его огненные глаза стали похожи на черные угли. Он перестает сообщать, сколько месяцев Мэн Яо осталось жить. Когда слуги не приходят, Мэн Яо понимает, что это то, чего он так ждал. И хотя комната, где он заперт, почти звуконепроницаема, ему кажется, он все-таки слышит крики и звон мечей, и порой до него доносится далекий, дикий звук флейты. Бои за дворец продолжаются трое суток. Когда все затихает, Мэн Яо не знает, кто войдет в его комнату. Он не верит, что Вэнь Жохань мог победить — но кто знает, глава ордена Вэнь слишком силен. Никто не приходит еще два дня, и к тому времени Мэн Яо уже не может думать практически ни о чем, кроме того, как сильно ему хочется пить. Когда дверь распахивается, перед ним солдаты в форме Цинхэ Не. Знакомых лиц среди них нет. Может быть, все те, кого Мэн Яо знал, когда служил Не Минцзюэ, погибли. Или просто так получилось. Они стоят и смотрят на него. Рассматривают его как какого-то диковинного зверя — и Мэн Яо сознает, что именно так и есть. Он похож на животное — голый, на цепи — и как животное, он не может ничего им ответить, когда они тыкают в него ножнами, спрашивая: — Чей ты омега? Чей ребенок? Он и есть животное, когда видит на поясе одного из них фляжку с водой, умудряется дотянуться до нее, и жадно пьет, захлебываясь, и слышит, как они обсуждают его. — Посмотри на его шрамы… Эти Вэни отвратительны, и омеги у них такие же… Думаешь, он Вэнь Жоханя? Эй, омега, твой хозяин мертв, ты знаешь? — Что здесь происходит? Голос, который звучит позади толпы, громкий и властный, и Мэн Яо вдруг хочется, чтобы его никогда не находили, чтобы он так и умер в этой комнате от голода и жажды, пусть бы его нашли потом, тогда ему было бы все равно. Солдаты расступаются, и Не Минцзюэ входит в комнату. Мэн Яо видит, как у него занимает несколько мгновений, чтобы понять, кто перед ним — как его глаза распахиваются в узнавании. А потом лицо его искажается от гнева и отвращения. — Ты… ты… — говорит Не Минцзюэ, и его голос страшен. — Мэн Яо, этого ты хотел? Он поднимает Бася, и Мэн Яо знает, что вот и все, на этом все закончится. Он закрывает глаза. — Это почести, о которых ты мечтал? — шепчет Не Минцзюэ. Удара саблей так и не следует. Мэн Яо все еще жив — слишком долго — и когда он смотрит на Не Минцзюэ, ему кажется, что лучше бы тот убил его. Чтобы не видеть этого горя, этого стыда на его лице. Как будто позор Мэн Яо — это его позор, как будто Мэн Яо все еще может разочаровать его. Как будто Не Минцзюэ не все равно. И когда он спрашивает: — Чей это ребенок? Вэнь Жоханя? — Мэн Яо не хочет врать и кивает. * * * Он снова заперт — правда, на этот раз ему позволили одеться. Все подземелья дворца забиты пленными из клана Вэнь — но для Мэн Яо выделена отдельная камера. Когда приходит его очередь для допроса, перед ним офицер в одеждах клана Цзинь. Мэн Яо не знает его лица — похоже, он не из высоких чинов. — Значит, Мэн Яо, — скучно говорит он, перелистывая бумаги. — Сын шлюхи стал шлюхой Вэнь Жоханя. Как-то совсем не удивительно. Ордену Ланьлин Цзинь повезло, что мы вовремя избавились от такого мусора. Что молчишь? Ничего не хочешь сказать в свою защиту? Мэн Яо открывает рот, демонстрируя обрубок языка. — Вэнь Жохань любил пожестче? — говорит офицер. — Даже то, что ты пытал и убивал ради него, не помогло? Когда захотел сделать тебя своей подстилкой, то не пощадил? Мэн Яо теряет самообладание, тянется за листком бумаги, хватает кисточку. «Я работал на вас», — пишет он. — «Спросите Цзэу-цзюня». Офицер читает — и на него это не производит ни малейшего впечатления. — Как удобно, — качает он головой, — когда Цзэу-цзюнь не может ничего подтвердить. И Мэн Яо не может дышать. Он все время ждал — да, напоминал себе, что это мало что изменит, он все равно остается омегой Вэнь Жоханя и инкубатором для его ребенка — но он ждал, что Лань Сичень придет. Придет и скажет, что Мэн Яо помогал ему, что Мэн Яо был разведчиком, а не предателем — пусть даже в конце он уже и не мог принести никакой пользы. Лань Сичень не приходит, но Мэн Яо говорит себе, что он просто пока не знает, или он занят, но он обязательно придет. И все это время Лань Сичень был мертв? Его больше нет? Его больше нет? Даже в худшие моменты мир Мэн Яо был не совсем темным, потому что в нем был Лань Сичень. Пусть далеко, пусть не рядом, пусть они могли не видеться месяцы, даже годы — но он был. Мэн Яо не сознает, что он делает — только через какое-то время до него доходит, что из его рта вырываются невнятные, бессмысленные звуки — что он раскачивается из стороны в сторону, вцепившись в волосы — и офицер в одежде клана Цзинь смотрит на него с презрением. — В ближайшее время мы решим твою судьбу, — говорит он. * * * Конечно, речь о том, чтобы позволить жить ребенку Вэнь Жоханя, даже не идет. Некоторые разногласия вызывает лишь вопрос, стоит ли убить их обоих прямо сейчас, или следует рассматривать Мэн Яо как отдельную личность — убить ребенка после рождения, и вынести приговор Мэн Яо в соответствии с его преступлениями. В итоге возникает третий вариант. Кто-то замечает, что ситуация представляет собой интерес в плане эксперимента. Обычно такое не делается. На таком позднем сроке, как у Мэн Яо, это не делается никогда. — Но кто знает, в каких случаях это может оказаться важно, — звучит предложение. — Вдруг когда-нибудь будет необходимость прервать беременность ради спасения жизни омеги. У нас есть шанс узнать, как это возможно сделать. Мэн Яо думает, что все равно никогда не хотел этого ребенка. Ему следует радоваться, что все разрешится вот так, не правда ли? Они приводят Вэнь Цин. Она выглядит бледной, кажется, она не меняла одежду неделями. Она смотрит на Мэн Яо, потом на сопровождающих ее охранников, на лекарей, которые собираются присутствовать при операции. — Я не буду этого делать, — говорит она. — Закрой рот, девка Вэней, — орут на нее. — Хочешь, чтобы тебя по кругу пустили? — Он умрет, — говорит Вэнь Цин. — Точно умрет? — спрашивает один из лекарей. — Почти наверняка. — Значит, почти. Так дай ему шанс выжить, женщина. Вэнь Цин хмурится, смотрит на Мэн Яо — может быть, она ждет, что Мэн Яо глазами скажет ей, чего он хочет. Он не собирается облегчать ей выбор. Он не хочет этого ребенка. Он хочет ребенка. Он не хочет умирать. Он не против умереть. Может быть, он уже мертв. В итоге, она использует иголки, чтобы он заснул, и когда он просыпается — он все-таки просыпается — все уже закончено, и на его животе тонкий длинный шрам. Через некоторое время после этого метка, оставленная Вэнь Жоханем, наконец, перестает пульсировать. Это облегчение, но Мэн Яо чувствует себя опустошенным. То, что он послужил для науки в качестве эксперимента, идет в зачет для части его преступлений в Безночном городе. Его приговаривают к четырем годам общественных работ. Общественные работы — это эвфемизм, конечно. Мэн Яо повезло — так ему говорят. Он мог бы оказаться на полях, где приходится трудиться по щиколотку в воде, с рассвета до заката. Или в каменоломнях — там вообще дольше трех-четырех месяцев не выживают. Но он все-таки омега. Ему позволено выплатить репарации победителям своим телом. Мэн Яо не единственный в таком положении. Большую часть омег клана Вэнь используют так же — по крайней мере, тех, кто еще молод и способен вызывать желание. Женщин тоже, вне зависимости, являются ли они омегами или бетами. Те, чья духовная энергия достаточно высока, чтобы представлять собой угрозу, получают татуировку на солнечном сплетении — печать, перекрывающую духовные силы. Шрамы на теле Мэн Яо снижают его привлекательность в глазах некоторой части клиентов — но то, что он был последним омегой Вэнь Жоханя, вызывает к нему особый интерес. Так что в посетителях у него нет недостатка. Все омеги, отрабатывающие свой долг перед обществом, получают отвары, подавляющие течку — а то вдруг какой-нибудь альфа привяжется сильнее, чем нужно, тем более, если произойдет беременность. Мэн Яо думает, что мог бы обойтись и без отваров. Он знает, что после операции, проведенной Вень Цин, других детей у него не будет, но он подозревает, что в его теле нарушено гораздо больше. Возможно, у него уже никогда не будет течки. Как раз то, чего он всегда хотел, не так ли? Впрочем, пока это не имеет значения. Ничего не имеет значения. На ближайшие четыре года он всего лишь — рот и задний проход для каждого, кто захочет им воспользоваться. Он не сопротивляется. Ему не нужна лишняя боль. Он довольно быстро обучается, что надо делать ртом и как использовать горло, чтобы все побыстрее заканчивалось. Он знает, как надо двигаться — или не двигаться — когда его берут сзади, чтобы это доставляло наименьший дискомфорт. Конечно, когда его используются сразу трое или четверо, все эти навыки не очень помогают. Тогда на его теле слишком много рук, и чаще всего они хотят сделать ему больно, и делают. И проходит совсем немного времени, а он уже знает и то, как два члена одновременно растягивают его анус, и как некоторым нравится вгонять ему член в горло так глубоко, что он не может дышать. И как есть те, кому доставляет удовольствие стискивать руки у него на горле, чтобы чувствовать, как он дергается на члене, входящем в него. Он привык вымывать из себя чужую сперму, и если она смешана с кровью, его это не пугает. Он не считает дни. Но он запоминает лица. Если он может приложить к ним имена — то хорошо. Если нет, то цветов клана достаточно. Оставшись один, он проводит пальцами по шрамам, оставленным осколками Хэньшена. Иногда ему кажется, что части лезвия все еще там, внутри его плоти, его костей. Он думает о том, как когда-нибудь его меч снова составит себя — прорастет сквозь его руку, часть его, которую у него никому не отнять. * * * Не Минцзюэ навещает его впервые через шесть месяцев. Он заходит, выглядя слишком большим для комнаты Мэн Яо. Он выглядит неловко. — С тобой достойно обращаются? — спрашивает Не Минцзюэ после паузы. Мэн Яо кивает. — Хорошо. Хорошо, — говорит Не Минцзюэ. — Когда ты искупишь свои преступления, выполнишь свой долг перед обществом — ты сможешь начать жизнь с чистого листа. Это довольно идеалистичный взгляд на вещи, но если Не Минцзюэ хочется сохранять свои иллюзии — пусть так. — Если бы я когда-нибудь думал, что все закончится этим, — Не Минцзюэ с горечью качает головой. — Ты был таким способным — ни один из моих помощников после тебя не мог с тобой сравниться. Ты мог добиться всего, всего! Я так многого от тебя ждал. И это правда — Не Минцзюэ был готов дать ему столько, сколько было возможно дать кому-то в его положении и с его происхождением. Но Мэн Яо казалось, что этого мало. — Вот, что происходит с теми, кто идет путем бесчестия. Посмотри на себя сейчас! Во что ты превратился! Раздвигать ноги и открывать рот для любого, кому не жалко нескольких монет. Мне тяжело это видеть, — говорит Не Минцзюэ. — Ты сам во всем виноват — но я хотел бы, чтобы мне удалось вовремя остановить тебя. Тогда, возможно, все было бы по-другому. Мэн Яо опускает голову. Не Минцзюэ делает ему больнее своими словами, чем все, что его клиенты делали с его телом. Но есть вещь, от которой будет еще больнее — и все-таки Мэн Яо придется это сделать. Он собирается с силами. Потом становится на колени, прокусывает кожу на пальце и пишет на полу: «Цзэу-цзюнь…» — Что? Что Цзэу-цзюнь? — хмурится Не Минцзюэ. — Ты думаешь, если бы он был здесь, он не сказал бы тебе то же самое? Что он не был бы разочарован в тебе так же сильно, как я? «…как он погиб?» Мэн Яо нужно это знать, потому что ему нужно знать, его ли это вина. Мог ли он это предотвратить, если бы сделал больше, если бы продержался дольше. — Погиб? — хмурится Не Минцзюэ. — Хвала небесам, он жив. Конечно, с такими ранами, как он получил — это чудо, но есть надежда, что со временем он восстановится. И Мэн Яо смотрит в пол, и слезы капают из его глаз, размывая написанные кровью буквы. — Я буду приходить к тебе, — решительно говорит Не Минцзюэ. — Ты не заслуживаешь этого — но я не могу отвернуться от тебя, несмотря на твое падение. * * * Они вместе идут дорожке. На белых плитках ни одного опавшего листа, но справа и слева земля — это ковер из шуршащего золота. Лань Сичень не сводит глаз с Мэн Яо. В его улыбке есть что-то беспомощное, словно она появляется на его губах помимо его воли. Он говорит, что не мог поверить своим глазам, когда ему принесли записку — он думал, что Мэн Яо погиб в Безночном городе, когда от него перестали приходить сообщения — и когда он увидел почерк Мэн Яо… — Как я рад, что ты пришел! — он останавливается и берет Мэн Яо за руки. Правая рука Лань Сиченя держит сильно и крепко, но левая только касается и кажется очень холодной. Мэн Яо смотрит на искривленные пальцы, словно сведенные вечной судорогой. Лань Сичень замечает его взгляд и пожимает плечами. — Да, вот так, — говорит он. — Но я могу играть на Лебин! Долго не мог, но теперь у меня получается. А-Яо, ты ничего не говоришь? Мэн Яо больше не может откладывать неизбежное, приоткрывает рот. Лань Сичень меняется в лице. Его рука продолжает стискивать пальцы Мэн Яо, и это значит, что то, что он чувствует — не отвращение. — Это сделал Вэнь Жохань? Мэн Яо кивает. Это правда — и это самый простой кусочек правды, которым он готов поделиться. Лань Сичень делает несколько глубоких вдохов, овладевает собой. — Я не хотел думать, что что-то такое могло произойти. Я… я рад, что ты жив. Я тоже рад, что я жив, думает Мэн Яо. И, может быть, я рад, что *ты* жив. Я еще не знаю. — Пойдем, — говорит Лань Сичень. — Тебе надо поесть, а потом отдохнуть. Несмотря на то, что его увечья должны были бы замедлить его, все, что Лань Сичень делает, пропитано такой энергией, что кажется, будто он все время в движении. Он все успевает делать одновременно — показывает Мэн Яо его комнату, и дает указания одному из учеников принести туда еду, и извиняется, что комната слишком скромная, и отвечает на вопросы, с которыми к нему постоянно подходят члены клана. И объясняет Мэн Яо, что когда тот отдохнет, то может найти его в его комнате — Ханьши — «или на стройке» — он показывает в сторону каркаса недостроенного павильона, и обещает показать ему все в Облачных Глубинах. Мэн Яо думает, что не сможет спать, но все-таки проваливается в сон — просыпается, когда кто-то заходит. Ему кажется, что сердце выскочит у него из груди, потому что столько лет, когда кто-то входил в его комнату, это означало только одно. Но это два ученика, они кланяются и говорят, что принесли воду для умывания и свежую одежду. Одежда, переданная Лань Сиченем, в цветах клана Гусу Лань — наверное, другой у них нет, а собственная одежда Мэн Яо годна только на выброс. Мэн Яо улыбается, надевая ее — это улыбка, которую никому не стоит видеть. И все же он не может удержаться, чтобы не провести ладонями по тяжелой ткани. * * * Однажды перед приходом очередного клиента ему завязывают глаза. Мэн Яо и раньше сталкивался с теми, кому нравятся такие игры. Но в этот раз в воздухе царит атмосфера какой-то особой важности. Слишком приглушенно звучат голоса. Слишком тщательно проверяют, насколько хорошо повязка закрывает ему глаза. Слишком настойчиво повторяют, что он не должен ни до чего дотрагиваться. Человек, который входит в комнату, приносит с собой облако аромата дорогих благовоний и шуршание вышитых одежд. Его руки, которые ложатся Мэн Яо на плечи, мягкие и холодные, ухоженные, без мозолей. Они ощупывают Мэн Яо, трогают везде — тянут за волосы, большими пальцами проводят по скулам. Два пальца нажимают ему на губы, требуя доступа. Он приоткрывает рот, и они проникают глубже — изучают обрубок языка. Его вертят, как куклу — ладонь скользит по его шее, спускается до груди, сдавливает сосок. Ногти проходят по шрамам, задерживаясь на некоторых из них. Тот, что на животе, не нравится рукам — они минуют его брезгливо, не задев даже случайно. Потом на его макушку надавливают, предлагая опуститься на колени. Член входит в его рот — глубоко, но без грубости. Рука, держащая его за волосы, направляющая его — уверенная и не причиняет боли. Мэн Яо слышит короткий вдох удовольствия, когда использует обрубок языка, чтобы ласкать головку члена. — Ты делаешь это даже лучше, чем твоя мать, — произносит полушепотом тягучий как патока голос. Мэн Яо дергается — и втыкает ногти в ладони, чтобы удержаться от желания сорвать повязку с глаз. Ему не нужно видеть, чтобы знать, кто с ним сейчас. Но ему хотелось бы увидеть. Ему не кончают в рот. Через некоторое время его поворачивают, побуждают встать на четвереньки. Член, влажный от слюны, входит в него одним движением. Все время пока с ним совокупляются, мягкие руки продолжают блуждать по его телу, мять соски, гладить горло, снова вторгаются в рот. Его члена и мошонки они никогда не касаются. Это не необычно — многие клиенты предпочитают игнорировать эти части тела Мэн Яо, и его это устраивает — гораздо больше проблем с теми, кто почему-то хочет добиться от него реакции. Напоследок его приподнимают, практически посадив на колени, спиной прижав к груди. Он чувствует вышитую ткань, касающуюся его кожи. Дыхание человека позади него отдается эхом в его теле. Мэн Яо чувствует, как зубы слегка сжимают кожу у него на шее — там, где обычно ставится метка. — Мне стоило бы признать тебя, — шепчет голос. — Тогда я мог бы быть у тебя первым. Когда Мэн Яо остается один, он дотрагивается до этого места, словно все еще чувствуя прикосновение. Его тело, его волосы пахнут дорогими благовониями. Он хотел бы думать, что ему отвратительно то, что произошло — но, на самом деле, это не так. На самом деле, он почти удовлетворен: темнота, которую он носит внутри себя, не случайна. Он унаследовал ее от своего отца так же явно, как унаследовал от матери свою мягкую улыбку. Цзинь Гуаншань никогда больше не приходит. * * * Не Минцзюэ держит свое слово — приходит раз в два, в три месяца. Мэн Яо предпочитал бы, чтобы он не приходил. Тогда ему не пришлось бы испытывать стыд, когда Не Минцзюэ морщится, чувствуя запах спермы, пропитывающий комнату. Тогда ему не пришлось бы отворачиваться и пытаться спрятать под волосами синяки, оставленные клиентами, потому что Не Минцзюэ всегда сердится, когда видит это. Тогда бы ему не пришлось молчать в ответ на все, что говорит Не Минцзюэ — чувствуя, как каждая секунда его молчания раздражает Не Минцзюэ, заставляя его заполнять это молчание своими репликами. — Как же ты мог допустить, что это произошло с тобой, — говорит он. — Как низко ты пал! Во что ты превратился? Тебе это нравится? Тебе нравится, когда тебя используют как подстилку, когда тебя передают из рук в руки как вещь, когда в тебя кончают сразу с двух сторон? Тебе нравится быть шлюхой? Когда Не Минцзюэ кричит на него, Мэн Яо, опустив голову, смотрит в пол. Потому что — чем более вульгарными становятся вопросы — тем больше Мэн Яо боится того, что может увидеть в глазах Не Минцзюэ. Пока они не встретились взглядами, еще можно делать вид, что ничего не происходит, а может быть — ничего и не произойдет. Но однажды это не помогает. — Шлюха! — кричит Не Минцзюэ в очередной раз, и он так близко, что Мэн Яо чувствует брызги слюны на своем лице, и пощечина обжигает как огонь, и ему едва удается устоять на ногах. Не Минцзюэ смотрит на свою руку, будто не узнает ее — а потом смотрит на Мэн Яо — на его рот — и это тот самый взгляд, который Мэн Яо так боялся увидеть. — Ну же… давай, — Не Минцзюэ больше не кричит, он шепчет. Его ладонь ложится на плечо Мэн Яо — не заставляя, только настаивая. Мэн Яо подчиняется ему — потому что это то, ради чего он здесь. Глаза у Не Минцзюэ полузакрыты, он тяжело дышит, и его руки возятся с завязками, такие торопливые, что даже слегка дрожат. Он подносит свой член к губам Мэн Яо так осторожно, словно думает, что тот может отказаться. Мэн Яо закрывает глаза, привычно старается дышать через нос, и расслабляет горло. Не Минцзюэ один из самых высоких людей, кого Мэн Яо знает, и природа наградила его соответственно. Несмотря на опыт, Мэн Яо немного испытывает затруднения, и он старается сосредоточиться именно на этом — а не на том, что это Не Минцзюэ наполняет его рот своим членом — Не Минцзюэ, который сказал когда-то: «Я повысил тебя не потому, что ждал благодарности за свое покровительство». Не Минцзюэ, который бросился его лечить, хотя только что видел, как Мэн Яо совершил убийство. Не Минцзюэ, который доверял ему все — от стирки белья до ответов на письма. Не Минцзюэ громко выдыхает, и его руки ложатся на голову Мэн Яо, притягивая его ближе. Это больше, чем Мэн Яо может принять, и он немного сопротивляется, и руки становятся жестче и настойчивее, не отпуская, не позволяя ему отклониться. Горло Мэн Яо дергается в спазмах, и Не Минцзюэ начинает дышать чаще, шепчет: — Да, вот так, еще, еще, — и держит Мэн Яо за волосы, и заставляет его двигаться короткими толчками, и Мэн Яо все время чувствует его член в своем горле, без мгновения перерыва, и его нос прижат прямо к паху Не Минцзюэ, и его горло горит, в глазах у него темнеет. Он цепляется за одежду, словно пытается умолять, но это не помогает. Не Минцзюэ вбивает член в горло Мэн Яо — снова, и снова, и снова — и Мэн Яо не остается ничего, только терпеть, и ждать, когда это закончится. Потом, после — Не Минцзюэ расстроен, почти в ужасе. Его трясет, он избегает смотреть на Мэн Яо. Протягивая ему платок, он говорит, что не знает, что на него нашло, и он, конечно, больше никогда, никогда… Но это ложь. Когда он приходит в следующий раз, он сперва целует Мэн Яо в губы — как будто это может все исправить — и только потом предлагает ему опуститься на колени. — Скольким ты уже сегодня отсосал? — спрашивает он, и его большой палец оттягивает уголок рта Мэн Яо, уже растянутый его членом. Еще через два визита он толкает Мэн Яо на кровать, на четвереньки, и хотя Мэн Яо делает все, чтобы расслабиться — это все равно больно, больно все время, пока член Не Минцзюэ проникает в него, больно, когда он скользит туда-сюда, глубокими, быстрыми движениями. Мэн Яо утыкается лбом в кровать и кусает ладонь, и Не Минцзюэ гладит его по голове теплой, тяжелой рукой. Когда они лежат вместе в постели — статус Не Минцзюэ слишком высок, чтобы для него действовали обычные ограничения по времени обслуживания — он обнимает Мэн Яо одной рукой, прижимая к груди. Перебирает его волосы. — Ты сводишь меня с ума, — говорит он. Он приносит Мэн Яо подарок: книгу по военному искусству, которую советовал ему прочитать еще тогда, когда Мэн Яо был его помощником, но тот не успел. А потом говорит: — Давай кое-что попробуем, я давно хотел. Ложись на спину. Не Минцзюэ сидит на кровати, и Мэн Яо видит, как он тянется за флаконом масла. Обычно Не Минцзюэ не беспокоится о таких вещах — это дело Мэн Яо, быть готовым принять его. Но когда он поливает маслом не только пальцы, но и ладонь, Мэн Яо понимает. Ему следовало бы ожидать этого — после того, как в предыдущий раз Не Минцзюэ пытался засунуть в него палец одновременно с членом — как будто ему все было недостаточно, как будто он хотел сделать что-то больше, чем остальные. — С тобой когда-нибудь это делали? — спрашивает он. Конечно; с ним делали все, что только возможно. Но ни у кого из них не были такие большие руки, как у Не Минцзюэ. Мэн Яо паникует, бросается к двери, но ему некуда бежать, да и далеко убежать не получается. Не Минцзюэ обхватывает его вокруг пояса, опрокидывает на кровать, и на этот раз Мэн Яо не может сохранять спокойствие, он пытается вырваться, пинается и вертится ужом. Масло скользит, и ему почти удается освободиться, но Не Минцзюэ снова ловит его, прижимает к кровати. — Да тише ты, — говорит он слегка раздраженно. — Не хочу тебя поранить. Вот так, давай, подними ногу. Не Минцзюэ приминает его к кровати своим весом, заставляя прижать к груди согнутую в колене ногу. Мэн Яо упирается ладонями ему в грудь — это отчаянно бесполезно. Где же Хэньшен, когда он так нужен ему… Но, конечно, его меч давно сломан, и пальцы Не Минцзюэ входят в его анус. Два пальца проскальзывают легко. Три вызывают дискомфорт. Четыре начинают жечь всерьез. Не Минцзюэ пристально смотрит ему в лицо, просовывая в него ладонь. Слишком много! Как Мэн Яо ни пытается расслабиться, он все равно чувствует, будто сейчас порвется, и теперь он боится пошевелиться. Не Минцзюэ осторожно поворачивает ладонь, растягивая его. Мэн Яо нащупывает флакон с маслом, яростно пихает его Не Минцзюэ. Тот смеется, треплет Мэн Яо по волосам. — Ну хорошо, хорошо, я же не против, не надо злиться. Он щедро льет масло поверх своей руки, не вынимая ее. Теперь ладонь поворачивается легче, жжение утихает. Не Минцзюэ подгибает большой палец, и это опять слишком, косточка не проходит. — Ну вот уже почти, — говорит Не Минцзюэ, а потом пропихивает кулак внутрь него. Мэн Яо чувствует, как его плоть подается, становится горячо и мокро, а Не Минцзюэ вводит руку все глубже, будто хочет достать до чего-то глубоко внутри него. Мэн Яо ощущает себя странно — отдельно от своего тела. Да, он знает, что у него течет кровь, и каждое движение Не Минцзюэ отдается огненными вспышками боли. Но это кажется далеким, с ним и не совсем с ним. Он перестает комкать простыню и просто лежит, позволяя Не Минцзюэ то входить глубже, то выскальзывать почти полностью. — Дыши, дыши, — говорит Не Минцзюэ, шлепнув его по лицу. Это заставляет Мэн Яо вернуться. Рука Не Минцзюэ — чужое, тупое давление глубоко внутри его живота. Не Минцзюэ целует его. — Когда мой узел будет внутри тебя, я хочу, чтобы мы не расцеплялись долго, долго, — говорит он. — Когда ты будешь моим… * * * Однажды Не Минцзюэ приходит вместе с Хуайсаном. Хуайсан вырос за те годы, пока Мэн Яо его не видел, но все равно выглядит ужасно молодо. — Ну вот, — говорит Не Минцзюэ. — Ты же знаешь Мэн Яо. Тебе нечего бояться. Он о тебе позаботится. Хуайсан выглядит до крайности расстроенным, движение его руки, когда он обмахивается веером, такое механическое, словно он в трансе. Он избегает смотреть на Мэн Яо. — Да положи ты этот веер, — раздраженно говорит Не Минцзюэ. — Пора тебе становиться мужчиной. Мэн Яо хочется убить Не Минцзюэ — и ему кажется, что сейчас ему хватит для этого сил. — Не хочу, — угрюмо говорит Хуайсан. Не Минцзюэ хватает его за плечи, трясет. Его лицо краснеет, он срывается на крик почти мгновенно. — А что ты хочешь? Картинки свои хочешь перебирать? Чашечки? Статуэтки? Птичек своих кормить? Ты мой брат! Не позорь меня! Сколько тебе лет — ты все еще девственник! Будь мужиком! — Я не хочу, — повторяет Хуайсан, а глаза у него красные от слез. — Или ты это сделаешь — или ты мне не брат! Мэн Яо опускается на колени перед Хуайсаном, осторожно развязывает завязки на его одежде. — Не надо, — говорит Хуайсан. Его член абсолютно не напряжен. Мэн Яо берет его в рот. Он умеет добиваться эрекции, у него есть и такой опыт. И Хуайсан молод, ему не требуется многого. Он стоит, заслонив рот веером, глядя в одну точку, все время пока Мэн Яо работает над ним. Когда он кончает, Не Минцзюэ хлопает его по плечу, поздравляет, говорит, что гордится им. — А я тобой не горжусь, — говорит Хуайсан монотонно и выходит. Мэн Яо сплевывает под ноги Не Минцзюэ сперму его брата. Он знает, что ему не простят такую дерзость. Но даже когда от удара у него звенит в ушах, Мэн Яо не перестает чувствовать себя насильником. * * * Каждый день Мэн Яо немного торгуется с собой, ищет оправдания для того, чтобы не принимать решения. Рано или поздно ему придется: сделать то, что он планировал… нет, не планировал, но допускал возможность — или уйти. Но не сегодня, думает он, еще не сегодня. Может быть, когда они закончат строить павильон? Мэн Яо не может отрицать, что ему нравится прилаживать доски одна к другой, сидя на верхней ступеньке лестницы и глядя, как внизу Лань Сичень изучает чертежи, весь такой сосредоточенный. — Столько всего надо сделать, — делится с ним Лань Сичень в один из вечеров, подавая Мэн Яо чай. — Так много времени упущено. Почти два года я был совершенно бесполезен, и все это время дядя один нес на себе груз ответственности. Конечно, мы уже многое восстановили в Облачных Глубинах, но сколько еще надо отстроить! И это так *дорого*, — жалуется он шутливо, — раньше я вообще не думал, откуда берутся деньги. И я даже не знаю, когда мы снова сможем провести обучение для молодежи из других кланов — и захотят ли они приехать. Иногда я чувствую себя полным неудачником — Гусу Лань заслужил куда лучшего главу. Мэн Яо улыбается и делает жест, которым показывает, насколько эта мысль кажется ему абсурдной — потому что наверняка именно это Лань Сиченю и нужно. Мэн Яо хотелось бы, чтобы этот жест был продиктован его сердцем, но он не уверен, что у его сердца все еще есть голос. — Я скучаю по Ванцзи, — говорит Лань Сичень. Его брат присоединился к Старейшине Илина на горе Луань Цзан — после того, как Вэй Усяня пытались убить из засады, а потом против него выступили объединенные силы Ланьлин Цзинь и Цинхэ Не. Не Минцзюэ рассказывал Мэн Яо об этом походе — который не увенчался успехом. И несмотря на то, что Цзинь Гуаншань до сих пор продолжает заявлять, что Вэй Усянь с его Путем Тьмы слишком опасен и с ним надо разобраться, большинство как-то охладело к этой мысли. — Знаешь, — говорит Лань Сичень, словно открывая секрет, — у них скоро будет ребенок, у Ванцзи и Вэй Усяня. Мой брат будет отцом! Пожалуй, Мэн Яо стоило бы изобразить, насколько он удивлен и рад — ведь так положено реагировать на подобные известия. Но он не может себя заставить, да и не очень хочет заставлять. Несколько дней спустя Лань Сичень смотрит, как Мэн Яо спускается с крыши. — Ты двигаешься так, будто у тебя все болит, — говорит он. — Пойдем, я покажу тебе одно местечко. Если честно, мне тоже это нужно, Он приводит Мэн Яо к источнику. — В первый момент это не очень приятно, — говорит он, — но это действительно поможет. И начинает раздеваться. Мэн Яо не может поверить своим глазам. Ему приходится призвать все свое самообладание, чтобы не развернуться и не уйти. В ушах у него шумит. У него занимает некоторое время, чтобы начать мыслить здраво. Это Лань Сичень, напоминает себе он. Когда они вместе прятались от Вэней, у них не было особой возможности скромничать друг перед другом. Так что сейчас ни Мэн Яо не увидит ничего такого, что не видел бы раньше — ни Лань Сичень. Ну, или Лань Сичень так думает. Лань Сичень быстро соскальзывает в источник, но Мэн Яо успевает заметить, что вся левая часть его тела выглядит так, будто была разобрана на кусочки, а потом неаккуратно, без старания, сшита обратно. Его левая нога короче правой, его левая рука как сухая ветка. Должно быть, ему больно каждый день, думает Мэн Яо, может быть, каждую секунду. — Давай же, А-Яо, — говорит Лань Сичень, — тебе сразу станет легче. Стиснув зубы, Мэн Яо решительно раздевается. Он слышит короткий вдох, который издает Лань Сичень. По сравнению с Лань Сиченем, его шрамы не выглядят так ужасно. Но в них есть система. — Если ты когда-нибудь захочешь мне рассказать, — говорит Лань Сичень, — я буду готов слушать. Что ж, наверное, время пришло. Вечером Мэн Яо садится напротив Лань Сиченя в Ханьши, берет бумагу и кисть и начинает писать. Некоторые вещи в своем рассказе он опускает — например, визит Цзинь Гуаншаня — но ничего такого, что потом можно было бы кинуть ему в лицо, обвинив во лжи или приукрашивании фактов. Он смотрит, как Лань Сичень читает и как его лицо белеет, его руки дрожат. Мэн Яо не может отрицать, что, возможно, именно ради этого момента он и пришел в Облачные Глубины — и он не хочет пропустить ни одной детали. Лань Сичень кладет листы бумаги на стол — осторожно, почти благоговейно, а потом сидит некоторое время, опустив голову. И когда он поднимает глаза, Мэн Яо видит в его взгляде такое отчаяние, что все его планы, все подготовленные им линии поведения, кажется, теряют смысл. — Что я наделал… — говорит Лань Сичень. — Я сломал тебе жизнь! Конечно, Мэн Яо думал об этом. У него было очень много времени, чтобы уделить внимание каждой мысли, изучить со всех сторон каждый вариант событий. И конечно, он вполне сознает, что если бы Лань Сичень тогда выступил в его защиту, рассказал бы о его роли — скорее всего, это привело бы только к тому, что Мэн Яо был бы мертв. Слишком неоднозначную фигуру он бы собой представлял — от таких обычно избавляются. Вот только, может быть, знать, что Лань Сичень не отвернулся от него, для Мэн Яо было бы важнее, чем выжить. Но… но Лань Сичень не отвернулся от него. Никогда не отворачивался. Мэн Яо видел своими глазами: с такими ранениями Лань Сичень месяцами должен был быть на грани между жизнью и смертью, а потом еще дольше прикованным к постели. И он думал, что Мэн Яо мертв, что Вэнь Жохань раскрыл его и убил. Это правда. Мэн Яо может это нравиться или не нравиться, но это правда. Лань Сичень не виноват. Просто так сложилось — часть из этого судьба, часть — поступки других, и с этими другими у Мэн Яо свои расчеты. Но Лань Сичень не виноват. Когда Мэн Яо шел в Облачные Глубины, он был готов узнать, что он никогда ничего не значил для Лань Сиченя. Что тот переступил через Мэн Яо, оставив его в прошлом, никогда не вспоминая о нем. Он был готов к тому, что Лань Сичень — равнодушный лицемер, который просто умел это скрывать лучше прочих. Мэн Яо даже смог бы убить его, если бы почувствовал необходимость этого, если бы счел это заслуженным. Но Мэн Яо не *хотел* его убивать. Не хотел его ненавидеть. Он рад, что ему не надо ненавидеть. Даже если он пока не знает, может ли любить. — Прости меня. Прости, прости, — монотонно повторяет Лань Сичень, кажется, сам не сознавая, что делает. Он сидит, съежившись, будто став меньше, закрывая рот ладонью. Мэн Яо осторожно прикасается к нему — правой рукой, но призрачные обломки Хэньшена под его кожей на этот раз не напоминают о себе, не стремятся вырваться наружу. Лань Сичень хватается за него, держит так крепко, словно от этого зависит его жизнь. И Мэн Яо сдается и позволяет себе обнять его, и мокрое лицо Лань Сиченя прижимается к его плечу. * * * Чем меньше времени остается до освобождения Мэн Яо, тем чаще Не Минцзюэ говорит о будущем. — Когда тебя отпустят, — говорит он, — я заберу тебя в Цинхэ. У тебя начнется течка, и я поставлю на тебе свою метку. Мне все равно, кто и что будет говорить. И мне все равно, что у тебя не будет детей, я всегда найду, кто мне выносит парочку. Твое положение будет официальным — можешь не волноваться. Да, возьми меня в Цинхэ, думает Мэн Яо. Не будет у меня течки, но ты этого не узнаешь. В день, когда Мэн Яо отпускают, в Башне Карпа проходит конференция заклинателей. Не Минцзюэ не приходит забрать его. Он присылает Хуайсана. Мэн Яо выходит на улицу впервые за четыре года. То место, где была татуировка, горит — сводить ее было гораздо больнее, чем ставить. Но он чувствует, как его духовные силы снова текут сквозь его тело, пусть пока еще и очень тоненькими струйками. — Ты хочешь ехать в Нечистую Юдоль? — спрашивает Хуайсан. Мэн Яо смотрит на него, ожидая пояснений. — Мой брат подготовил комнаты для тебя. Он официально объявит тебя своим омегой. Ты хочешь ехать в Нечистую Юдоль? Ты можешь не ехать, — добавляет Хуайсан. — Я скажу, что ты сбежал, а я не смог тебя остановить. Вот, — он протягивает небольшой мешочек с серебром, — все, что у меня есть. Мэн Яо не принимает. — Это не проверка, — нервно говорит Хуайсан. — Мне кажется… это неправильно, то, что между вами происходит. Если ты хочешь, то, конечно, ты можешь поехать, но если нет, то не надо. Мой брат — он так изменился. Я почти его не узнаю. Может быть, вам лучше… не быть вместе. Мэн Яо берет мешочек и кланяется. Ты знаешь, что ты сделал, Хуайсан, думает он. Ты только что купил своему брату еще несколько месяцев жизни. Серебра в мешочке хватает на еду — и на ночлег при необходимости. Если есть варианты, Мэн Яо не тратится и спит в сараях или под деревьями. Иногда Мэн Яо удается найти работу на день-на два, обычно за еду, но это тоже позволяет растянуть запас серебра на подольше. Он осторожен — он не знает, насколько это необходимо, но он не собирается допускать ошибок. Наконец, он добирается до Облачных Глубин. * * * Идет такой сильный дождь, что стройку на сегодня пришлось прекратить. Они вместе сидят в Ханьши, слушая капли, падающие в листья. — У нас гость, — говорит Лань Сичень. — Я получил твое письмо, брат, — говорит Не Минцзюэ, входя. — Как твое самочувствие? — А в следующий миг его глаза становятся дикими, когда он видит Мэн Яо. — Он здесь?! Что он здесь делает? — Брат, — Лань Сичень встает, — я должен сказать тебе. Мэн Яо был нашим разведчиком. Это он передавал нам сведения из Безночного города. Я позабочусь о том, чтобы об этом узнали все, но тебе я хотел сказать первому. Мэн Яо мог бы спросить: ты правда думаешь, что это важно? Но так оно и есть — Лань Сичень так думает. И в какой-то степени Мэн Яо… не против этого. Не Минцзюэ смотрит так, будто слова Лань Сиченя не имеют смысла. — Да, да, — говорит он, — я слышал эту байку. Никто в это не верит. — Это моя вина, — говорит Лань Сичень. — Я ужасно ошибся. Если бы я назвал тебе его имя… Да что бы это изменило? — Да что бы это изменило?! — бросает Не Минцзюэ. — Он то, что он есть — и ничем другим быть не может! — То, что он есть, — повторяет Лань Сичень задумчиво. Он не улыбается. Пожалуй, вот таким — с суженными глазами и холодноватым выражением лица, он кажется еще красивее, думает Мэн Яо. — Ты его не знаешь! — Не Минцзюэ разрубает воздух ребром ладони, как саблей. — Он… он… — Прошу тебя, брат, подумай, какие слова ты собираешься использовать. — Он убийца, — говорит Не Минцзюэ. — Ты знаешь, что он сделал? То место, где он отбывал наказание — его больше нет! Через два дня после того, как Мэн Яо его покинул, оно сгорело. И эти смерти заклинателей — ты не слышал о них? О, в основном они выглядят как несчастные случаи, и их ничего не связывает — кроме того, что все они в свое время посещали этого… этого… Оказывается, Не Минцзюэ не так прост, думает Мэн Яо. Кто бы мог предположить, что он сопоставит. Для этого ему нужно было знать о клиентах Мэн Яо не меньше, чем сам Мэн Яо. — Разве ты не видишь, он опять взялся за свое! Он опять убивает — и наверняка оправдывает это каким-то воображаемым ущербом, нанесенным ему! — Я уверен, что это просто совпадение, — говорит Лань Сичень. — Но в любом случае, я не могу сказать, что сожалею о смерти людей, способных на такое. Изнасилование — одно из самых отвратительных преступлений. Не Минцзюэ дергается, будто Лань Сичень его ударил. — Никто его не насиловал! — вырывается у него. — Он никогда не сопротивлялся! Ты сам это сказал, думает Мэн Яо. О том, что было между ним и Не Минцзюэ — он тоже умолчал, когда писал для Лань Сиченя. Полагал ли он, что Лань Сичень ему не поверит? Во всяком случае, он не хотел этого проверять. Лань Сичень стоит очень тихо — и очень долго молчит. Не Минцзюэ тяжело дышит, на лбу у него капли пота. — Ты болен, брат. Ты очень болен, — наконец, говорит Лань Сичень. — Я хотел бы тебе помочь, но я не думаю, что могу. Поезжай домой. — Почему ты его защищаешь? — Не Минцзюэ спрашивает растерянно. — Или ты хочешь его себе? Ты хочешь его себе! О, он это умеет, соблазнять. Я готов был забрать его в Нечистую Юдоль, готов был признать его своим! А что ты собираешься с ним делать? Все знают, что с твоим переломанным телом ты ничего не сможешь ему дать! Каково тебе будет, когда у него начнется течка, и он будет искать в твоем клане, на чей член ему залезть? Мэн Яо встает. Не Минцзюэ смотрит на него, стискивая рукоять сабли; его глаза в равной степени полны ненависти и желания, его белки алые от лопнувших сосудов. Под его взглядом Мэн Яо становится перед Лань Сиченем, спиной прижимаясь к его груди. Он протягивает руку назад и наклоняет голову Лань Сиченя — так, как если бы тот собирался пометить его. Через несколько мгновений Лань Сичень обнимает его. Мэн Яо не чувствует зубов, только прикосновение губ. Глядя в глаза Не Минцзюэ, он улыбается. Не Минцзюэ медленно разжимает руку на рукояти Бася. — Ты пожалеешь, что впустил его в свою жизнь, брат, — говорит он. — Как я жалею каждый день. Он качает головой, поворачивается и уходит. Мэн Яо кладет руку поверх рук Лань Сиченя — чтобы тот не думал, что может отпустить сейчас, когда они остались одни. — Ты действительно убил их? — спрашивает Лань Сичень. Мэн Яо кивает. — Ты можешь пообещать, что больше не будешь убивать? Он качает головой и сразу кивает. Если я останусь здесь с тобой, думает он, может быть — пускай живут. Он предоставляет Лань Сиченю самому выбрать ответ. — Хорошо, — говорит Лань Сичень и переплетает их пальцы. КОНЕЦ