Справедлива ли судьба?

      — Как давно ты куришь? — тихо спрашивает Донён.       — Я ещё и пью, и матерюсь, хён, — хрипит Донхёк, бесцеремонно делая первую затяжку.       — Курить вредно, — нерешительно говорит Донён, поджимая губы.       Донхёк на это лишь горько усмехается:       — Где была твоя забота, когда я в ней нуждался, хён? — он даже не поднимает взгляда на старшего брата.       Солнце давно скрылось за горизонт, а город накрыло холодным осенним воздухом. Они сидят в парке на самой дальней лавочке. Донхёк смотрит перед собой, куда-то в пустоту, игнорируя цепкий взгляд старшего, будто его тут нет, как и всю Донхёкову жизнь…       — Я… — Доён хочет что-то сказать, но будто противный ком в горле мешает. Он лишь молча смотрит на дрожащую Донхёкову руку, которой тот подносит сигарету к губам и делает несколько резких затяжек.       — Зачем ты позвал меня? — после короткой паузы задаёт очевидный вопрос Донхёк.       — Хотел извиниться… — шепчет Донён.       Донхёк резко распахивает глаза, в их уголках появляются намёки на слёзы, но он тут же берёт себя в руки, быстро моргая. Он тушит сигарету о край скамейки, затем поворачивается к брату, и впервые за вечер осознаёт, что тот реальный, что вот он здесь, только руку протяни.       — Разве я когда-нибудь имел для тебя значение? — его тон спокойный и ровный, а на лице медленно расползается уставшая улыбка. Он смирился. Он вырос. Донхёк больше не тот истеричный подросток, который думал, что всё будет так, как он того захочет. Больше нет того наивного ребёнка. — Сомневаюсь, — Донхёк качает головой, стараясь не заплакать от абсурдности ситуации, на которую сам же подписался.       Если бы кто-нибудь сказал ему тогда, в раннем детстве, что судьба тоже совершает ошибки, а жизнь может совершенно неожиданно ударить ножом в спину — он бы не поверил.       — Не думаешь, что ты немного опоздал с извинениями? — спрашивает Донхёк. — Лет на восемь.       Донён молчит.       Он бросил Донхёка, сбежал, поджав хвост. Он оставил младшего сражаться одного против целого мира. Ему нет прощения. Горячие слёзы быстро скатываются по бледным щекам.       — Прости. Прости, прости меня, — шепчет, словно в бреду, Донён. — Я испугался, я так боялся общественного мнения. Мне так жаль. Мне было так больно…       — Верю, — кивает Донхёк. — Было больно. Больно, когда метка горела огнём, словно раскалённое железо прижимали к обнажённой коже, — говорит он. — Надежда на лучшее, вера в будущее, моя наивность, всё было смыто в унитаз, вместе с кровью, которой я плевался несколько суток. Весь мой мир, на который я смотрел доверчивым взглядом, разбился на миллионы острых осколков, когда меня с позором выгнали из дома, подавая тебя в пример. Ведь ты хотя бы сам ушёл, — продолжает холодным тоном Донхёк, пока Доён задыхается перед ним от слёз, ведь они чувствовали одно и то же. — Всё, что было после твоего ухода — ад, и я прошёл все его круги, чтобы прийти к тому, что ты сейчас видишь перед собой — живого меня. Я выдержал это испытание, — кивает сам себе Донхёк и продолжает тише, — потому что, если бы я покончил с собой — это было бы слишком эгоистично с моей стороны — забрать и твою жизнь тоже, ведь соулмейты не могут существовать друг без друга.       Они молча смотрят друг на друга. Донёново лицо опухло от слёз, а в глазах сотни невысказанных слов, которые Донхёк никогда не услышит.       Донхёк переводит взгляд на своё запястье, поднимает рукав тёмно-синей водолазки, обнажая кривые белые рубцы «Донён».       — Восемь лет назад, я ненавидел тебя, твоё имя, факт того, что судьба рассмеялась мне в лицо. Я хотел отрезать себе кисть, — горько усмехается Донхёк, — но передумал. Потому что я знал, какую боль испытаешь ты. Ты, ты, ты. Всю жизнь ты был самым важным человеком для меня, тем, на кого я ровнялся. Даже до появления метки я знал, что мы созданы друг для друга. В моём мире были только ты и я, — он опускает рукав обратно, — но ты решил всё за нас. И, несмотря на всю боль, обиду, на всё отчаяние, что я испытал, я простил тебя, — Донхёк истерично смеётся, наконец-то давая волю слезам. — Я простил тебя, потому что дороже тебя, у меня никого тогда не было, — на последнем слове его голос ломается. Он прижимает ладони к глазам, надавливая на веки, будто пытаясь загнать слёзы обратно.       Донён осторожно дотрагивается рукой до Донхёкова плеча, но его бьёт слабым током. Он охает от неожиданности.       — Ты предал нашу связь, — шепчет Донхёк, всхлипывая. Он грубыми движениями вытирает лицо, после поворачиваясь обратно к брату, — я навсегда усвоил этот ценный жизненный урок. Ты позвал меня, чтобы попросить прощения? — задаёт он риторический вопрос. — Я уже дал тебе ответ. Теперь твоя совесть чиста, — Донхёк встаёт с нагретого места, когда издалека замечает приближающую к ним одинокую фигуру.       Доён видит, как пустой взгляд брата резко оживает, как смягчаются черты его лица. Он поворачивается, чтобы посмотреть на незнакомого блондина в очках, который спешащим шагом подходит к их скамейке. Тот настороженно поглядывает на Донёна, взволнованно касаясь прохладной щеки Донхёка.       — Почему ты плакал, Хёк-а? — шепчет парень.       — Потому что я счастлив, что моя жизнь сложилась так, как она сложилась, что я встретил тебя, Джено-я, — искренне улыбается Донхёк. — Пойдём, Ренджун с ума сойдёт, если мы опоздаем.       Когда Донхёк бережно берёт Джено за руку, Доён цепляется взглядом за чистую кожу на запястье блондина, где должна быть метка. Он ловит нечитаемый взгляд младшего брата, навсегда прощаясь с самым родным человеком.

***