Слишком мало тебя

-+-+-+-+-+-+- POV Ален День был ослепительным, и лучи яркого солнца беспощадно жгли мне макушку и плечи моего чёрного, строгого костюма. Жизнь вокруг била ключом, буйно расцветая красками с каждым новым вздохом упоительного весеннего воздуха. Тогда это показалось мне жестоким – неуместная насмешка природы; слишком уж разительным был контраст между убитыми горем, заплаканными лицами скорбящих и прозрачными, синими небесами, безучастно взирающими на растянувшуюся далеко внизу похоронную процессию. Я помню, какой гладкой на ощупь была лакированная крышка твоего гроба, и ещё она оказалась тёплой – прощальный поцелуй горячего солнца твоего родного Сан-Паулу. Я прикрыл тяжёлые веки и резко вдохнул. Я старался представить твоё обескровленное лицо, практически сливающееся с белоснежными больничными простынями: лишённое дыхания жизни, лишённое цвета, навеки застывшее и неподвижное, словно у манекена. Я часто спрашивал себя, осмелился бы я на самом деле взглянуть в него, если бы мне представилась такая возможность... Но вместо этого в тот роковой день рядом с тобой был Герхард. Казалось, что мой мир замер в то страшное мгновение, когда проклятый поворот Тамбурелло оборвал твою жизнь, и пламя, некогда пылавшее у тебя внутри столь неистово, вдруг угасло. Множество раз я мысленно задавал твоему Богу один и тот же вопрос. Почему? Он так никогда и не снизошёл до ответа мне. Ночами непрекращающаяся бессонница подтачивала мою психику, днями же меня неотступно преследовал взгляд твоих тёмных, жгучих глаз. Я прислушивался к безмятежному, ровному дыханию спящей рядом Энн-Мари, проклиная себя за неверность в сердце, потому что я до сих пор любил тебя: как приговоренный к смерти любит петлю вокруг шеи, как смертельно раненный ищущий спасения в яде, который, наконец, прервёт его длительные мучения. Я будто разрывался изнутри, и моя совесть не давала мне покоя не только за абсолютную готовность к измене, но и за то, насколько горько я сожалел о том, что так никогда и не узнал каковы на вкус твои полные губы, каково прикосновение к твоей поцелованной солнцем коже, каково это быть опаленным силой твоей страсти… Ты думал, что я презираю тебя. Считал, что я иногда бывал слишком слабым и, возможно, так оно и было. Ты заставлял меня чувствовать полнейшую беспомощность перед лицом собственного запретного желания. Тебя. Воспоминания подобны отраве, которая разъедает меня, но я всё равно дорожу ими, потому что по-другому и быть не может. Эти твои греховно длинные ресницы, оттеняющие гладкую кожу щёк с созвездием мелких веснушек, эти буйные, густые кудри и чувственные губы, которые ты искусывал в моменты предельной концентрации, когда нервная энергия, казалось, пульсировала в каждой клеточке твоего стройного, молодого тела. В тебе было столько жизни. По-прежнему сложно поверить в то, что вся она каким-то непостижимым образом вытекла на бетон трассы в Имоле; текла и текла, пока под твоим распростёртым телом не образовалась огромная алая лужа крови – наглядное свидетельство твоей смертной природы; того, что твой пламенный дух был заключен в такое же, как и у всех, тело из плоти и крови. «Он неуязвим», – любили повторять многие вращавшиеся на твоей орбите, сраженные твоей природной харизмой и магнетизмом. Я тоже стал жертвой твоих чар, но в моём конкретном случае период упорного отрицания очевидного слишком затянулся. Судзука, 1990 год. Ты хладнокровно «выбил» мою гоночную машину с трассы, врезавшись в болид Ferrari сзади, с педалью газа вжатой в пол – безумный шаг продиктованный жаждой мести и твоим широко известным нежеланием подчиняться вышестоящим авторитетам. Сердце бешено колотилось у меня в глотке и липкие от пота ладони вцепились в руль мёртвой хваткой. Меня сильно замутило, и шум крови в ушах, казалось, вытеснил все окружающие звуки. Эгоистичный засранец. Перед глазами плыло, и воздух врывался в мою судорожно вздымающуюся грудь ничтожными порциями. Я не мог поверить, не мог осознать всю чудовищность твоего поступка. Ты ведь действительно был готов утянуть меня с собой на тот свет, не так ли? Мне чертовски хотелось подбежать к тебе прямо там, схватить за плечи, встряхнуть со всей силы, стащить с тебя жёлтый шлем и прокричать в твоё лицо безумца один единственный вопрос: «Что твой ненаглядный Бог скажет на всё это?!» Теперь, когда я оглядываюсь назад, всё это кажется мне каким-то по-детски наивным, бессмысленным, даже глупым. Но страшнее всего было внезапно пришедшее осознание того, что я ещё никогда в жизни никого не хотел сильнее, чем тебя в тот момент. Совершенно сбивающая с толку, парадоксальная истина, которая потрясла меня до глубины души. Той ночью, лёжа в номере, я фантазировал о твоих сильных руках и безжалостных губах. У меня голова шла кругом от нахлынувшего унизительного возбуждения. Извращённое желание, от которого подступала тошнота, но оно сводило меня с ума и перед плотно сжатыми веками то и дело вспыхивали порочные картины. Я остро жаждал взять тебя, подчинить, заставить просить; мысленно я видел, как мои худые пальцы впиваются в твои узкие бёдра, оставляя на коже красноречивые следы, пока я вбивался в тебя жёстко и глубоко, заставляя задыхаться и стонать, и твой столь мелодичный голос срывался в отчаянии, хоть ты и пытался заглушить рвущиеся наружу звуки, прикусив влажную от пота кожу на предплечье. Безумный. Всего нескольких быстрых движений хватило для того, чтобы болезненно острый оргазм пронзил моё тело, разойдясь разрядом до самых кончиков пальцев ног. После, я ещё долго лежал на смятых простынях – обессиленный и дрожащий, будто в приступе лихорадки. С той самой ночи всё уже больше не могло оставаться по-прежнему. Я старался даже не смотреть на тебя лишний раз, избегал тебя. Я мастерски прятался за пустыми улыбками и опущенным взглядом напряженных глаз, хотя внутри у меня бушевал целый ураган из трудно поддающихся осмыслению эмоций. Противный голосок внутри упорно отказывался умолкнуть, терзая и издеваясь над моей бесполезной любовью: «Ты просто жалкий трус, Ален. Не смеешь даже взглянуть ему в глаза! Ещё бы! Это весьма трудно, прекрасно зная, что исправно дрочишь с мыслями о нём каждый гребанный вечер! Почему бы тебе не вывалить всё перед ним без лишних сантиментов! Подойди и так прямо и скажи: «Я до одури сильно хочу трахнуть тебя». Вытряхни всю свою душу, выверни наизнанку! Обезоружь его своей предельной откровенностью! Предприми же, наконец, что-нибудь, Ален!» Заткнись. Tais-toi. Я уходил, убегал, прятал лицо в ладонях, и внутри всё кипело от отчаяния, что ты мне причинял уже одним своим существованием. Но я всё равно не мог заставить себя вонзить зубы в твою уязвимость – ты её прятал, но я всегда её видел: даже за фасадом из крутости и лоском самоуверенности, порой граничащей с заносчивостью. Ты возводил вокруг себя стены, скрывался за ними, чтобы никто не смог причинить тебе боль, отстранялся от людей, которые часто хотели урвать себе частичку тебя. Впрочем, ты умел не только брать, но и отдавать и одна твоя черта особенно восхищала меня – непоколебимое стремление отдавать больше, чем все остальные, даже если это означало готовность «выйти за предел». Опасность всегда гналась за тобой по пятам, и смерть лизала твои следы. Ты гонялся с судьбой наперегонки, как и все мы тогда, но в итоге именно тебя рок избрал в качестве своей законной жертвы. Тогда я и подумать не мог, что это будешь ты. Говорят, что лучшим суждено уходить первыми, а ты ведь всегда так сильно желал быть первым, не правда ли, Айртон… С моих тонких, обветренных губ срывается горький смешок. Энн-Мари тяжело вздыхает во сне, и я внимательно изучаю её родные черты. Она всегда любила меня несоизмеримо больше, чем ты. Да ты, собственно говоря, никогда и не любил вовсе. We miss you, Alain. Мы скучаем по тебе, Ален. Твои слова снова и снова отдаются эхом у меня в мыслях – отчётливо и необратимо. Мне нравится представлять твои губы, произносящие их, и ещё упрямо залёгшую складочку возле самых уголков рта. Больше всего на свете мне хотелось бы ощутить вкус этих слов на твоём языке, позволить им проникнуть в моё существо, опуститься на самое дно моего вечно ноющего сердца. Тупая боль не проходит; мучительный цикл из бесконечного числа «никогда не»: произнесенных слов, разделенных на двоих объятий, высказанных чувств. Я отчаянно цепляюсь за разрозненные обрывки образов, что ты оставил мне – каждый кадр с тобой бережно хранится на одной из полок моей памяти, и теперь мой самый большой страх состоит в том, что когда-нибудь они потускнеют, исчезнут. Время – самый неумолимый противник, но я обещаю тебе, что никогда не позволю этому случиться. Пустота, что образовалась после твоей смерти, кажется невосполнимой, но я исправно стараюсь заполнить её хоть немного. Постепенно учусь жить в мире, где больше нет тебя и понимающая, сочувствующая улыбка моей жены, заразительный смех моих детей очень помогают мне в этом. Повернувшись набок, обвиваю руками спящую рядом Энн-Мари. Глаза предательски щиплет, но я не позволяю непрошеным слезам пролиться. Царящая в комнате тишина так и не будет нарушена моими приглушенными всхлипами. Тебя всегда казалось преступно мало, Айртон. И этого уже не исправить. -+-+-+-+-+-+-