Больно

Меж сопками была знакомая давно опустевшая деревушка. Вера помнила об этом, пока вела партизан по пересеченной местности, пробиралась через лес и обходила топи. Всего пять или шесть срубов, половина из которых давно покосилась, но пара была еще вполне пригодна для жизни. Можно даже растопить печку и подбить щели зимой, чтобы не дуло. Но сейчас жарило так, что казалось: выкрути поддоспешник — потечет. Шли без отдыха второй день, чтобы успеть слиться с левым флангом армии, а там ударить по нильфгаардским оккупантам, которые слабели с каждой неделей. Молодняк из подавшихся недавно в партизаны открыто пялился на землю. На коротких стоянках ели быстро; Роше не садилась, и времени на перерыв отводила всего ничего — когда выступали, последние из получивших паек его еще доедали. Долго так гнать отряд было нельзя, и она про себя решила: если дойдут сегодня до сопок, то завтра будет день отдыха, потому что до левого фланга будет уже рукой подать, а если не дойдут — сделают еще один дневной переход. Под вечер жара спала, и дышать стало легче, кровь не так стучала в висках, а в сумерках они уже вошли в прохладу леса, покрывавшего холмистую местность. Рядом цокнули копыта, и Роше мгновенно бросилась вбок, развернулась, навела арбалет на источник звука — отряд рассыпался, залег как по команде, держа лес на прицеле. — Cáelm. Свои, — из леса выступил эльф, ведя под уздцы коня. Обвел взглядом напряженные хмурые лица, остановился на командире. — Велено передать, — он сделал шаг ближе, и Роше, тихо выдохнув через нос, убрала арбалет, дала отряду отмашку, и люди стали подниматься. — Веди, — коротко сказала она Вэсу, и тот принял командование, уводя отряд глубже в лес, где они рассчитывали остановиться на отдых. Молодняк неприязненно смотрел на эльфа, кто-то сплюнул, пока проходил мимо; Роше молча читала переданную эльфом записку, а потом порвала ее и сунула в карман. — Принято, — сказала она, — Отправляйся. Вы далеко? — Neen, — лениво протянул эльф, чуть качнув головой. Развернувшись, он легко вскочил в седло, а там его как ветром сдуло — и в считанные секунды стих топот копыт. Одинокий отдых в знакомой, давно опустевшей деревушке накрылся медным тазом. Вера постояла немного, задумчиво посмотрела вдаль, а потом развернулась и пошла к отряду; те немногие, кто смотрел ей вслед, взглядом облизывали сапоги.

***

Вечером, когда разожгли костры и в воздухе запахло стряпней вперемешку с острым запахом пота, Роше оставила лагерь и пошла в деревушку. Нужно ли было идти? Ей не хотелось никого видеть, ей хотелось остаться одной, лечь и лежать, лежать, лежать до скончания веков. Она так много просит? Мучительно давался каждый шаг, и мучительно не хотелось оставаться на лесной стоянке. В одном из покосившихся срубов горел свет, а из печной трубы поднимался дым. «Какой идиот топит печку в жару?» — устало подумала Вера, толкая заскрипевшую дверь плечом. Идиот резко развернулся у печки, но, увидев Веру, убрал руку с эфеса меча. А Вера вспомнила, что забыла захватить съестное. Кажется, в сумке оставалась только горсть сухарей — негусто на двоих. — Есть или мыться? — спросил Иорвет, — Вода пока горячая. Вера зацепилась взглядом за вожделенные ведра с водой. — Мыться, — сказала она, надеясь, что голос звучал ровно, — У меня из еды только сухари. Завтра схожу в лагерь за пайком. — Не надо, — сказал Иорвет, беря ведро бурлящей воды и отворяя дверь в пристройку к дому, — Есть гречка с грибами, нам хватит. Расстегивая ремень и позвякивая оружием, Вера с внутренней неясной дрожью слышала, как выливается в таз горячая вода, как Иорвет разбавляет ее холодной, как бултыхает в ней пальцами — довольно или еще остудить. Оружейную перевязь, поножи и кольчугу Вера оставила на лавке, но синий акетон набросила на плечи и молча прошла в другую комнату, обогнув вышедшего Иорвета по дуге. — Тебе нужн… — Нет, — слишком резко сказала она, закрывая дверь. Одежду побросала на лавку, развязала шаперон, небрежно кидая подальше, и зачерпнула полный ковш чистой прозрачной воды, с искрящимся восторгом медленно выливая воду себе на голову. Короткие грязные волосы почти не намокли, зато множество теплых, почти горячих ручейков побежало вниз по телу, зашлепало о деревянный пол. Вера зачерпнула еще один ковш и снова медленно, невероятно расточительно вылила на себя без остатка. А потом, вместо того чтобы набрать еще воды, пододвинула к лавке таз и села прямо в него, опершись о неудобную лавку спиной. Таз был самый обычный, небольшой, и вместились в него только бедра: вода доставала до копчика, и ноги, разумеется, пришлось оставить за бортом. Но ей было совершенно все равно: сидя в горячей воде в теплой комнате, она прислушивалась к потрескиванию огня в печи, и в гудевшей голове было блаженно пусто. Вера закрыла воспаленные глаза. Ее разбудил стук в дверь. — Вера, — спросил Иорвет, — Тебе нужно еще воды? Она разлепила глаза и пошевелилась в тазу с остывшей бурой водой, подобрала ноги поближе. — А есть? — голос со сна был смазанным. — Уже кипит. Отлипнув от лавки — спину прочертила красноватая вмятина, — Вера развернулась и сгрудила одежду, накрыла штаны с исподним рубахой, а на плечи с тазом набросила акетон. С трудом переместилась, развернулась к двери спиной, неловко подобрала ноги. — Занеси, а, — сказала она, и дверь растворилась почти сразу же, будто бы Иорвет так и стоял под ней с ведрами воды, ожидая отмашки. Коротко скользнув взглядом по ногам в бурых подтеках, он осторожно опустил два ведра рядом: — Осторожно, не обожгись. Сейчас еще принесу. И действительно, принес воды разбавить, да еще захватил с собой другой таз — и где только взял? — Я на лавке тут оставлю, вдруг пригодится. Правда, здесь немного… — недоговорил Иорвет и вышел, притворяя за собой дверь. Вера обернулась, скинула акетон и протянула руку к свертку, в котором обнаружились чистые тряпки, тряпочки и даже пара хороших мотков бинтов. «Немного» — это Иорвет, видимо, обозначил все, что у него вообще было с собой и что он выгреб из сумки, принес сюда. Вера резко вдохнула носом, и хлюпнуло то ли в нем, то ли в воде при очередном развороте.

***

В комнату она вышла умытая, чистая, посвежевшая. В одной рубахе и полузастегнутом поддоспешнике — постиранные исподнее и штаны остались сушиться в помывочной — она села на лавку, зачерпнула ложкой ждавшую ее горячую кашу и не заметила, когда уже стала доскребать остатки, жадно ссыпая их в рот. Сидевший напротив Иорвет не отставал, а после заварил какой-то травяной жидкости, и они пили ее, закусывая сухарями, на чем твердо настояла Вера. Они почти не говорили, только смотрели друг на друга в свете свечи, а комната полнилась звуками: потрескивали поленья, хрустели сухари, шелестела в ночи листва и тихо стрекотали кузнечики. На улице было уже свежо, но в натопленной комнате тепло сидеть даже босиком — сапоги Вера тоже оставила сушиться вместе со штанами. — Пойдем спать? Вера посмотрела на широкую лавку, где ей можно было бы устроиться. Надо лишь принести акетон, только так не хочется вставать и куда-то идти — за делом не замечаешь усталости, но стоит только остановиться передохнуть, как тело отказывается слушаться. — Не там. На кровати. Вера медлила. Казалось бы, чего ломаться, случалось всякое, да ты ж погляди: стыд еще не весь вышел. — Пойдем спать, Вера. Ты иди в кровать, я тут останусь. Она не знала, как Иорвет видит ее лицо и взгляд — свеча мерцала и отбрасывала неровные тени на лица, рисовала причудливые, быстро меняющиеся выражения. Она не знала как, но Иорвет видел или чувствовал больше, чем обычно показывал. Умный старый дурак — сколько ему там, больше двухсот?.. Грузно опершись о столешницу, Вера молча поднимается и обходит стол. Останавливается перед Иорветом, смотрит на него долго и почти вслепую кладет ладонь на скуластую щеку. Не знает, что делать дальше. Не научилась. Иорвет осторожно поворачивает голову и жмется губами к сухой жесткой ладони, а потом обнимает за бедра и талию, осторожно притягивает к себе, прикладывая щеку к ее животу. Вера стоит прямо и молча, затем неловко треплет его по загривку. Как лошадь или собаку. — Ложись спать, — повторяет Иорвет, мягко, медленно отпуская ее. Он ждет, пока Вера устроится, потом задувает свечу и вытягивается на лавке, закинув руки за голову. — А, дьявол! Нет, иди-ка ты все же сюда, — спустя минуту сердито раздается с полатей, и Иорвет рассеянно улыбается в полудреме, встает и идет к Вере. Она лежала к нему спиной в расстегнутом поддоспешнике, но места было почти достаточно: Иорвет лег рядом, легко коснулся плеча, провел по руке — и, не почувствовав напряжения и недовольства, повернулся и обнял ее со спины, зарываясь носом в русые чистые волосы. Вера позволила себе расслабиться — впервые за много дней — и наконец-то заснула.