Первая гроза

— Развитие городской жизни, ремесла, торговли, мануфактур, развитие государственного аппарата и связей с зарубежными странами содействовало распространению грамотности и просвещения. В тысяча шестьсот семьдесят втором году в Москве открылась первая книжная лавка. В сороковые годы Ртищев устроил школу для молодых дворян. В восемьдесят седьмом году была открыта Славяно-греко-латинская академия. В этом заведении готовили духовенство и чиновников, — голос Антонины Валерьевны разливался по аудитории, в которой стояла приятная и сосредоточенная тишина. Сергей сильнее сжал карандаш и сел ровнее, чтобы окончательно не отдаться во власть сна. Ночь прошла неспокойно и бурно. Неуёмный полковник творил с бедным студентом разного толка непотребства, а тот старался внутренне абстрагироваться от происходящего, понимая всю горечь своего положения. И Беляеву не хотелось думать, что в какой-то момент он начал получать от происходящего удовольствие. «Это просто анатомия. Это физика. Мне нечего стыдиться», — успокаивал он сам себя, но в глубине души понимал, что обманывается. Никто из одногруппников не был в его шкуре, поэтому нашлись те, кто осуждали Сергея, считали, что он сдался и перестал «бороться с системой». Когда первый шок этих диких отношений с Демидовым прошёл, Беляев хотел объясниться, поделиться, так сказать, болью, но натолкнулся на сплошную стену непонимания. Мало того, что ребята считали Серёжу продавшимся, так ещё и сам источник его несчастий, Дмитрий, дал понять, что Сергею лучше держать язык за зубами. И как он мог не послушаться полковника МГБ? Одно только словосочетание «полковник МГБ» внушало страх и ужас на его сверстников, пусть и не на всех. Победа в войне только укрепила силу партии и строя, а МГБ — недавний НКВД — в сознании советских граждан закрепился как аппарат мощной, неудержимой и жестокой силы. Некоторые заменяли слово «жестокой» на «справедливой». Впрочем, рядом с Серёжей остались и верные приятели, которые понимали, что он — птица в золотой клетке, что не просил он все эти блага. Например, Юра Зотов. «Да, он понимающий… Настоящий друг», — подумал Беляев, взглянув на сидящего рядом светловолосого парня с умным и строгим взглядом, крупными чертами лица и большим ртом. Надёжный, добрый, человечный. На таких должен равняться любой комсомолец и коммунист… Беляев сгорал от стыда от мысли, что в университете уже все знали о его романе с полковником. А как об этом не узнать, коль его регулярно после занятий забирал чёрный автомобиль, а в коридорах то и дело мелькал соглядатай, который был приставлен к Сергею? Мужчина следил, чтобы не случилось какое-нибудь ЧП и, вообще, контролировал студента. Серёжа заметил взгляд Лены Литвиновой. Та обернулась и посмотрела прямо на Беляева, а после её милое лицо озарила улыбка. Елена казалась не от мира сего, этакой тургеневской барышней, каким-то образом перекочевавшей в пятидесятый год. Сергей уже не в первый раз ловил себя на том, что испытывает к этой девушке влечение. В ней не было ни грамма жеманности или пошлости, внешняя лёгкость сочеталась с умным и грустным взглядом. Беляев улыбнулся ей в ответ. Опустив ресницы, Лена медленно отвернулась и продолжила слушать преподавателя. Сергей вздохнул и ссутулился. «Она ведь знает о моей ситуации… Интересно, я ей нравлюсь? Почему она мне улыбнулась? Может, ей жалко меня? Жалко… Какая гадость!» — парень поморщился от собственных мыслей. Тем временем Антонина Валерьевна продолжала: — Особое место в культуре «золотого века» занимала литература. Литература стала синтетическим явлением культуры и оказалась универсальной формой общественного сознания, выполняя миссию социальных наук. Беляев перевёл взгляд в окно. По голубому шёлку неба медленно плыли кучерявые пухлые облака. Хотелось проткнуть одно из них иголкой, чтобы лопнуло, как воздушный шар. А ведь когда-то Сергей хотел стать лётчиком. А кто не хотел-то? Мечта любого мальчишки — овладеть небом, стать его хозяином. Когда началась война, Беляеву было десять лет. Он очень расстроился, узнав, что никаким образом не попадает под призывной возраст, следовательно, не побить ему немца проклятого. Десять лет… Как давно это было. А кажется, что только вчера. У войны злое и страшное лицо, и сама она гадкая. Но, несмотря на все тяготы, что упали на плечи детей военных лет, они выросли жизнелюбивыми и энергичными, выросли настоящими людьми. Беляев ощутил лёгкий толчок в бок и посмотрел на Юру. Тот, не отрывая взгляда от преподавателя, стукнул пальцем по листу, лежащему перед Сергеем. Это была записка. «Ты в порядке?» Серёжа обмакнул перо в чернилах и написал ответ: «Кажется, да. А что?» «Просто выглядишь каким-то потерянным». «Юр, как думаешь, я нравлюсь Лене Литвиновой?». Зотов, прочитав последнюю фразу, перевёл на друга удивлённый и вместе с тем предостерегающий взгляд. Юра поддерживал Сергея с самого первого дня, с того момента, когда Беляев впервые попал в лапы Демидова. Сперва он предлагал обратиться в парторг и «найти управу» на этого человека, потом, когда выяснилось столь высокое положение этого мужчины, помогал Серёже прятаться, но в итоге ничего не помогло, и тогда, поняв безвыходность положения, Зотов просто остался рядом. За что Беляев был ему бесконечно благодарен. «Не знаю. Тебе бы даже не думать об этом» — написал он, хмурясь. Серёжа хотел спросить, почему, но ведь всё было и так понятно. Юра боялся, что если Беляев не выкинет мысли о Лене из головы, то тогда уже Демидов выкинет. И что-нибудь ужасающее. Кто знает, на что способен человек, обладающий могуществом? Зотову не хотелось этого знать. «Она мне улыбнулась». «Выбрось из головы! Ты всё равно не сможешь с ней быть, пока есть Он!». Сергей поморщился, прочитав ответ Юры, и накрыл пятернёй листок, на котором шла переписка. Зотов был прав. И Серёжа прекрасно это понимал. Парень уже сто раз прокрутил в голове все возможные варианты развития этой жуткой истории. И он искренне, всем сердцем верил, что всё это надоест Демидову, что он наиграется, насытится, и оставит его в покое. Все остальные исходы имели куда менее позитивный характер. Пара закончилась, Антонина Валерьевна дала студентам последние указания, касаемо домашней работы, и молодёжь ринулась из огромной, высокой аудитории. Выходя вместе с остальными, Сергей не заметил, как записка вылетела из учебника, прижатого к груди. На лист ступила нога в сапоге. Наклонившись, чекист подобрал записку и убрал её в карман брюк, думая о том, что Дмитрий Николаевич будет доволен. Когда Серёжа и Юра выходили из здания МГУ, к ним подошли Слава Никаноров и Боря Савченко. Первый, похлопав Беляева по плечу, иронично спросил: — Ты сегодня с нами или тебя опять встречает кортеж? Савченко хохотнул. — Не знаю пока, — щурясь от солнца, кисло ответил Сергей. — Не пойму я тебя. Не пойму, — добавил Слава и покачал головой. — В смысле? — Перестал посещать наши встречи. Всё, надоело играть в «декабристов»? — в голосе Никанорова мелькнуло раздражение. — Ты же знаешь, что я пока не могу вырваться на эти собрания, — тихо ответил Беляев. Они вчетвером, в потоке других студентов, спускались по широкой лестнице. — Сытая и красивая жизнь… Понимаю, наши проблемы тебя больше не интересуют, — ухмыльнулся Савченко. — Вы не правы, — сказал Зотов. — Легко порицать, когда сам не находишься на месте человека. Если бы с тобой такое случилось… — Не случилось бы, — огрызнулся Боря. — Я бы просто послал его в задницу, и привет! Без разговоров. А Серый не смог. — Сказать легко. Особенно, когда не тебя касается, — бесцветно ответил Сергей, хотя слова друзей причиняли боль. В их глазах он какая-то куртизанка, наплевавшая на идеалы их тайного и неофициального сообщества, наплевавшая на понятия чести. — Я вообще не понимаю, почему вы так гадко думаете о товарище, — рассудительно сказал Зотов, тоже жмурясь. — Вы ведь знаете Сергея. Знаете, что он не такой. — Ладно, нам пора. У нас ещё дополнительные занятия, — помолчав, угрюмо сказал Никаноров. Они с Савченко синхронно посмотрели на Беляева, явно испытывая некие противоречия, и ушли. Сергей обвёл взглядом прилегающую к университету площадку и хотел уж было возрадоваться, что машины нет, как из-за угла, словно по команде, медленно выехал прекрасный чёрный автомобиль «Победа», переливающийся на солнце. Беляев ощутил спазм в районе солнечного сплетения и посмотрел на Юру. Тот вздохнул и легко похлопал друга по плечу. — Крепись. До завтра, — шепнул он и пошёл в сторону остановки. Машина остановилась чуть поодаль. И Сергею ничего оставалось, кроме как подойти к ней и занять заднее пассажирское сидение. Обычно автомобиль вёз его домой, в родную коммуналку, но на сей раз что-то пошло не так, и машина направилась по маршруту, который вызвал в душе студента нарастающую панику. Демидов жил в новом элитном доме для маститых военнослужащих на Кудринской площади. Парень уже пару раз бывал у него. Роскошная большая квартира в стиле «сталинский ампир» поражала величием и размахом. Но обычно Дмитрий лично привозил туда Сергея, забирая из коммуналки. Теперь происходило что-то совсем новое. К тому же, Серёжа всю ночь ублажал полковника. Неужели ему уже снова захотелось?! От подобных мыслей Беляева бросило в жар. Он откинулся на спинку и прикрыл глаза, и не открывал их до тех пор пока водитель, которого звали Эдуард, не сообщил: «Приехали». Сергей посмотрел в окно и сердце забилось чаще — да, это действительно был дом его любовника. — Господи… — пробормотал он, вылезая из машины. Консьерж вежливо поздоровался с вошедшими. Серёжа нервно теребил портфель в руках, прижимая его к груди и хмурясь. Он ещё не успел отойти от ночных событий и был не готов видеться с Дмитрием. Водитель отворил дверь в квартиру Демидова и прошёл в просторный коридор следом за парнем. — Товарищ полковник велел вам сообщить, что вы можете располагаться, — дружелюбно, даже заискивающе сказал он. Сергей увидел то, что заставило его содрогнуться. Прямо посреди коридора стоял его чемодан. Парень выронил портфель и опустился возле багажа на корточки. «Только не это! Нееет!» — истерично запульсировало в голове. Но оказалось, что да. Внутри были его вещи. Немногочисленные, но родные пожитки. — Теперь это ваш дом, — улыбнулся Эдуард. — Дмитрий Николаевич будет после шести. Обосновывайтесь. С этими словами водитель вышел из квартиры и запер входную дверь, оставив ошеломлённого Серёжу одного.