just looking for the next fork in the road

Энн не могла уснуть. В таком затруднительном положении не было ничего нового. Мир переставал существовать… или уже прекратил? Может балансировал на грани? Случилось самое ужасное. И она была на другом конце страны от места, где должна быть, но казалось, что она находится на другом конце света. Хороший ночной сон без от стресса, кошмаров и подозрительных ударов в ночи, был не чем иным, как сном… коротким сном, который превратился в вышеупомянутый кошмар до того, как вышеупомянутый удар разбудил ее, и она могла только сидеть у огня до самого утра. Взошло солнце… а может что-то другое, что промелькнуло светом за серым одеялом в небе. Несмотря ни на что в этот момент она чувствовала себя так спокойно, как и в те месяцы, которые казались прошедшими годами. (И это ее до чертиков напугало.) Энн была в нескольких днях езды от родного острова, так близко, что она почти могла его почувствовать. И на этот раз она оказалась в настоящей постели, в доме без прорех и сквозняков, свернувшись под всеми одеялами, которые смогли найти, с мужчиной и ребёнком между их телами для тепла. Если бы кто-нибудь спросил Энн в начале 20-х годов, чего она ждет от своей жизни, то нахождение в постели с симпатичным парнем, возможно, было бы частью её ответа. Однако что насчёт того, чтобы делить постель с кем-то, кто совсем недавно был незнакомцем, встретившимся посреди хаоса и разрушений, в то время как мир рушился вокруг них? Ее младшее «я» восприняло бы это как приключение. Сейчас же? Она просто хотела домой. Но дом означал разлуку. Разлуку с товарищами и сама эта идея тревожила ее. Как ей удавалось так долго выживать в одиночку? Как она так быстро привыкла делить пространство с другими? Ради тепла, безопасности, общения… (Но дом также означал истину, к которой она не была готова.) Энн не хотела признаваться в этом, но она была рада, что не убила Гилберта, когда он ворвался в здание, в котором она остановилась на ночь. Она опустила пистолет только тогда, когда услышала тихий голос его племянницы. Если бы не эта девочка, Энн, вероятно, застрелила бы его. Как и после его насмешки над ее цветом волос. Но сейчас, когда они были так близко к пункту назначения, часть ее хотела развернуться и пойти с Гилбертом в противоположном направлении. (Просто чтобы продлить неизбежное.) (Она боялась того, что ее ждет, так же сильно, как боялась потерять то, что ей удалось собрать из буквально пепла от мира.) Энн, вероятно, ранее посоветовала бы своим ученикам добавить больше воображения к своим метафорам, но не могла избавиться от мысли, что она знала Гилберта Блайта гораздо дольше, чем это было на самом деле. Разве было что-то более реальное? Странствовать по стране, преодолевать безысходность и нервную тишину — все это было похоже на кино. При этом она лишь наблюдала за картинкой, не участвовала. И ей казалось, что у ее персонажа должна быть какая-то неозвученная предыстория. Или она действительно забыла про что-то. Ибо объединение с Гилбертом и Дельфиной казалось таким же нормальным, как и мир вокруг них ненастоящим. Взгляд в его глаза и на ее детскую улыбку был спасением, когда ей нужно было стереть все окружающее Энн из своей памяти. Она смотрела на них, когда нужно было отвернуться от неизвестности будущего и пережитков прошлого за их спиной. Находясь всего в нескольких днях пути от того места, куда они направлялись, в место, где они смогут отдохнуть, Энн ощущала холод. Кругом было холоднее, чем зимой, но они шли час за часом, пока солнце не уходило за горизонт, и им приходилось искать убежище. Внешний мир был загадкой, полной противоположностью тому миру, который она представит у себя в воображении, если начнет сочинять историю для восхищенной Дельфины или встретится взглядом с Гилбертом только для того, чтобы обменяться улыбками. И чем комфортнее Энн чувствовала себя, тем сильнее в ее теле закладывался страх перед тем, что ожидает их небольшую компанию, когда они доберутся до места, являющегося их желанным пунктом назначения с тех пор, как все началось. По крайней мере, каждое место, которое они выбирали в качестве убежища на ночь, они старались заполнить уютом. Однако каждое пустое здание и строение лишь напоминало о двух домах, которые, как ребята надеялись, не окажутся пустыми, когда придет время. Хотя время никогда не было на их стороне посреди этой зимней пустоши. Когда-то в пространстве нетронутого снега нельзя было найти ничего, кроме возможностей и ощущений прекрасного. Сейчас же без труда можно было увидеть холод, темноту и грязь, и отсутствие следов людей просто подчеркивало отсутствие жизни. Энн не думала, что сможет выдержать, если похожее ждет её в Зеленых Мезонинах. Но этот дом был всем, о чем она могла думать в каждую тихую минуту, пока шла туда. Бросив попытки уснуть, Энн тихонько выскользнула из теплого помещения на холодный воздух. Обхватив себя руками, чтобы тепло не ускользнуло из-под свитера длиной до бедра, она направилась в другую часть дома, где еще тлел огонь. Это было небезопасно, но в такую ​​погоду это было необходимо, поэтому Энн просто добавила еще несколько кусков сломанного стола, чтобы развести костер. В таком месте было легко потерять себя. В доме было так же тихо, как и в окружающем его мире, и глаза Энн были обращены на жизнь огня. Он напомнил ей о пожарах, сопровождавших начало всего апокалипсиса, еще до того, как их сменили снег, холод и лед. Это было время контрастов. Мир либо кричал от боли, либо был мертвенно тихим, застывшим и неподвижным. Энн знала, что поддаться последнему легко. Она знала, что могла бы это сделать, если бы она не нашла жизнь в дуэте Блайт / Лакруа, который так сильно стремился найти других несчастных, с которыми они были разлучены. Энн хотелось, чтобы она ощущала себя так же уверенно, как Гилберт, когда давал неблагоразумные обещания их пятилетней подруге. Но эти же самые обещания поддерживали в маленькой девочке тягу к жизни, что было заразительно. «Не можешь уснуть?» Энн не сдвинулась с места, когда почувствовала, что кто-то подсел к ней на пол перед камином. «Раньше я считала овец, когда с трудом засыпала», — сказала Энн, сохраняя тихий голос и не сводя глаз с огня. «Или я что-то писала. Или читала. Или переставляла книги на своей полке». «Трудно заставить свой мозг замолчать, когда вокруг так мало вещей, на которых можно сосредоточиться», — пробормотал Гилберт, согнув колени и обняв их руками. «Все кругом слишком величественно. И больше нет ничего мелочного, — согласилась Энн. «Или это что-нибудь мелочное кажется таким… глупым». «Я помню, как не спал всю ночь, готовясь к экзамену, который меня тревожил. Но теперь я не могу вспомнить, каково это было — волноваться из-за чего-то подобного, — сказал Гилберт. Энн подтянула рукава свитера и обхватила его ладонями в попытках удержать тепло. Она взглянула на своего спутника и не смогла отвести глаз от вида того, как свет костра освещал его лицо. В другой ситуации эти глубокие тени и резкие блики показались бы жуткими. Или романтичными, совсем из противоположной истории. Но эти блики невозможно было отнести ни к одной известной категории. И Энн пришлось запомнить это. «Я помню, как плакала перед сном, потому что меня никто не приглашал на танец», — добавила Энн, заставляя себя подсесть ближе к огню. «Но я все же смогла уснуть той ночью.». «Дельфина по-прежнему спит как медведь», — прошептал Гилберт, вздыхая. «Может быть, происходящее не смогло её поменять». «Дети более выносливы, чем ты думаешь», — сказала Энн, прежде чем снова взглянуть на него и обнаружить, что он смотрит на нее. — Хотя ей повезло с тобой. «Я просто надеюсь, что я — не единственное, что осталось у Дельфины», — признался Гилберт, нахмурив бровь, выражая беспокойство. «Прошло больше десяти лет с тех пор, как я последний раз побывал на острове Принца Эдуарда, покинув его из-за того, что мой дом был пуст. Я не знаю, что буду делать, если он все еще… » «Ты сделаешь то, что должен», — пробормотала Энн, подтягивая колени, как он, скрестив руки и прижавшись к ним щекой. Нести ответственность за кого-то вроде Дельфины должно быть одновременно и благословение, и проклятие. Это должно было поддерживать Гилберта, но должно быть также мучительно. Однако Энн могла признать, что было чудно наблюдать за этим дуэтом каждый день и каждую минуту. Именно из-за этого парня ребенок, находившийся под их присмотром, мог спать спокойно, в отличие от них. «Но я, возможно, не захочу», — признал Гилберт, и она почувствовала как его грустная улыбка отзывается глубоко внутри нее. «Они будут там», — прошептала Энн, давая обещания, которые не могла сдержать, и он знал это. «Твои родители тоже», — сказал Гилберт столь же пустыми словами, как и её. Но Энн оценила этот жест. Гилберт не отвел взгляд от нее, чтобы ее глаза не отрывались от его. И в темноте, что прореживалась лишь угасающим пламенем, Энн осознала, что говорит вслух: «Мы сможем продолжить жить». «Где?» — спросил Гилберт низким голосом, одарив её тяжелым взглядом. «Где угодно», — прошептала Энн. «Мы идем домой, Энн, — сказал он. «Что, если дома больше нет? Что, если я хочу сохранить все это как счастливое воспоминание? Я не хочу останавливаться. Я знаю, что может быть там, когда мы придем. Я знаю, что ты будешь рядом, если я пойду назад, — прошептала Энн, ее слова все больше душили её, каждое из них одно за другим сжимало ее грудь. Свет костра осветил слезы, повисшие в глазах Гилберта, и грустная улыбка появилась на его лице, наполовину скрытом в тени. «Мы могли бы пойти куда-то, где тепло», — прошептал Гилберт. «Делли любит пляж». «Я никогда не была за пределами страны. Мы могли бы повидать мир «, — сказала Энн, своими фальшивыми словами они явно игнорировали тот факт, что от мира осталось совсем немного. «Куда угодно, где дни длинные», — предложил он. «Где-нибудь с большим количеством цветов. Тропический, яркий и высокий, чем Делли. «Деревья с бесконечным количеством плодов». «Это дает тень, поэтому мне никогда не придется обгорать». «И все там щедрые…» «И гостеприимные». «И полны жизни…» «Танцы. Там много музыки и танцев, и никто не танцует без партнера «, — добавила Энн, ее разум заполнил пробелы тысячами образов из фильмов и книг и глубиной ее детского воображения. Мир снаружи был бело-серым и мягким, но здесь она могла сосредоточиться на ярких цветах пламени и творениях их разума. «Каждый закат соответствует твоим волосам», — сказала Гилберт достаточно искренно, чтобы ее плечи не напряглись. Давным-давно казалось, что ее больше всего беспокоила внешность, а не жизнь. «У меня будет слишком много веснушек», — сказала Энн почти как предупреждение. «Нет такого понятия, как слишком много», — сказал Гилберт. «Мы так давно не видели солнце, может, у меня уже не так много», — сдержалась Энн, наблюдая, как его глаза блуждали по ее лицу. «У тебя еще есть несколько», — сказал он ей. «Я ненавидела их страстью тысячи солнц, когда была моложе, — рассеянно пробормотала Энн. «Марилла сказала, что я была слишком тщеславна». «Они милые», — сказал Гилберт, заставляя ее наморщить нос. «Не лги мне», — тихо фыркнула Энн, еще больше свернувшись клубочком, пока огонь продолжал угасать. «Я бы не стал», — честно сказал Гилберт. «Ни о чем, что я знаю наверняка». «Значит, это факт?» — спросила Энн, и боль в груди уменьшилась от некоторого веселья. «Значит, да». Затем Гилберт протянул руку, чтобы аккуратно убрать с ее лица часть волос, темнеющих в тени заброшенного дома, прежде чем отдернуть руку. (Когда дни сливались в одну серую массу, было трудно сказать, сколько времени на самом деле прошло. Ее волосы, однако, были хорошим измерителем. Они были длиннее, чем когда-либо. Гилберт предложил подстричься однажды, но она отказалась. Это казалось слишком нормальным поступком. И таким ненужным. Не сейчас.) «Я бы пошла туда. С тобой. Если бы мы действительно повернули назад, — прошептала Энн. «Нет, ты бы не пошла», — сказал Гилберт с едва заметной улыбкой на лице. «Я бы хотела», — сказала она почти неслышным голосом. «Мы хотим многого…» «Чего ты хочешь?» — спросила она с любопытством. «То, чего я желаю, возможно. Так что, может быть, я смогу пойти на самообман, убедив себя в том, что мечта воплощена, — сказал Гилберт. «Что это?» — прошептала Энн, положив голову на руки, пока она изучала его лицо, по крайней мере, то, что она все еще могла разглядеть в темноте. «Мой дом. Баш и Мэри. Мои яблони. Эвонли в целом, — прошептал он и встретился с ней взглядом. «Ты.» «Разве я не факт?» — спросила Энн, слова вылетели с придыханием. «Я хочу, чтобы ты осталась со мной», — сказал он. «Я могу», — сказала ему Энн. «Даже если мы не на тропическом пляже?» «Особенно тогда». «Я хочу, чтобы ты тоже была со мной, когда я поверну назад», — сказал он, повторяя ее слова. «Я могу», — прошептала она, понимая, что он был намного ближе, чем она думала, тени искажали ее профиль. Но она не пошевелилась, чтобы отодвинуться, только потянулась, чтобы притянуть его ближе, чтобы она могла потеряться в его поцелуе вместо пламени теперь тлеющих углей. Энн вздрогнула, не столько из-за холода, охватившего спину, соприкасавшуюся с холодным полом, сколько из-за тепла тела Гилберта, касавшегося ее тела, ощущения, которое не могло быть более прощающим, как будто это чувство освобождает ее от любых грехов, особенно тех, которые они совершали сейчас в доме, в тишину которого они вторглись всего несколько часов назад. Она почувствовала почти истерическое хихиканье, зарождающееся в животе, когда в ее голове проносились глупые вещи. Она знала, что такие идеи, как бритье ног и девственность, являются социальными нормами, но означает ли это, что они имеют еще меньшее значение, если общества больше нет? Если раньше они действительно мало ценились, то теперь они определенно не имеют значения, но Энн решила, что ей все равно, когда она рассмеялась в поцелуе, в тот момент, когда холодная рука Гилберта скользнула под ее одежду, заставляя ее живот сжаться от разницы температур. (Было так легко почувствовать, что она тонет в снегу, превращаясь в иней, через который они прорывались каждый день, но это — кровь, согревающая их вены, напомнила ей, что она была намного более живой, чем она думала.) «Извини», — пробормотал он, поцеловав ее шею, согревая больше, чем когда-либо это делал огонь. — Нет, — пробормотала Энн, наслаждаясь вздохом смеха, который она почувствовала, прежде чем он отстранился, чтобы посмотреть на нее, ухмылка на его лице заставила его выглядеть моложе, чем он казался из-за стресса. «Может быть, и нет», — поддразнил Гилберт, убирая руку из-под ее рубашки и толстовки, и его ухмылка росла из-за её притворного недовольства. Он не позволил этому продлиться долго, когда откинулся на спинку кресла, подгоняемый ее руками вокруг шеи, руки скользнули в его слишком длинные кудри, когда их поцелуй стал глубже. Одной своей же рукой он сдерживаю напор, надавливая на Энн ровно настолько, насколько нужно, но стараясь не быть слишком настойчивым, в то время как другая его рука продвигалась вниз. В прошлой жизни Энн очень хорошо умела отвлекаться, если ей это было нужно. Теряться в словах, рассказах и фантастических идеях было ее сильной стороной. Но потерять себя в чувстве Гилберта над ней, забытого мира и отталкивающего от прикосновения его руки, которая давно уже грела ее кожу, было совершенно другим отвлечением. Но как раз тем, в котором он нуждался. Раньше она убегала на холодные чердаки и залазила на продуваемые ветром деревья, но ничто не согревало ее тело, как Гилберт Блайт, улыбающийся в их поцелуй, когда она упала на него, когда его рука достигла своей цели, достижения которой они оба не могли дождаться. ___________________ Энн привыкла к бессонным ночам, но когда эта подошла к концу и она попыталась найти что-нибудь съедобное, пока Гилберт будил Дельфину, она знала, что еще один день блуждания по снегу будет из-за этого еще хуже. Но обычно, когда ей приходилось встречать день без отдыха, это происходило из-за того, что она либо ворочалась всю ночь, либо проводила более темные часы в одиночестве и застревала в мыслях в своей голове. Однако прошлой ночью все было иначе. Она, конечно, устала, но, бодрствуя всю ночь с кем-то еще, разговаривая и делая… другие вещи, это истощение чувствовалось немного по-другому. Как будто все было не так уж плохо или, по крайней мере, не так плохо, как все остальное. «Доброе утро», — поприветствовала Энн, когда она присоединилась к ребятам в полуразрушенной кухне, ее тон как бы противодействовал серому тусклому свету, который едва проникал сквозь пыльные оконные стекла. «Утро», — пробормотала Дельфина, когда Гилберт посадил на стойку её, недовольную, как всегда, из-за того, что ее разбудили. «Скажи Энн спасибо за завтрак», — напомнил Гилберт, когда подошел к ней сзади и осторожно собрал ее волосы в две копны, на которые она настаивала каждый день. (Резинки для волос были приоритетом в списке вещей, которые нужно было искать везде.) «Спасибо», — послушно сказала Дельфина, взяв миску с искусно собранной овсянкой, которую Энн передала ей. «Спасибо», — передразнил Гилберт, подмигнув ей над головой Дельфины. Энн закатила глаза и налила в свою миску меда, еще одной особенной находки. (Если бы она не знала его так хорошо, интенсивность их совместного времяпрепровождения компенсировала его краткость, она бы подумала, что этот мальчик был проблемой. Он был одним из тех людей, которые вписывались в ее жизнь именно в этот момент времени. Но он, вероятно, действовал бы ей на нервы, если бы они встретились раньше, именно в детстве. Она могла сказать, что тогда у него определенно были проблемы. И она должна знать, так как она тоже внесла свою лепту.) Пока они ели тихо, Энн смотрела, как Гилберт изучал карту, которую они нашли месяц назад. Он была в пятнах, но точной и была одной из самых полезных вещей, которые они нашли. Но это было последнее, что она хотела видеть в тот момент. В основном потому, что… «Если мы не будем останавливаться слишком много раз, мы сможем добраться до побережья завтра», — сказал Гилберт, производя некоторые вычисления на обратной стороне важного на вид документа, который они нашли на полу в спальне. «А потом…» «А потом мы скрестим пальцы и будем надеяться, что мост все еще поднят», — мрачно сказал Гилберт, глядя на Дельфину, которая поливала свой завтрак медом, и никто не останавливал ее. Он кратко объяснил, что лодка, даже если они смогут ее найти, для них будет не лучшим вариантом. Не после последнего опыта с ним и Дельфины: несвоевременной семейной экскурсии, которая совпала с какой-то неестественной силой, которая перевернула мир и забрала всю электронику, средства передвижения и средства связи с ним. Энн нахмурилась, глядя на свою еду, внезапно она больше не ощущала чувство голода и чувствовала себя еще более уставшей, чем раньше. Она хотела осуществить их план, независимо от того, насколько они оба знали, что это не более чем выдумка. Ей хотелось сбежать и не сталкиваться с реальным миром, что было легко, поскольку реального мира больше не существовало. Она знала, что не сможет, что он никогда не сделает этого, но у нее было то первобытное чувство, которое подсказывало ей повернуться и бежать. Это должно быть лучше, чем дойти до конца и узнать правду. Потому что это могло быть одно из двух, и она не хотела знать, не то, что разлучило бы ее на части. «А потом мама и папа?» — спросила Дельфина, набив рот овсянкой, которой на данный момент было меньше, чем меда. «А затем мы отправимся в мой старый дом», — осторожно сказал Гилберт, взяв тряпку, которая выглядела несколько чистой, и попытался стереть часть завтрака с лица Дельфины, когда она пыталась вывернуться. «И мама и папа будут там», — настаивала Дельфина, морщась от того, что она считала нападением. «Может быть», — вздохнул Гилберт, напрягая плечи и сжав челюсть. Он давно поделился с ней планом, но было трудно заставить девочку понять, что это не определенно. Он знал, что ему придется страдать после этого, если она не получит то, чего хотела. Чего они оба хотели. «Мы можем продолжить нашу историю о принцессе Дельфине сегодня», — предложила Энн, поставив свою миску на кухонный гарнитур, где она останется гнить вместе с остальной частью дома. «Сможет ли она сегодня встретить дракона?» — умоляла Дельфина, бросаясь вперед, и Энн пришлось поймать ее, чтобы та не соскользнула со стойки. «Конечно», — сказала Энн, улыбаясь Дельфине и её большим глазам, когда она позволила Энн закончить стирать остатки пищи, что оставил Гилберт. Затем она помогла Дельфине спрыгнуть с прилавка, чтобы она могла собрать свои вещи обратно в сумку Гилберта. Когда Энн снова подняла глаза, она обнаружила, что Гилберт наблюдает за ней. «Что?» Он просто слегка наклонил голову. Он смотрел на нее так же пристально, как и накануне вечером, но все было по-другому. Но это все равно заставило ее покраснеть. Он посмотрел на нее так, как будто действительно видел ее. И Энн не знала, что она чувствовала при этом. Они видели так мало людей с тех пор, как столкнулись друг с другом и обнаружили, что у них общая цель. Она задавалась вопросом, как судьба видит ее, раз поставила этого человека на ее пути. Уехало так мало людей, и она внезапно оказалась в том же путешествии, что и Гилберт Блайт, который смотрел на нее так, будто все это время ждал ее. «Ничего», — сказал он в конце концов, уголок его рта скривился в улыбке, которая разозлила бы ее, если бы ей это так не нравилось. (Или, может быть, это ее взбесило, потому что ей это так понравилось …) «Нам пора идти», — сказала Энн, проходя мимо него, чтобы убедиться, что у нее готова сумка, одежда и оружие. Они не встречали много угроз, но она знала, что не все там, если вообще есть, могут быть родственными душами. ________________________________ Энн не успела моргнуть, как они оказались у океана. Когда она в первый раз приехала сюда, она перешла на остров с другой стороны, с нетерпением ожидая того, что, как она знала, было ее последним шансом обрести настоящий дом. И в итоге данный остров перевернул мир Энн. Теперь ей не терпелось столкнуться с тем, что могло быть концом или продолжением многого. Они говорили, что мир подходит к концу, потому что это был самый простой способ описать происходящее, однако Энн знала, что земля, на которой они стояли, всегда будет здесь, в той или иной форме, независимо от того, будут они там или нет. Каким бы трудным это ни было физически и морально, вид океана и острова вдали напомнил ей, насколько она мала. И как сильно она хотела быть там, чтобы увидеть этот пейзаж. «Как здесь прекрасно, даже без солнца», — пробормотала Энн, когда со своими товарищами уставилась на воду, целенаправленно игнорируя обломки лодок, давно унесенных приливом и льдом. «Мы можем пойти поплавать?» — спросила Дельфина. «Я так не думаю, пчелка», — фыркнул Гилберт, наклоняясь, чтобы поднять ее, и она тут же положила голову ему на плечо. «Если только ты не белый медведь», — равнодушно сказала Энн. «Нет», — хихикнула девочка. «Не думаю, что это так», — сказала Энн, подмигнув Дельфине, но ее зацепило то, как Гилберт снова на нее посмотрел. Через мгновение они оба снова повернулись к воде одновременно. «Мы должны перейти?» — спросил Гилберт, поворачиваясь к мосту, который, казалось, все еще был цел. Энн глубоко вздохнула, холодный воздух обжег ее легкие, пар от дыхания устремился вверх. Чем больше она смотрела на воду, отделявшую их от острова, тем больше становилось расстояние. Но пути назад уже не было. Их выдуманного фантастического пляжа не существовало, и на него нельзя было сбежать. «Я пойду первой», — сказала Энн, обратив внимание на лед под мостом. «На случай, если возникнет проблема». «Я-» Энн бросила на него говорящий взгляд, который заставил его замолчать. «Не будь слишком думающим героем», — упрекнула его она. «Ты следишь за Делли на расстоянии, хорошо?» «Ага», — вздохнул Гилберт, и они двинулись к мосту. Мост был длинным, но без машины расстояние казалось ещё большим. Им потребуется несколько часов, чтобы добраться до другой стороны, особенно если они будут действовать медленно и осторожно. Они могли рассчитывать только на удачу, чтобы перебраться через мост, поскольку невозможно было определить достоверно состояние моста, пока они не оказажутся на нем. И, судя по всему, мост был их единственным возможным выходом. Если они найдут себе место для ночлега, перейдя на другую сторону, им понадобится весь следующий день, чтобы добраться до Эвонли. Оно было так близко, что можно было почти коснуться. Проблема заключалась в том, что им приходилось пробираться через туман, неизвестность, не зная, что их ожидает, пока не станет слишком поздно. Вдоль моста было разбросано множество машин, некоторые выглядели так, как будто их только что припарковали и бросили, а другие оставили покореженными. Энн держала глаза открытыми, но держалась подальше от открытых или прозрачных окон. Она знала, что не хотела рисковать, глядя на то, что могло находиться внутри. Когда Энн шла, она слышала, как Гилберт разговаривает с Дельфиной, и ее тоненький голос был слышен, даже если то, что они говорили, было неразличимо. Один лишь звук движения их ног немного расслабил Энн. Если они разговаривают, значит в порядке. Она не знала, как долго шла, прежде чем срочно остановиться на пути из-за одной женщины. Это был запах, который заставил Энн поднять глаза, и именно её умение сдерживаться удержало девушку от крика. Она остановилась, подняв руку, чтобы Гилберт сделал то же самое. Осмотрев все вокруг, Энн нашла машину с открытым окном и багажником. Внутри она нашла то, что выглядело как старый брезент с дырами от огня, но этого должно было быть достаточно. Она схватила его, распахнула и быстро накинула на два тела справа. Это было мелочью, но это все, что она могла сделать, поскольку главное было — не дать Дельфине увидеть лишнее. По крайней мере, для этого годилась мирская тишина. Пока они держали глаза открытыми, им не приходилось заставлять ее закрывать свои глаза на каждом шагу. Прежде чем она осознала это, Энн ступила на остров, который она называла своим домом с тринадцати лет. Она могла ожидать, что её будет ожидать другое ощущение, вроде триумфа или, по крайней мере, облегчения, но все это напомнило ей, что она была на шаг ближе к концу. Однажды она назвала себя невестой приключений и хвалила путешествия за место назначения. Но что, если о них что-то говорило то, как они справились с прибытием? Она хотела повернуть назад, но не сделала этого и не смогла. Одна нога опустилась рядом с другой, как обычно. И Энн была почти на месте, была она готова к этому или нет. «Спасибо», — сказал ей Гилберт, когда остановился рядом с ней, позволяя Дельфине соскользнуть на землю. Поправив рюкзак на воспаленных плечах, она вздохнула. «Это не первый и не последний», — пробормотала она, медленно оглядываясь по сторонам, чтобы увидеть, есть ли что-нибудь многообещающее. «Я не хочу испытывать с ней удачу», — признался Гилберт, наблюдая, как Дельфина бродит вокруг, стараясь держаться поближе. «Это должно быть удачей, если она добралась так далеко, ничего не увидев», — сказала Энн, надежно натягивая шляпу на холодные уши. «Посмотрим, как далеко зайдет эта удача», — цинично сказал Гилберт. «Если бы это был фильм, мост бы рухнул», — сказала Анна услужливо, заставив Гилберта фыркнуть. «Не говори так, мне и так достаточно кошмаров «Дороги», — проворчал Гилберт. «У меня в основном был глубокий удар», — предложила Энн, заслужив короткую улыбку, которая дала понять, что он, возможно, не помнит финал этого фильма. Энн не могла перестать плакать, когда совершила ошибку, посмотрев фильм с Дианой в старшей школе. «Уже поздно, давайте найдем место, где можно разбить лагерь». «Значит, мы можем избавиться от этих кошмаров?» — саркастически спросила Энн, когда они начали идти, и ее рука автоматически взяла Дельфину, когда та поспешила пройти между ней и Гилбертом. «Тебе не снятся кошмары, если ты не спишь», — сказал Гилберт, приподняв бровь, глядя на неё так, что ее щеки покраснели. «Тебе не так уж и повезло», — усмехнулась Энн, заставляя его рассмеяться, когда с каждым шагом вперед под их ногами хрустел снег, одновременно поднимая Дельфину за руки всякий раз, когда она слишком глубоко погружалась в слякоть. __________________________________ Этой ночью Энн спала плохо и недолго. Ее сны были основаны не на фильмах, а на том, что она видела на мосту. В этом не было ничего нового, но никогда не было легко, даже если она прошла мимо так быстро, как только могла. Это просто напомнило, что на месте этих тел могла быть она. И что это мог легко быть любой, кого она знала. Это было то, что ей нужно было быстро преодолеть, но не знать, что будет дальше — самое трудное. Если ты растёшь в то время, когда общение как никогда простое и быстрое, становится все труднее справляться с его отсутствием. Энн была на расстоянии всего лишь телефонного звонка, или сообщения, или электронного письма, или даже бумажного письма, но теперь… не было никого, кто мог бы ответить на звонок, который не мог соединиться, или на какое-либо сообщение, которому некуда было отправиться. Ее заботы остались невыносимыми. Она всегда считала само собой разумеющимся, как легко звонить Мэтью, когда ей снился кошмар о его болезни сердца. Или Диане, когда не могла заснуть, потому что так беспокоилась о том, чтобы не состариться одной. Теперь она просто беспокоилась о смерти, и у нее было еще больше причин беспокоиться о том, чтобы остаться одной. Но только время покажет. Не помогал и тот факт, что место, в котором они решили переночевать, ограничивалось всего лишь одной комнатой. Энн некуда было деться в случае необходимости успокоить свои нервы хождением — единственное место, куда можно было выйти это улица. Она надеялась, что, оставаясь в горизонтальном положении, ее мозг снова отключится после того, как она проснется во второй раз, но она знала, что прошли часы, а ее глаза все еще отслеживали странные формы на потолке. «Не уверен, что смогу нести тебя и Делли одновременно, если ты рухнешь в снег», — пробормотал Гилберт справа от нее, по другую сторону спящего комка, которым была Дельфина. «Это недалеко, ты справишься», — сказала Энн, лежа на спине и глядя вверх. «Это недалеко», — согласился Гилберт, словно знал, что это часть проблемы. «Что я буду делать, если их там нет?» — спросила Энн, надеясь, что было слишком темно, чтобы он мог увидеть, как что-то стекает из глаз в её волосы. «То же самое, что я сделаю, если мой дом тоже пуст», — ответил Гилберт, заставляя ее повернуть голову к тому немногому, что она могла видеть. «Если я пойду с тобой, ты пойдешь со мной?» — спросила Энн, слова с трудом вырвались из-за комка в горле. «Конечно», — пообещал Гилберт. Энн снова посмотрела в сторону, снова на потолок и формы гниющих деревьев, раскачивающихся на холодном ветру. «Я сирота. Технически, — признала Энн. «Меня удочерили. Вот почему я переехала в Эйвонли после вашего отъезда. «И я ушел, потому что тоже стал сиротой», — сказал Гилберт, все еще глядя на нее и улавливая удивление на ее лице от того, как его глаза приспособились к темноте. «Если бы это была книга, мы бы встретились, потому что так было предназначено», — сказала Энн, заставив Гилберта нежно улыбнуться. «Может быть, так оно и было», — допустил он. «Сначала мир должен был закончиться», — вздохнула Энн. «Я думал, ты сказала, что любишь трагические романы», — сказал Гилберт. Энн фыркнула. «Это было не совсем то, что я имела в виду», — сказала она, скорее чувствуя, чем слыша хихиканье Гилберта. «Могло быть и хуже.» «Не сглазьте, Гилберт Блайт», — предупредила Энн, на этот раз услышав его хихиканье, и этот звук заставил Дельфину изогнуться настолько, что Энн пришлось наклониться, чтобы убедиться, что та все еще прикрыта одеялом. Энн подумала, будет ли ей трудно спать, если её не будут пинать крошечной ногой. «Если бы это был фильм ужасов, нас бы уже сглазили», — размышлял он с юмором в голосе. «После вчерашней ночи нас обоих бы ждала кончина», — пробормотала Энн себе под нос, заставляя Гилберта превратить свой смех в кашель, который пришлось приглушить рукой. _______________________________ Энн моргнула, и она оказалась на Белой Аллее Восторга. Того от неё осталось. Она вернулась во времена, которые казались другой жизнью. Она отправилась в неизвестность, испуганная маленькая девочка, которая просто хотела быть нужной. Сейчас она все еще чувствовала себя испуганной маленькой девочкой, которая просто хотела немного комфорта и душевного спокойствия. Она так многого не знала об окружающем мире, каким он был сейчас: бесконечным, серым и слишком тихим. В детстве она никогда не умела вести себя тихо. Теперь она отдала бы все, чтобы услышать лишь несколько определенных голосов. Им не пришлось бы много говорить. Достаточно, чтобы дать жизнь их владельцам. Потому что это было то, чего она больше не знала: жизнь. Осталось немногое, и ее надежда на это угасла с течением дней, а холода продолжались. Одна из первых вещей, которые она полюбила в Авонлее, этот маленький кусочек фантастической природы, был таким же безлюдным, как и все остальное. И это не сулило ничего хорошего для оставшейся части их пути. Того что от него осталось. (Энн знала, что это иррационально, но небольшая часть ее надеялась, что Эвонли осталось нетронутым. Конечно, это было слишком особенным, чтобы разрушиться, как остальной мир …) «Пойдем в лес», — пробормотала Энн, боясь того, что расплачется, если она заговорит. Гилберт кивнул. Он также не хотел приближаться к домам ближе, чем необходимо. По большей части Дельфина неплохо умела отвлекаться. Если Энн присоединилась к их путешествию и принесла что-то положительное, так это то, как она подстегнула воображение Дельфины. Похоже, она была поклонницей историй Энн, чего бы она ни придумывала, но также начала рассказывать некоторые из них сама, чтобы заполнить пустоту вокруг. Но прямо сейчас она молчала, как будто чувствовала, что это то, над чем они работали все это время, несмотря на то, что это был ее первый раз в Эвонли. (Энн хотела бы получить лучший прием, чем гниющие стволы и сломанные ветки.) Масса деревьев, на которые они наткнулись, все еще оставалась густой, только не из-за листвы и флоры. Уж точно никакой фауны. Снег, как всегда, заглушал их шаги, но Энн все еще была на грани. Она не понимала, насколько тревожно будет оказаться в месте, которое казалось таким знакомым, но выглядело таким другим. Так что прочь. Как будто вы неправильно вспомнили свое любимое место и, увидев его снова, Вас заставили усомниться в своих воспоминаниях, их достоверности и своём здравомыслии. Слишком рано они достигли развилки на тропинке, или того, что теперь было просто пустым пространством между почерневшей корой и деревом. Она знала, что поворот направо приведет ее туда, где она должна быть. Но они пошли налево. (Еще несколько минут, чтобы успокоить ее нервы.) Еще раньше они стояли среди остатков того, что Энн приняла за яблони. У них не было никакой возможности когда-либо снова принести плоды. Но Гилберт почти ничего не замечал, его глаза были прикованы к вершине холма, на которую они поднимались. Маленькие кулачки Дельфины цеплялись за куртку Гилберта. Он не отпускал ее несколько часов. Они продолжали идти. Пока они не достигли того, что выглядело как кладбище всего сущего. Это было единственное, что больше подходило к ландшафту. Впереди был дом. Энн посмотрела на Гилберта и увидела слезы в его глазах, отражавшие мутный серый свет дня. Она повернулась, чтобы посмотреть, что он видит, и нашла здание, которое знало и лучшие дни, с изъеденными молью занавесками, закрывающими окна. И дым, идущий из трубы. — Гил, — прошептала Энн. «Это может быть кто угодно, — сказал он. Но он звучал так, будто не хотел себе верить. Энн заставила себя идти дальше и знала, что он последует за ней. У подножия лестницы, ведущей к двери, рядом с которой лежали груды дерева, она остановилась. Гилберт сделал то же самое рядом с ней и опустил Дельфину. «Подожди здесь», — приказал Гилберт. Было трудно сказать, что его руки дрожали под перчатками. (Они сбросили свои сумки со спины, но их плечи все еще были обременены.) Гилберт поднялся по лестнице и в несколько шагов добрался до двери. Он поднял руку, затем заколебался, как будто не был уверен, что стоит стучать в дверь собственного дома. Но он все равно сделал это. Они ничего не слышали несколько мучительных минут. Дельфина ухватилась за то, до чего могла дотянуться, за руку и за рукав Энн, и не издала шума, хотя, конечно, она понятия не имела, что именно происходит, что это за место. Затем послышался голос с другой стороны. «Кто там?» И Гилберт практически рухнул на дверь, его облегчение было ощутимым. «Баш», — простонал он, и дверь распахнулась. «Папочка!» — закричала Дельфина, ее высокий голос прорезал густую тишину, как нож, оторвался от Энн и бросился вверх по лестнице в объятия человека, который не мог бы выглядеть более потрясенным, если бы он попытался. — Блайт, — выдохнул мужчина, не пытаясь скрыть слезы, когда он недоверчиво уставился на Гилберта, как будто он не мог поверить своим глазам, прижимая к себе дочь, как будто она исчезнет, ​​если он её отпустит. «Я вижу, вы нашли это место», — сказал Гилберт со слезами в голосе. «Ты, блять, … МЭРИ!» Баш закричал через плечо, прежде чем физически заставить Гилберта обнять Дельфину между ними. Энн могла только смотреть, не в силах оторвать взгляд, даже если она действительно чувствовала себя злоумышленником. В кино эта сцена заставила бы ее плакать. В реальной жизни это вызывало у нее слезы на глазах, а также заставляло ее чувствовать тошноту. С лестницы можно было услышать шаги, и Энн наблюдала, как усталая женщина свернула за угол в помещение, похожее на кухню. «Что… О мой Господь», женщина задохнулась, как будто что-то было вырвано из нее. «Мамочка!» — закричала Дельфина и разрыдалась одновременно с Мэри, которая бросилась в толпу в дверном проеме. «Дельфина, боже мой», — всхлипнула Мэри, когда маленькая девочка оказалась в объятиях матери. Когда его жена забрала дочь, Баш крепче сжал Гилберта, прежде чем отодвинуться, чтобы посмотреть на него, одной рукой придерживая заднюю часть шеи Гилберта, чтобы он не ушел далеко. «Не могу поверить», — начал Баш, его акцент усилился, и в его голосе отчетливо проявились эмоции. «Ты был с ней все это время?» «Конечно, да», — прохрипел Гилберт, позволяя Башу вновь заключить его в объятия, от которых у него вылетел воздух. Сразу же его притянули к Мэри, чтобы она могла обнять его, Дельфина все еще цеплялась и не делала попытки отпустить. «Гилберт Блайт, я не знаю, что с тобой делать», — выдавила Мэри. Гилберт резко отпрянул. «Это был не только я», — он отклонился, прежде чем отвернуться от дверного проёма, в котором они стояли, и обнаружил, что Энн молча наблюдала за ними со стороны. «Тебе следует поблагодарить Энн. Именно она спасла Делли жизнь, когда та заболела. Энн начала мотать головой, но Гилберт оказался рядом с ней, прежде чем она смогла моргнуть, потащив ее вверх по лестнице в дом; тепло охватило ее, как только дверь закрылась. Прежде чем она осознала это, Мэри обняла ее сильнее, чем кто-либо когда-либо в жизни. «Спасибо», — сказала Мэри так искренне, что ком в горле Энн увеличился. «Я действительно не… Пожалуйста», — сказала Энн, уступая, когда Мэри отступила туда, где Баш ждал, чтобы обнять ее и снова сосредоточиться на их дочери, все еще шмыгающей носом в их объятиях. Энн взглянула и увидела, что Гилберт наблюдает за ней с угрозой улыбки на его заплаканном лице. Это было ошеломляюще, выражение его лица и эмоции, исходящие от всех в комнате. Книги и рассказы никогда не могли передать такую ​​вещь должным образом. Им никогда не удавалось точно передать отчаяние, облегчение и любовь такой воссоединившейся семьи. Энн стало тяжело. «Я должна…» начала она, отступив на шаг и сцепив руки вместе, чтобы скрыть, что они сейчас дрожат. «Я пойду с тобой», — сказал Гилберт. «Ты не …» «Я обещал, что сделаю, не так ли?» Энн вздохнула и кивнула, повернувшись к двери, чтобы она могла покинуть эту семью, для воссоединения с миром. «Энн!» Энн не успела развернуться, как что-то ударилось о ноги. Она посмотрела вниз и увидела, что это Дельфина. Сдвинувшись так, чтобы она могла повернуться и встать на колени, Энн не оставалось иного выбора, кроме как обнять крошечного человечка, цеплявшегося за нее. «Не уходи», — заскулила Дельфина. «Я не уйду далеко», — пыталась сказать Энн, ее щеки горели оттого, что другие наблюдали за ней. «Теперь мы соседи, Делли, я могу навестить…» «Обещаешь?» Дельфина фыркнула ей в плечо. «Обещаю», — поклялась Энн, и, должно быть, это прозвучало достаточно искренне, потому что Дельфина отпустила ее. «Хорошо», — пробормотала она, вытирая нос рукавом и заставляя Энн улыбнуться. «Я сейчас вернусь», — сказал Гилберт Башу и Мэри, которые тут же схватили Дельфину обратно в свои объятия, как будто они не могли справиться с тем, что она находилась слишком далеко от них в этот момент. __________________________________ Энн моргнула, и она снова оказалась в лесу, не в силах сделать ни шага. «Энн?» Энн покачала головой. «Мы почти закончили», — мягко сказал Гилберт, взяв ее за руку, пытаясь уговорить ее своими словами. «Я не могу», — прошептала она, действительно чувствуя, что на этот раз она может заболеть. «Мы зашли так далеко. Ты зашла.», — сказал Гилберт, подходя к ней и наклоняясь, чтобы поцеловать ее холодную щеку, слезы почти застыли на ее бледной коже. Тепло его губ обжигало. «Если… если их там нет. Или они просто… ушли, — выдохнула Энн, качая головой и заставляя слезы падать, чтобы заледенеть, прежде чем они коснулись земли. «Я знаю», — вздохнул Гилберт, притягивая ее к себе и позволяя уткнуться лицом в его пальто. Ему было нечего сказать. Им обоим нечего было делать, кроме как самим выяснять факты. Энн была так близко, что почти почувствовала знакомый запах теплого огня и свежего хлеба. Но она не хотела, чтобы эти воспоминания были омрачены запахом утраты и разложения. Эти леса, где она провела так много времени как маленькая девочка, не представляя, что ждет ее в будущем, уже угрожали разрушить ее предыдущие переживания своей гнилью. Было бы достаточно сложно увидеть мертвую Снежную Королеву. Больше она не могла вынести. Встреча с Гилбертом и Дельфиной остановила ее мир от краха, но никто не смог бы удержать его от падения, если бы отсутствие жизни на ферме охватило и дом. Когда Гилберт отступил, холодный воздух скользил между ними, словно преграда, а Энн не открывала глаз. Затем он нежно поцеловал ее, не заботясь о том, насколько сухими были их губы из-за слез и резкого, холодного воздуха. Рука Энн сжимала ткань его пальто, как будто он собирался отойти слишком рано. Он углубил поцелуй, и она встала на цыпочки, чтобы приблизиться к нему. Гилберт был постоянной переменной в ее жизни, в этой новой жизни, и она впитывала любой звук, который он издавал, как будто это было клятвой оставаться рядом. Она собиралась домой, в свой старый дом, но ее новый в этом новом мире теперь находился в нескольких минутах ходьбы, сразу за тем, что раньше было фруктовым садом. Ее новый забирал воздух из легких и заменял его обещаниями. Когда он оторвался, их дыхание заметно смешалось в воздухе, Гилберт взял ее за руку и повел к Зеленым Мезонинам, путь, который он все еще помнил после всех этих лет, даже если он не проводил много времени у своего соседа, наблюдая его отец увядает. Гилберт остановился, и Энн тоже. Она держала глаза закрытыми и все еще чувствовала комфорт горящих дров и выпечки хлеба. — Энн, — сказал Гилберт низким голосом ей в ухо. Заставить ее открыть глаза было так же трудно, как заставить их закрываться на ночь. Зрелище, которое она увидела, было основой многих ее мечтаний. (Или началом ужасного кошмара, который убаюкивал ее ложным чувством легкости, прежде чем ковер был вырван из-под нее.) Зеленые Мезонины стояли так же, как и всегда, только без яркого солнечного света и зеленой листвы ее детства. Но они были там. И дым, выходящий из трубы, быстро сливался с серым небом, сигнализируя о наличии огня. Жизни. «О, — выдохнула Энн, как будто ее ударили кулаком в живот. Ее тело двигалось по собственной воле, заставляя ее шагнуть вперед и пройти через ворота в заборе, как она делала тысячу раз раньше. Как только она это сделала, кухонная дверь распахнулась, и ее звук ударил по стене дома, эхом разнесся по земле. Энн едва почувствовала, как рыдания нарастают в ее груди, когда Марилла смотрела на нее через лужайку, прикрыв рот рукой при виде ее. «МЭТЬЮ!» Марилла внезапно заплакала, и Энн не могла описать эмоции, которые поразили ее, как пощечину, когда она увидела, как Мэтью выбежал из сарая, чтобы посмотреть, в чем дело. Энн моргнула, и она оказалась бежащей по мокрому снегу, чуть ли не бросившейся в объятия Мэтью. Прежде чем она осознала это, Марилла тоже была там и плакала, так, как Энн никогда раньше не видела. Внезапно она почувствовала себя вдвое моложе, всего лишь маленькой девочкой, которой больше всего на свете нужны были теплые объятия семьи. А Энн так внезапно, что у нее закружилась голова, почувствовала, как усталость сбила ее, словно поезд. Казалось, что с тех пор, как она в последний раз спала всю ночь, прошло несколько недель, и это должны были быть месяцы и месяцы, когда она просыпалась от малейшего шума и ужасных кошмаров. Но здесь, крепко зажатая между Мэтью и Мариллой с их неровным дыханием и учащенным сердцебиением, наполняющим ее уши, она чувствовала, что может спать годами. У нее все еще были вопросы, на которые, возможно, никогда не будет ответа, но облегчение, которое она испытала от этого нового факта, что ее родители все еще живы, распространилось по ее венам, как наркотик. Это успокаивало ее, как будто ее собирали на операцию, как будто вся боль, которую она слишком долго хранила в кишечнике, наконец-то онемела. И она так устала от этого. Когда она открыла глаза и посмотрела через плечо Мэтью, Гилберта уже не было. Но она не волновалась. Она знала, где его найти. И найдет его, когда немного отдохнет.